Вудхауз Пэлем Грэнвил
Не позвать ли нам Дживса
Пелам Г.Вудхаус
Не позвать ли нам Дживса?
В литературном наследии Пелама Гренвила Вудхауса (1881--1975), английского писателя-юмориста старой школы, 69 романов, 300 рассказов, пьесы, киносценарии. "Сквозным" героем десяти романов и более тридцати рассказов является премудрый хитрец и хранитель традиций Дживс. Автор наделил героев своим умением остроумно каламбурить. Но так как каламбуры на другой язык в принципе непереводимы, переводчику пришлось отчасти, для иллюстрации, воспользоваться суррогатами собственного производства.
Глава первая
Бармен, на минуточку отлучившийся из-за стойки в пивной "Гусь и огурчик", чтобы срочно навести по телефону некую справку, возвратился на свое рабочее место, весь сияя, как человек, узнавший, что ему достался крупный выигрыш. Его так и подмывало поделиться с кем-нибудь своей радостью, но в пивной никого не было, только одна женщина сидела за столиком у входа, потягивала джин с тоником и коротала время за чтением книги спиритического содержания. Он решил сообщить замечательную новость ей.
-- Может, вам интересно будет узнать, мэм, -- обратился он к ней срывающимся от волнения голосом, -- Мамаша Уистлера выиграла дубки.
Посетительница оторвалась от книги и с таким выражением посмотрела на него прекрасными темными глазами, будто он сейчас только материализовался из эктоплазмы.
-- Что выиграла? ? переспросила она.
-- Дубки, мэм.
-- А что это?
Бармену представлялось невероятным, чтобы кто-нибудь в Англии мог задать такой вопрос, но он успел вычислить, что эта дама -- американка, а американки, это он уже знал, часто не разбираются в фактах грубой действительности. Он лично был знаком с одной, которая попросила, чтобы ей объяснили, что такое футбольный тотализатор.
-- Это ежегодные лошадиные скачки, мэм, исключительно для молодых кобыл, то есть, иначе говоря, они бывают раз в году, и участие мужского пола не допускается. Проходят в Эпсоме накануне дерби, а уж про дерби вы, конечно, слыхали.
-- Да, про дерби слышала. Это у вас тут самые большие конские состязания, верно?
-- Верно, мэм. Их еще иногда называют классическими. А дубки бывают накануне, хотя в прежние времена их устраивали на следующий день. То есть я хочу сказать, -- пояснил бармен, надеясь быть понятым, -- раньше дубки были после дерби, но теперь это переменили.
-- И Мамаша Уистлера там всех опередила?
-- Да, мэм, на два корпуса. Я поставил пятерку.
-- Поняла. Ну что ж, это здорово, правда? Не принесете мне еще один джин с тоником?
-- Ну конечно, мэм. Мамаша Уистлера! -- отходя, упоенно повторил бармен. -- Моя красавица!
Бармен вышел. А дама снова углубилась в книжку. На "Гуся и огурчик" низошла тишина.
По основным показателям это заведение мало чем отличалось от всех остальных питейных точек, гнездящихся вдоль проезжих дорог Англии и не дающих ее населению погибнуть от жажды. Тот же церковный полумрак, те же непременные картинки над камином: "Охотничьи собаки задирают оленя" и "Прощание гугенота", те же соль, перец и горчица, и бутылочки с острым соусом на столах и тот же традиционный озоновый дух -- смесь маринада, мясной похлебки, отварного картофеля и старого сыра.
Единственное, что отличало "Гуся и огурчика" в этот ясный июньский день и придавало ему особую стать среди всех остальных питейных заведений, было присутствие женщины, с которой говорил бармен. Как правило, в английских придорожных кабаках взору не на чем отдохнуть, кроме разве случайного фермера, поглощающего яичницу, или пары коммивояжеров, развлекающих друг дружку неприличными анекдотами; но "Гусю и огурчику" посчастливилось заманить к себе на подмогу эту заморскую красавицу, и она сразу подняла его уровень на недосягаемую высоту.
Что в этой женщине сразу же бросалось в глаза и исторгало изумленный присвист, так это окружавшая ее аура богатства. О нем говорило в ней все: кольца, шляпка, чулки, туфли, серебристый меховой палантин и безукоризненный парижский костюм спортивного покроя, любовно облегающий выпуклости роскошной фигуры. "Вот, -- сказали бы вы при виде ее, -- женщина, у которой от презренного металла сундуки ломятся и тик в большом пальце от беспрерывной стрижки купонов, а кровожадные пиявки из налогового управления при звуках ее имени по привычке с почтительным придыханием приподнимают свои грязные шляпы".
И, так сказав, вы бы не ошиблись. Какой богатой она казалась, такой и была на самом деле. Похоронив двух мужей, в обоих случаях -- мультимиллионеров, она осталась так прекрасно упакована в финансовом отношении, что лучшего и вообразить невозможно.
Жизнь ее может служить красочной иллюстрацией к романам Х. Элджера, которые повествуют про золушек, превращающихся в герцогинь, и тем поддерживают в молодых сердцах неувядающие надежды -- никогда ведь не знаешь, какая колоссальная удача ждет тебя за ближайшим углом. Урожденная Розалинда Бэнкс из городка Чилликот, что в штате Огайо, она не обладала никакими дарами, если не считать миловидного личика, великолепной фигуры и некоторого умения сочинять верлибры, с таким багажом прибыла в Гринич-Виллидж искать счастье в мире искусства -- и преуспела с первой же попытки. На одной вечеринке она привлекла к себе взоры и покорила сердце желтогазетного магната Клифтона Бессемера и оглянуться не успела, как стала его женой.
