Айзек Азимов
Вслед за черной королевой
Хотите загадку? Насколько опасен для общества учебник по химии, переведенный на греческий язык?
Можно сказать и по-иному Будет ли преступником человек, который в ходе недозволенного эксперимента полностью вывел из строя одну из крупнейших атомных электростанций страны?
Само собой, эти загадки нам пришлось решать потом. Начали мы с атомной электростанции - опустошенной. Я хочу сказать, опустошенной. Не знаю, сколько там было делящегося материала, только за две микросекунды он разделился весь.
Без взрыва. Без лишнего гамма-излучения. Только сплавились все движущиеся части в здании. Весь главный корпус немного нагрелся. Атмосфера на две мили вокруг тоже, но послабее. Остался мертвый, бесполезный остов, замена которого обошлась в сто миллионов долларов.
Случилось это в три часа утра. Элмера Тайвуда нашли в центральной силовой камере. И все, что удалось обнаружить за следующие двадцать четыре суматошных часа, укладывалось в три абзаца.
1. Элмер Тайвуд - доктор физических наук, член и почетный член не одного научного общества, в далекой юности - участник Манхэттенского проекта, а ныне профессор ядерной физики - имел полное право находиться на станции. У него был пропуск категории А без ограничений. Но никаких записей о том, что ему понадобилось в этот день, не сохранилось. Сплавившиеся в единую тепловатую массу приборы на столике-тележке не были зарегистрированы как затребованные для опыта.
2. Элмер Тайвуд был мертв. Его тело лежало рядом с тележкой, лицо потемнело от прилива крови. Никаких следов радиационной болезни или насилия. Заключение врача: инсульт.
3. В личном сейфе Элмера Тайвуда были обнаружены два странных предмета: два десятка блокнотных листов, густо исписанных формулами, и брошюра на неизвестном языке - как оказалось, перевод учебника по химии на древнегреческий.
Всю эту историю тут же покрыла такая секретность, что от неё мухи дохли. По-иному я сказать не могу. За все время расследования на электростанцию вошло ровным счетом двадцать семь человек, включая министра обороны, министра науки и ещё двух-трех неизвестных широкой публике, но оттого не менее важных лиц. Весь дежурный персонал станции, физика, опознавшего Тайвуда, и врача, его осматривавшего, поместили под домашний арест.
Эта история не попала в газеты. О ней не шушукались в коридорах власти. Несколько членов Конгресса слышали о ней - немного.
И это естественно. Человек, или организация, или страна, способная высосать все энергию из полусотни, а то и сотни фунтов плутония, держит промышленность и оборону Соединенных Штатов мертвой хваткой, потому что сто шестьдесят миллионов человек по одному их слову могут оказаться мертвыми.
Был это один Тайвуд? Или не один? Или кто-то ещё при помощи Тайвуда?
Чем занимался я? Служил подставкой; прикрытием, если вам так больше нравится. Кому-то ведь надо болтаться по университету и задавать о Тайвуде вопросы. В конце концов, он же пропал. Это могла быть амнезия, похищение, убийство, несчастный случай, сумасшествие, захват заложников - я мог ещё лет пять служить мишенью для косых взглядов и отвлекать внимание. Получилось, правда, совсем иначе.
Только не думайте, что меня привлекли с самого начала. Я не входил в число тех двадцати семи человек (там был мой Босс). Но кое-что я знал достаточно, чтобы начинать.
Профессор Джон Кейзер тоже занимался физикой. Попал я к нему не сразу. Чтобы не казаться подозрительным, я начал с рутинных опросов. Совершенно бессмысленное занятие. Но необходимое. Зато теперь я стоял в кабинете Кейзера.
Профессорские кабинеты узнаются с первого взгляда. В них никогда не стирают пыль - разве что заглянет в восемь часов утра усталая уборщица, потому что профессора пыли не замечают. Груды книг навалены в совершенном беспорядке. Те, что поближе к столу, используются часто - по ним профессор читает лекции. Те, что подальше, запихнул туда одолживший их когда-то студент. Ждут, что их когда-нибудь прочитают, профессиональные журналы - из тех, что выглядят дешевенькими, а оказываются чертовски дорогими. Стол завален бумагами, и на некоторых что-то нацарапано.
Профессор Кейзер был немолод - почти ровесник Тайвуду - и примечателен большим пурпурным носом и зажатой в зубах трубкой. На меня он взирал с рассеянностью и мягкостью типичного ученого - то ли эта работа таких людей привлекает, то ли создает.
– Чем занимался профессор Тайвуд? - осведомился я.
– Теоретической физикой.
Сейчас такие ответики от меня отскакивают, а ещё несколько лет назад я бы взбесился.
– Это мы знаем, профессор, - намекнул я. - А поточнее нельзя?
– Если вы не физик-теоретик, - Кейзер благостно улыбнулся, - детали вам не помогут. Это имеет какое-то значение?
– Может быть, и нет. Но профессор пропал. И если с ним случилось что-нибудь, - я повел рукой, - то это связано, вероятно, с его работой, если только он не был богат.
