Кир Булычев
Письма разных лет
18 января 1978 г. Москва.
Дорогой Виктор Сергеевич!
Я давно не писала Вам, не от лени, а потому что было некогда. Мы все трудимся (меньше, чем хотелось бы) и суетимся (больше, чем надо). К тому же осень у меня выдалась неудачная. Мама на два месяца слегла с воспалением легких, потом свалился сын с жестоким гриппом, лучшая подруга разводилась с мужем и вела со мной многочисленные беседы о том, что все мужики — сволочи (я это подозревала и раньше, но не так формулировала). Так что из лаборатории я неслась по магазинам и аптекам, затем принималась врачевать моих болезных. И когда всех утешишь и освободишься, возникает ощущение, что в глазах у тебя песок — мечтаешь, как бы поспать хотя бы часов шесть. Но надо садиться за работу — в основном, пустяковую, — накатать рецензию, прочесть чью-то диссертацию или готовить годовой отчет… К тому же надо мной живет строгая соседка. Если я печатаю на машинке после одиннадцати, она возникает в халате и папильотках, грозит мне милицией и постановлениями горисполкома. Я уж уносила машинку на кухню, ставила ее на две подушки, но… У меня подозрение, что соседка специально холит по квартире и ждет, когда я начну нарушать. Иначе ей, одинокой женщине, жить скучно. Приходится мне вставать на рассвете и накачиваться кофе — все равно раньше, чем привыкла, не заснешь.
Не думайте, что я избрала Вас в качестве пуховой жилетки и орошаю теперь слезами. В конце концов каждый из нас, как говорил какой-то вымерший мудрец, имеет то правительство, которого заслуживает. Очевидно, во мне живет некое мазохистское начало, иначе зачем бы мне соглашаться на эти рецензии и оппонирования?
Меня заставил «взяться за перо» странный феномен, который я наблюдала в последние дни. И тут я жду Вашего просвещенного мнения.
Сначала я решила, что у меня начались галлюцинации… Нет, так Вы ничего не поймете. Следует изложить предысторию проблемы.
Три года назад мой муж был в Индии. Там он, движимый не столько прихотью, сколько желанием не отстать от товарищей, приобрел у охотников и провез контрабандой двух лемуров. (Наверно, в Москве живет немало экзотических животных, попавших к нам подобными, большей частью нелегальными путями.) Провез он их в черных мешочках, в карманах плаща. Лемуры смирились с таким унижением и на таможне вели себя смирно. Поначалу эти зверьки меня умилили. Очевидно, природа специально сделала их такими, лишив прочих средств защиты от хищников. Я допускаю, что при виде тонкого лори (к этому виду относились наши жильцы) даже задубелое сердце тигра вздрагивает, он потупляет свой кровожадный взор и уходит охотиться на буйвола.
Представьте себе существо размером с белку, без хвоста, покрытое густой короткой серой шерстью, с тонкими, паучьими ручками и ножками (именно ручками и ножками, потому что у лориков совершенно человеческие пальцы, с ноготками в квадратный миллиметр). Значительную часть их курносых физиономий занимают громадные карие глаза, полные такой укоризны и покорного страха, что гости, поглядев на наших жильцов, тут же понимают, что только крайне жестокий, отвратительный человек может содержать этих крошек в неволе. Наши жалкие оправдания в том, что муж купил лориков у охотников, которые ловят их, чтобы снимать шкурки, что мы их кормим, держим в тепле и так далее, только усугубляли недоброжелательство к нашему семейству.
В повседневной жизни эти трогательные крошки совсем не очаровательны. День они проводят в сладком сне, а с наступлением темноты выбираются из клетки и бегают по комнатам, поливая полюбившиеся им предметы елкой мочой и посыпая пол козьими орешками. Потом повисают в фантастических позах на шторах или люстре. Ни в какие контакты с нами, их хозяевами, они вступать не желают. Никаких поглаживании или прикосновений не выносят. Зубы у них острые, мелкие и многочисленные, к тому же на них всегда остаются остатки пищи — укусы лориков не заживают неделями. Не зря индусы в Майсоре считают их ядовитыми. Никакой благодарности к людям они не испытывают, никого не узнают — а стоило бы. Свободное время мы проводили на Птичьем рынке или в кабинетах директоров зоомагазинов (с приношениями) — ведь лорики питаются лишь живыми насекомыми, а попробуй обеспечить их кормом в Москве в разгар зимы. Тараканы, правда, дома вывелись, но мучные черви расползались по квартире, а в укромных уголках стрекотали разбежавшиеся сверчки. Притом лорики патологически трусливы, и даже я, отлично изучив их эгоистический характер и спесь, происходящую от сознания того, что они — древнейшие млекопитающие Земли, зачастую терялась, встретившись с ними взглядом, — они делали вид, что знают: я их специально откармливаю, чтобы сожрать. Если не сегодня, то на той неделе. Наконец, последняя беда — мы даже не могли вечерами вместе куда-нибудь пойти. Кто-то должен был дежурить дома, чтобы проводить вечернюю кормежку. Сидишь, читаешь вечером, а краем глаза видишь, как беззвучно, тенью скользит по полу паук, приподняв шерстяную попку. И косит на тебя глазом. Знает, стервец, ведь второй год вместе живем, что я не трону, но стоит пошевелить головой — и он замирает в диком ужасе, как кататоник, а затем, избрав оптимальный вариант спасения, несется за штору…
А в прошлом году мы не выдержали. После некоторых (до определенной степени лицемерных) переживаний мы согласились отдать их одной милой одинокой девушке лет пятидесяти, которая живет в отдельной квартире с кошкой, собакой и двумя собственными лемурами. Причем живет она не в Москве, а в Киеве. Сначала мы даже скучали по лорикам, и я как-то полгода назад согласилась на совершенно ненужную и муторную командировку в Киев для того, чтобы увидеться с лемурами. Один из них к этому времени умер. Второй меня не узнал, по опасливо принял из моих пальцев жирного мучного червя — скромный дар московских друзей.
