ИСКАТЕЛЬ № 2 1967

П. В. СЕВАСТЬЯНОВ, генерал-майор

В БОЯХ ЗА КАЛИНИН

Память сохранила мне те хмурые дни уже не ранней осени 1941 года, когда 5-я стрелковая дивизия, которой командовал Петр Сергеевич Телков, а я был ее комиссаром, после неутихавшего в течение пяти суток ожесточенного боя с численно превосходящим противником отошла на окраину Калинина к знаменитому элеватору.

За этот-то элеватор, за его железобетонные стены с бойницами, мы и зацепились. Он стоял у дороги, а дорога была — на Москву.

Вся местность вокруг элеватора, изрытая окопами, все развалины близ него стали прикрытиями для стрелков. Артиллеристы же облюбовали себе рощицы и кустарники по обеим сторонам московского шоссе. Орудия тщательно маскировались, и расчетам строго-настрого было приказано не выдавать себя при появлении противника. Стрелять только по танкам и только по особому приказу.

Но однажды этот строжайший закон был нарушен. Командир одного из орудий, сержант Устинов, увидел грохочущую по шоссе повозку. Взмыленные храпящие лошади мчали перепуганного насмерть ездового. А над ним на бреющем полете летел «мессершмитт».

Устинов долго крепился, глядя, как фашист издевается над несчастным ездовым, заходя то справа, то слева и все не открывая огня: должно быть, хотел натешиться вволю, а потом уже пристрелить.

Но вдруг Устинову почудилось, что истребитель несется прямо на его пушку. Значит, она уже все равно обнаружена. Артиллеристы мгновенно развернулись и дали всего один выстрел. У «мессершмитта» отлетело крыло. Упал он за рощицей, в полуверсте от пушки.

Устинов за такое «нарушение» представлен был к медали. И кажется, именно он позвонил через несколько дней на КП дивизии — сообщил, что видит танк, просил разрешения открыть огонь. Мы его и сами скоро увидели в бинокли: танк на полной скорости мчал по московской дороге в облаке снежной пыли. Определить его силуэт было невозможно: наш он или немецкий?

— Ну и что танк? — сказал Телков. — Подумаешь, одного танка испугались. Пропустить! Никуда он не денется!

Танк и вправду никуда не делся. Прогрохотал мимо наших батарей и встал как вкопанный, поводя пушкой. Как потом выяснилось, у него кончилось горючее. Тут-то и увидели, что никакой он не вражеский, а наш Т-34, и стали к нему подбираться. К счастью, обошлось без жертв, а они могли быть, поскольку танкисты начали отстреливаться. В конце концов двоим смельчакам удалось влезть на броню, они замолотили по башне прикладами:

— Эй, хозяин! Вылазь, к своим приехали.

Танкисты откинули люк. Вылезли они черные, страшные, порядком обалдевшие от всего пережитого. А может быть, попросту сильно оглохшие. Во всяком случае, на расспросы не отвечали. Много позже, отдохнув в блиндаже, напившись чаю, они расшевелились и рассказали, кто они и как сюда попали. Выяснилась история удивительная, попавшая через несколько дней на страницы «Правды» и прокатившаяся по всему фронту, будоража воображение и обрастая все новыми и новыми легендами.

Было на самом деле вот что. Три танка Т-34 были посланы штабом армии в разведку. По дороге одна из машин остановилась из-за каких-то технических неполадок. Покуда их устраняли, две другие машины ушли вперед, сделали свое дело и благополучно вернулись другой дорогой. Командиры экипажей доложили, что третья машина застряла в своей полосе и что ей, по-видимому, нужна техпомощь. Указали, где машину искать. Но там ее не оказалось. И о судьбе ее в течение нескольких часов ничего не было известно. А Т-34 бродил в это время по вражеским тылам. И как бродил! Поначалу кинулись догонять своих, не догнали, а оказались в расположении фашистских батарей. Отступать было поздно, гибельно. Экипаж танка — но давайте назовем их имена: командир старший сержант Степан Горобец, башнер Григорий Коломеец, стрелок-радист Иван Пастухов, механик-водитель Федор Литовченко, — принял решение: если и отдавать свои жизни, то подороже. Пошли напором, прорвались сквозь артиллерийский заслон, выскочили к полевому аэродрому. Огнем пушки разнесли на поле два бомбардировщика и подожгли цистерну с горючим. Это была уже окраина Калинина, и на полной скорости единственная «тридцатьчетверка» ворвалась в город, занятый врагом. В город, наводненный войсками и всяческой техникой, где за каждым углом ожидала смерть. Все спасение — в скорости, мгновенной реакции, невиданной дерзости. Встретилась колонна с мотопехотой — ударили с ходу прямой наводкой, разнесли в щепы несколько грузовиков, давили пехоту гусеницами, гнали по улице и косили из пулемета. Подорвали машину с боеприпасами — ящики с патронами и снарядами рассыпались, горели, взрывались один за другим, тысячи осколков разлетались вокруг… Полное впечатление яростного боя, десанта, артиллерийской и ружейной пальбы. Выскочили на площадь, к штабу или комендатуре, там висел флаг со свастикой, стояли часовые и танк, — снарядами по окнам, танк изувечили ударом корпуса… Тысячи пуль барабанили по броне, иссякало горючее, кончались боеприпасы. Но два или три часа грозная «тридцатьчетверка» носилась и петляла по узким улицам, оставаясь хозяином города. Вышли на широкий проспект, помчались к городской заставе, к тылам вражеских батарей, и здесь еще напоследок утюжили орудия, давили и расстреливали разбегавшихся артиллеристов. Потом на остатках горючего уходили по московской дороге к своим, целые и невредимые. Так они и попали к нам.