– Университетские профессора богаты не бывают. - Кейзер сухо хохотнул: - Наш товар ценится невысоко - на рынке его в избытке.
Я не обиделся и на это. Я знаю, что внешность меня очень подводит. На самом деле я закончил колледж с оценкой "очень хорошо" (переведенной на латынь, чтобы декан понял) и никогда в жизни не играл в футбол, но, глядя на меня, ни за что так не скажешь.
– Тогда давайте вернемся к его работе, - сказал я.
– Вы намекаете на шпионаж? Международные интриги?
– Д почему нет? Такое и раньше случалось. Он, в конце концов, ядерщик.
– Согласен. Но я, например, тоже ядерщик.
– Возможно, он знал что-то, чего не знали вы? Кейзер обиделся. Если застать их врасплох, профессора могут вести себя как люди.
– Если мне не изменяет память, - произнес он надменно, - Тайвуд публиковал статьи о влиянии вязкости на крылья кривой Рэйли, об уравнениях поля высоких орбиталей, и спин-орбитальном взаимодействии нуклеонов, но основные его работы были посвящены квадрупольным моментам. Во всех этих вопросах я вполне компетентен.
– А в последнее время он работал над квадрупольными моментами? - Я постарался не споткнуться на этих словах; кажется, получилось.
– Если так можно сказать, - почти фыркнул профессор. - Возможно, он наконец добрался до стадии экспериментов. Большую часть жизни он потратил на то, чтобы математически разработать одну свою личную теорию.
– Не эту ли? - Я кинул ему лист из блокнота.
Это был один из тех листов, что лежали у Тайвуда в сейфе. - Вполне могло оказаться, что лист попал в сейф случайно - знаете, бывает, что вещи оказываются в сейфе только потому, что все ящики стола забиты непроверенными курсовыми работами. И, разумеется, из сейфа ничего не вынимают. У профессора Тайвуда мы нашли неразборчиво подписанные пыльные склянки с каким-то желтым порошком, несколько размноженных на мимеографе брошюр времен второй мировой со штампом "Секретно", копию старой зачетки, несколько писем с предложениями занять пост директора исследовательского отдела "Америкен Электрик" (десятилетней давности) и, конечно, химию на древнегреческом.
Ну и блокнот, свернутый трубочкой, как сворачивают обычно дипломы, перевязанный резинкой, без подписи. Двадцать листов покрывали мелкие аккуратные буковки.
Один из этих листов находился сейчас у меня. Не думаю, что. нашелся бы в мире человек, которому доверили больше одного. И я совершенно уверен, что каждый из облеченных высоким доверием знал, что свой листок и собственную жизнь он потеряет настолько одновременно, насколько это удастся правительству.
"Я кинул листок Кейзеру так, словно только что нашел эту бумаженцию в студенческом общежитии.
Профессор внимательно оглядел лист, потом осмотрел оборотную сторону чистую. Глаза его несколько раз скользнули по странице вверх-вниз-вверх.
– Понятия не имею, о чем это, - кисло признался он. Я молча свернул листок и засунул обратно во внутренний карман.
– Обычный дилетантский предрассудок, - раздраженно продолжал Кейзер, думать, что ученый может глянуть на уравнение, сказать: "Ах да!.." - и написать о нем книгу. Математика - это миф, условный код, описывающий физические явления или философские концепции. И каждый человек может приспособить её под свои нужды. Нельзя заранее сказать, что означает тот или иной символ. Наука уже использует все буквы алфавита, прописные и строчные, и каждую - по несколько раз. В дело пошли жирный шрифт, готический шрифт, буквы надстрочные и подстрочные, весь греческий алфавит, звездочки, даже иврит. Разные ученые обозначают одни и те же величины разными символами и разные величины - одной буквой. Так что если вы подсовываете выдернутую Бог знает откуда страничку человеку, незнакомому с используемыми обозначениями, он ни в малейшей степени не способен в ней разобраться.
– Но вы сказали, - прервал я его, - что Тайвуд работал в области квадрупольных моментов. Это вам не поможет? - Я побарабанил пальцами по лацкану пиджака, под которым второй день медленно прожигал дыру злополучный листок.
– Не могу сказать. Я не заметил там никаких стандартных обозначений, которые ожидал увидеть. Или не узнал. Точнее сказать не могу.
Наступила короткая пауза.
– Послушайте, - предложил наконец Кейзер, - почему бы вам не проконсультироваться с его учениками?
– Со студентами? - Я поднял брови.
– Нет, Господи Боже, конечно нет! - Моя глупость явно его раздражала. - С его ассистентами! Его аспирантами! Они работали с ним и должны знать детали его работ лучше, чем я или любой другой на нашем факультете.
– Интересная мысль, - небрежно бросил я. Мысль действительно была интересная. Не знаю почему, но мне бы она в голову не пришла - наверное, потому, что профессор, казалось бы, должен знать больше студента.