Простите, Виктор Сергеевич, что забыла о краткости — сестре эпистолярного жанра, а написала эссе на тему «Содержание тонких лори в домашних условиях». Все. Перехожу к делу, то есть к галлюцинациям.
Несколько ночей назад я сидела на диване, читая посредственную диссертацию и размышляя о том, как бы отказаться ее оппонировать, не обидев смертельно автора. Вдруг вижу краем глаза медленно бредущего через комнату лорика. Лорик заметил мой взгляд, замер, прижав к груди сложенную в кулачок ручку, сжался от ужаса. И исчез. Я протерла глаза, поняла, что заработалась, — еще немного и придется идти к психиатру. Прошло еще два дня. И снова: ночь, я сижу на диване, а посреди комнаты (на этот раз я почему-то глядела именно в ту точку) возникает перепуганный лорик и хлопает глазищами. Я вижу его совершенно явственно, до последней шерстинки. Расстояние от силы два метра. В ужасе, что его застукали, лорик пускает лужицу и растворяется в воздухе. Еще одна галлюцинация? Как бы не так! Лужица-то осталась. Клянусь всем святым, лужица осталась. Я ее вытерла тряпкой и только потом поняла, что это сверхъестественно.
Вот тогда я и решилась Вам написать. Вы всегда были терпимы к странностям человеческой психики и по крайней мере искали рациональное объяснение иррациональным явлениям. Вам кое-что удавалось.
Пожалуйста, дорогой Виктор Сергеевич, не оставьте меня своими молитвами, бросьте снисходительный профессорский взгляд на мою жалкую судьбу и подумайте, что бы это могло быть?
Кстати, я не удержалась, позвонила в Киев, к новой владелице лориков. Та мне с прискорбием сообщила, что наш последний лемур умер за неделю до описанных мною событий. То есть вернуться домой, подобно заблудившейся кошке, он не мог.
Остаюсь Ваша преданная ученица — Калерия.
19 января 1978 г. Москва.
Дорогая Римма!
Все собиралась тебе написать, но ужасно много работы. Наша зав.лабораторией, Калерия Петровна, я тебе о ней писала, совершенно посходила с ума. Нет, лучше работать под руководством мужчины, современные мужчины куда мягче и отзывчивей, а я к тому же умею с ними обращаться. Но в других отношениях наша Калерия не самый худший вариант, она за собой следит и некоторым еще нравится. Но какой ужас дожить до тридцати с лишним лет и так ничего в жизни и не увидеть! Ну ладно, хватит о работе. Ты меня спрашивала, как складываются мои отношения с Саней Добряком. Отвечаю: сложно. И по моей вине. Я недостаточно к нему внимательна и даже позволяю насмехаться, чего он не выносит. Позавчера я разрешила ему пригласить меня в кино, а там встретился некий В. (так, случайность моей бурной молодости). Он со мной поздоровался, а у меня не было причины его игнорировать Саня взбеленился и всю дорогу до дому дулся. Даже смешно, какие наивные эти мужчины! Разве я виновата в моей наружной привлекательности? Чтобы его еще позлить, я не разрешила ему меня поцеловать на прощание. Теперь он со мной не разговаривает. Конечно, я могу вернуть наши отношения в норму одним взглядом, но не собираюсь этого делать. В принципе он должен понять, что существует масса претендентов на мою душу. А ему я делаю одолжение. Ты меня понимаешь?
Как твои дела? Я вчера по телеку смотрела, что у вас жуткая погода. Боюсь, как бы не случилось снова наводнение. Хотя это, наверно, очень интересно — наводнение? Мы бы с тобой гоняли на катере по улицам и спасали женщин и детей. У вас столько моряков, что я иногда тебе завидую, хотя у меня больше склонности к ученым. В них, даже в начинающих, как Саня, есть серьезность и внутренний ум.
Прости, что кончаю писать, — пришла Калория, не выспалась, глаза опухли, наверно, опять ночью трудилась — нелегко женщине в науке! Сейчас она уже глядит на меня косо — чего я не работаю? Сейчас, моя дорогая начальница, сейчас…
Целую, скоро напишу продолжение.
Твоя верная подруга Тамара.
Ленинград, 24 января 1978 г.
Дорогая Лерочка!
Порой мне трудно представить себе, как Вы руководите лабораторией, пишете докторскую, делаете открытия… Вы для меня (стойкость стереотипов родительского восприятия) всегда девчушка, впервые накрасившая глазки и этим начавшая новую, студенческую жизнь. Вы сейчас возмутитесь и скажете, что и сегодня Вы не стары, по-прежнему красивы, вернее, куда красивее — женщины Вашего типа расцветают на четвертом десятке.