Рэй БРЭДБЕРИ

ВОСПОМИНАНИЕ ОБ УБИЙСТВЕ

A Memory of Murder, 1984

* * *

1. The Small Assassin / Крошка-убийца

2. A Careful Man Dies / Смерть осторожного человека

3. It Burns Me Up / Я весь горю!

4. Half-Pint Homicide / Погибнуть из-за скудоумия

5. Four-Way Funeral / Похороны для четверых

6. The Long Night / Долгая ночь

7. Corpse Carnival / Карнавал трупов

8. Hell's Half Hour / Полчаса ада

9. The Long Way Home / Долгий путь домой

10. Wake for the Living / Помяните живых

11. «I'm Not So Dumb!» / Я вам не олух царя небесного!

12. The Trunk Lady / Девушка в Сундуке

13. Yesterday I Lived! / Сегодня очень холодно, Диана

14. Dead Men Rise Up Never / Мертвец никогда не воскреснет

15. The Candy Skull / Сахарный череп

Крошка-убийца

The Small Assassin, 1946 год

Переводчик: Т. Жданова

Трудно сказать, когда она поняла, что её убивают. В последний месяц внутри её подобно приливу накатывало нечто неуловимое, чуть заметное: будто смотришь на абсолютно спокойную гладь тропических вод, хочешь искупаться и, наконец окунувшись, обнаруживаешь, что как раз под тобой обитают чудовища: невидимые твари, жирные, многолапые, с острыми плавниками, злобные и неотвратимые.

В комнате вокруг неё била ключом истерия. Парили острые инструменты, звучали голоса, мелькали люди в белых халатах.

Как меня зовут, подумала она.

Алиса Лейбер. Она вспомнила. Жена Дэйвида Лейбера. Но спокойнее от этого не стало. Она была наедине с этими тихими, шепчущимися белыми людьми, а её переполняли нестерпимая боль, тошнота и страх смерти.

Меня убивают у них на глазах. Эти врачи, эти медсестры не представляют, что таится внутри меня. Дэйвид не знает. Никто не знает, кроме меня и... убийцы, маленького душегуба, крохотного палача.

Я умираю, а сказать им сейчас об этом не могу. Они засмеются и назовут меня сумасшедшей. Они увидят убийцу, возьмут его на руки, им и в голову не придет, что он повинен в моей смерти. Вот она я, умираю перед лицом Господа и человека, и нет никого, кто поверил бы мне, все будут смотреть на меня с недоверием, утешать ложью, похоронят, ни о чем не подозревая, оплачут и спасут моего губителя.

Где Дэйвид, задумалась она. В комнате ожидания, курит одну сигарету за другой, прислушиваясь к долгому тиканью столь медленных часов?

Из всех её пор извергся пот, и тут же раздался агонизирующий крик. Ну! Ну! Попробуй убей меня, кричала она. Старайся, старайся, а я не умру! Не умру!

Пустота. Вакуум. Внезапно боль отпустила. Нахлынули усталость и сумрак. Всё кончилось. О Господи! Она стала погружаться в черное небытие, которое уступило место небытию и небытию, а за ними следующему и следующему...

Шаги. Лёгкие приближающиеся шаги.

Голос вдали произнес: «Она спит. Не тревожь её».

Запах твида, трубки, неизменного лосьона после бритья. Дэйвид стоял рядом. И чуть поодаль безукоризненный запах доктора Джефферса.

Она не стала открывать глаза. «Я не сплю», — тихо сказала она. Какой сюрприз, облегчение, что можешь говорить, жить.

— Алиса, — сказал кто-то, взяв её усталые руки. То был Дэйвид.

Хочешь познакомиться с убийцей, Дэйвид, подумала она. Я слышу, как твой голос просит разрешения посмотреть на него, значит, мне ничего не остается, как показать тебе его.

Дэйвид стоял над ней. Она открыла глаза. Комната стала в фокусе. Шевельнув ослабевшей рукой, она откинула одеяло.

Убийца взглянул на Дэйвида с крошечным, краснолицым, голубоглазым спокойствием. Его глубокие глаза сверкали.

— Ах! — воскликнул Дэйвид Лейбер. — Какой красивый ребёнок!

Когда Дэйвид Лейбер приехал забирать домой жену и новорождённого, его ждал доктор Джефферс. Он жестом предложил Лейберу сесть, угостил сигарой, сам закурил, присел на край стола, долго серьёзно попыхивал. Потом откашлялся, взглянул Дэйвиду прямо в глаза и сказал:

— Твоя жена не любит своего ребенка, Дэйв.

— Что?!

— Ей пришлось нелегко. Твоя любовь ей очень понадобится в ближайшее время. Я тогда не всё тебе сказал, в операционной у неё была истерика. То, что она говорила, — невероятно. Не стану повторять. Скажу главное: она чувствует себя чужой ребёнку." Так вот, может, все очень просто, и один-два вопроса все разъяснят. — Он пососал сигару, потом сказал: — Этот ребёнок — «желанный» ребёнок, Дэйв?

— Почему ты спрашиваешь?

— Это важно.

— Да. Да, это «желанный» ребёнок. Мы оба хотели его. Алиса была так счастлива год назад, когда...