Овдовев в результате попытки Клифтона Бессемера протаранить на своей машине тяжелый грузовик вместо того, чтобы мирно его объехать, она два года спустя познакомилась в Париже и сочеталась браком с А. Б. Спотсвортом, миллионером -- охотником на крупную дичь, и почти сразу же овдовела опять. На этот раз виною было расхождение во взглядах между ним и одним из львов, на которых А. Б. Спотсворт охотился в Кении. Он считал, что лев мертв, а лев считал, что нет. И когда стрелок поставил ногу зверю на горло, позируя перед фотоаппаратом капитана Биггара, знаменитого Белого Охотника, сопровождавшего экспедицию, последовала неприятная шумная ссора, а Белому Охотнику надо было сначала отбросить фотоаппарат, да еще он потратил несколько драгоценных мгновений, пока нашарил ружье, так что его выстрел, меткий, как всегда, грянул слишком поздно, чтобы принести какую-то практическую пользу. Ничего другого не оставалось, как подобрать клочья и переписать огромное состояние миллионера-охотника на имя вдовы, присоединив его к тем приблизительно шестнадцати миллионам, которые она ранее унаследовала от Клифтона Бессемера.
Вот кто такая была миссис Спотсворт, женщина с душой и с сорока двумя миллионами долларов в кубышке. А дабы прояснить еще некоторые мелочи, быть может, нуждающиеся в прояснении, заметим, что сейчас она направлялась в Рочестер-Эбби в качестве гостьи девятого графа Рочестера, а в "Гусе и огурчике" остановилась просто немного отдохнуть и выгулять собачку пекинеса по кличке Помона. Книгу спиритического содержания она читала потому, что с недавних пор сделалась горячей приверженкой потусторонних изысканий. Модный парижский костюм спортивного покроя на ней был потому, что она любила модные парижские костюмы спортивного покроя. А джин с тоником она пила потому, что такой теплый летний вечер словно специально создан для того, чтобы выпить стаканчик джина с тоником.
Бармен принес волшебный напиток и продолжил разговор с того места, где остановился:
-- Ставка была тридцать три к одному, мэм.
Миссис Спотсворт подняла на него лучистые глаза:
-- Простите?
-- С этой цифры она начинала.
-- О ком вы говорите?
-- О той кобыле, вот что, я рассказывал, выиграла дубки.
-- Ах, так мы опять о ней? -- вздохнула миссис Спотсворт. Она читала про чрезвычайно интересные манифестации мира духов, и эти земные разговоры прозвучали для нее неприятным диссонансом.
Бармен почуял отсутствие живого интереса. Ему стало немного обидно. В такой великий день он хотел бы иметь дело лишь с теми, в чьих жилах течет спортивная кровь.
-- Вы не увлекаетесь скачками, мэм?
Миссис Спотсворт ответила не сразу:
-- Да, пожалуй, не особенно. Мой первый муж был от них без ума, но мне всегда казалось, что это как-то бездуховно. Такие вещи не очень способствуют высшему развитию нашего "я". Случается, я иной раз поставлю кусок для забавы, но это мой предел. А глубины моей души они не затрагивают.
-- Кусок, мэм?
-- Ну одну тысячу.
-- Ух ты! -- пробормотал потрясенный бармен. -- Вот это я называю прозаложить последнюю рубашку. Хотя для меня это была бы не только рубашка, но и чулки с подвязками в придачу. Повезло букмекерам, что вы сегодня не были на ипподроме и не поставили на Мамашу Уистлера.
Он возвратился за стойку, а миссис Спотсворт снова углубилась в книгу.
Далее на протяжении, наверно, десяти минут в "Гусе и огурчике" ничего существенного не происходило, только бармен прихлопнул салфеткой муху, а миссис Спотсворт допила джин с тоником. Но вдруг могучая рука распахнула дверь, и в залу решительными шагами вошел крепкий, коренастый, широкоплечий и обветренный мужчина. У него было очень красное лицо, зоркие небесно-голубые глаза, круглая, с залысинами голова и топорщащиеся прямоугольные усики, какие встречаются повсеместно на далеких окраинах Империи. Они в таком изобилии произрастают под носами тех, кто несет бремя белого человека, что напрашивается мысль, не имеется ли у их носителей каких-то монопольных прав? На ум приходят ностальгические строки поэта Киплинга: "Мне б к востоку от Суэца, где добро и зло -- одно, где не ведают Закона и человек может выращивать у себя на губе топорщащиеся прямоугольные усики".
Вероятно, эти усики и придавали вошедшему такой экзотический вид. Из-за них он казался совсем не на месте в английской придорожной пивной. При взгляде на него чувствовалось, что его естественная среда обитания -- притон Черного Майка в Паго-Паго, где он был бы, конечно, душою общества, хотя вообще-то почти все время пропадал бы на сафари, сводя счеты с местной фауной, какая ни подвернется под руку. "Вот, -- сказали бы вы, -- человек, не раз смотревший в глаза носорогу, и тот перед ним беспомощно отворачивал морду".