Должен сказать, что все подробности этого удивительного рейда стали нам известны уже потом, после освобождения Калинина, из уст подпольщиков и местных жителей. Сами танкисты рассказывали об этом коротко и невнятно. Но из скупых слов вставала простая и ясная истина — город принадлежит нам, а не тем, кто взял его временно, превосходящей силой.

В эти дни установился в дивизии обычай своеобразного чествования героев, чествования одновременно с обменом боевым опытом, когда «именинники» сами рассказывали, как и что помогло им отличиться в бою. И именно поэтому назывались наши собрания «фронтовыми академиями». Собирались обыкновенно по вечерам, после успешного боя или удачной вылазки, в полуразрушенном клубе совхоза или просто в хате. Растревоженные немцы освещали свой передний край ракетами и трассирующими пулями, весьма кстати дополняя праздник иллюминацией и помогая нам отыскивать дорогу среди груд битого камня и щебенки.

Вот обычный такой вечер в 190-м полку. В зале полутьма, горят коптилки в снарядных гильзах, по стенам колышутся огромные тени. Солдаты сидят в полушубках, обвешанные оружием, дышат паром. Играет заезженный патефон. Сегодня отличились пулеметчик Куликов, перебивший около взвода фашистов, и снайпер Еремеенко, снявший крупного офицерского чина. «Именинников» просят на сцену: они выходят смущенные, пряча в воротники небритые подбородки, извиняются — только что из боя. Командир полка Сиятный торжественно отпускает им этот грех.

— Ну, а теперь, Куликов, сознайся, как было дело.

Куликов рассказывает, из зала его подзадоривают, выспрашивают подробности.

— Все слышали, как надо воевать? — спрашивает Сиятный.

— Все! — ревет зал так, что едва не вылетает фанера из окон. Сиятный достает флягу и наливает «имениннику» для согреву, а также за помин души убиенных гитлеровцев.

— Бей, Куликов, этих гадов покрепче.

— Есть бить покрепче!

Потом так же отчитывается отличившийся снайпер. Затем начинается подписка на танковую колонну «Истребитель оккупантов».

7 ноября неведомо какими путями дошли до нас слухи о параде на Красной площади. Принесла его «солдатская почта» часов около одиннадцати утра, еще до того, как пришли газеты. И мне трудно переоценить все значение этого парада, все его ошеломляющее впечатление на всех нас — от командира дивизии до любого ее солдата. Мы испытали прилив большой радости, даже несмотря на то, что день этот был для нас крайне тяжелым. Почти одновременно с нами узнали об этом параде и гитлеровцы и тут же начали ожесточенный артобстрел, продолжавшийся более суток. Один огневой шквал сменялся другим. Разрывы снарядов, пулеметные очереди, ружейная пальба. Все это походило бы на подготовку к атаке, если бы огонь не был таким беспорядочным. Тем не менее эти сутки нам было не до сна, мы были готовы к всему. А вести продолжали поступать — пришли газеты с описаниями парада.

Несколько дней спустя фашистская звуковая установка объявила нам во всеуслышание: завтра утром ждите нашего наступления. Дивизии предлагалось унести до рассвета ноги. Ночь давалась «на всякие размышления».

На сей раз они не соврали. С рассветом грянули первые залпы артобстрела, началась бомбежка элеватора. В гигантских хранилищах загорелось невывезенное зерно, дым заполнил всю многоэтажную железобетонную коробку. Затем — атака.

Пожар некогда да и нечем было тушить, люди вынуждены, были покинуть здание. Заняли оборону в проломах длинного каменного забора. Бой не утихал до ночи. Бомбардировки сменялись артобстрелом, в перерывах шли на приступ танки. И чадно дымило огромное здание, бывшее нам до сих пор надежным убежищем. Нужно было искать новый рубеж.

Так случилось, что именно вечером этого дня в дивизию прибыл новый командир — генерал Вашкевич вместо отозванного в распоряжение Военного совета армии генерала Телкова.