— Гм... Тогда сложнее. Потому что если ребёнок незапланированный, то подобные вещи объясняются тем, что женщине вообще ненавистна мысль о материнстве. К Алисе же это не подходит. — Доктор Джефферс вынул сигару изо рта, поскреб подбородок. — Тогда что-нибудь ещё. Возможно, что-то случилось в детстве, а проявляется теперь. А может это временно! Сомнение и страх бывают у всякой матери, испытавшей сильные большие муки и близость смерти, подобно Алисе. Если это так, то время залечит. Все-таки я считал, что должен рассказать тебе об этом, Дэйв. Тебе это поможет быть мягким и терпеливым с ней, если она скажет что-нибудь о... ну... о том, что лучше бы ребёнок не рождался. И если дела будут идти не очень гладко, заходите ко мне, втроем. Я всегда рад встретиться со старыми друзьями, ладно? Слушай, выкури еще сигару за... э... за ребёнка.

Был яркий весенний день. Автомобиль жужжал по широким, окаймлённым деревьями бульварам. Синее небо, цветы, теплый ветер. Дэйв говорил, закурил сигару, опять говорил. Алиса отвечала сразу, спокойно, всё более расслабляясь. Но она держала ребёнка не настолько крепко, не настолько тепло и не настолько по-матерински, чтобы рассеять подозрение, засевшее у Дэйва в мозгах. Казалось, она держит фарфоровую куколку.

— Ну, — сказал он наконец, улыбаясь. — Как мы его назовем?

Алиса Лейбер провожала взглядом зеленые деревья, проносившиеся мимо.

— Давай не будем сейчас это решать. Лучше подождем, пока не придумаем какое-нибудь необычное имя. Не дыми ему в лицо.

Она произносила фразу за фразой, не меняя тона. Последнее замечание не содержало в себе ни материнского укора, ни интереса, ни раздражения. Она лишь проговорила его, и оно было сказано.

Муж, смутившись, выбросил сигару из окна.

— Прости, — сказал он.

Ребёнок покоился в объятиях материнских рук, тени от деревьев бежали по его лицу. Он раскрыл голубые глаза, подобные свежим голубым весенним цветам. Из его крошечного, розового, упругого ротика исторглись влажные звуки.

Алиса мельком взглянула на ребенка. Её муж почувствовал, как она вздрогнула у него за спиной.

— Холодно? — спросил он.

— Знобит. Лучше закрой окно, Дэйвид.

— Непохоже на озноб. — Он медленно поднял стекло.

Ужин.

Дэйв принёс малыша из детской, устроил его на новом высоком стульчике, беспорядочно и уютно обложив подушками.

Алиса следила, как двигается её нож и вилка.

— Он ещё не дорос до высокого стула, — сказала она.

— Как-то смешно, что он есть, — сказал Дэйв. Ему было хорошо. — Все смешно. И на работе. Заказов по горло. Если не прозеваю, заработаю еще пятнадцать тысяч в этом году. Эй, посмотри-ка на отпрыска! Обслюнявил себе весь подбородок! — Он потянулся, чтобы вытереть салфеткой ребёнку рот. Краем глаза он заметил, что Алиса даже не взглянула. — Понятно, что это не очень-то интересно, — сказал он, принявшись снова за еду. — Но вообще-то можно предположить, что мать проявит хоть какой-то интерес к собственному ребёнку!

Алиса резко подняла голову:

— Не разговаривай таким тоном! Не при нем! Потом, если тебе это необходимо.

— Потом? — закричал он. — При нем, не при нем, какая разница? — Тут он сдержался, почувствовав себя виноватым. — Ну ладно. Не буду. Я понимаю, каково тебе.

После ужина она дозволила ему отнести ребёнка наверх. Она не попросила его это сделать; она просто дозволила.

Спустившись вниз, он увидел, что она стоит у радио и слушает музыку, не слыша её. Закрыв глаза, она, казалось, о чем-то спрашивала себя, чему-то удивлялась. Когда он вошёл, она вздрогнула.

Неожиданно она оказалась рядом, быстро обняла его, нежно, как прежде. Её губы нашли губы Дэйва, не отпускали. Он был ошеломлён. Теперь, когда ребёнок исчез из комнаты и был наверху, она снова стала дышать, снова жить. Она чувствовала себя свободной. Стала шептать торопливо, бесконечно.

— Спасибо, спасибо, дорогой. За то, что ты всегда такой, какой есть. Надёжный, такой надёжный!

Он принужденно засмеялся:

— Мой отец говорил мне: «Сын, обеспечь свою семью!»

Она устало опустила голову, темными блестящими волосами касаясь его груди.

— Ты совершил гораздо больше. Порой мне хочется жить так, как когда мы только поженились. Никакой ответственности. Никого, кроме нас. Никаких... никаких детей.

Она сжала его руки, лицо её было сверхъестественно бледным.

— Ах, Дэйв, когда-то были только ты и я. Мы охраняли друг друга, теперь мы охраняем ребёнка, но мы ничем от него не защищены. Ты понимаешь? В больнице у меня хватило времени, чтобы поразмыслить. Мир жестокий...

— Разве?

— Да. Жестокий. Но от него нас охраняют законы. А когда нет законов, хранит любовь. Моя любовь хранит тебя от моих же оскорблений. Для меня ты более уязвим, чем для других, но любовь — твоя защита. Я не боюсь тебя, потому что любовь смягчает твой гнев, неестественные инстинкты, ненависть и незрелость. Ну... а ребёнок? Он слишком мал, чтобы понимать, что такое любовь, или её законы, или что-либо иное, пока мы не научим его. И в свой черёд не станем уязвимыми для него.