Расул Гамзатов

Люди и тени

В кругу вершин стою на крыше сакли И к темной бездне обращаю взгляд. Мерцают звезды вещие не так ли, Как два тысячелетия назад? Пришла пора задуть огни селеньям. Спокойной ночи, люди! Надо спать. И, в дом сойдя по каменным ступеням, Гашу я лампу и ложусь в кровать. Но почему глаза мои открыты И нет покоя мыслям в голове? Раскалены их тайные орбиты, Как жар на неостывшей головне. И со слезами шепотом усталым Я мысли пощадить меня молю. И, с головой укрывшись одеялом, Лежу как мертвый, будто вправду сплю. Но долго ли обман им неумелый Разоблачить                    и в голове моей Неумолимо обернуться целой Осатанелой мельницей чертей. И вижу,             сдавшись времени на милость, Оставшийся с былым наедине: Я не один в себе, как раньше мнилось, Два человека ужились во мне. В дали туманной годы, как планеты, И, верный их загадочной судьбе, Раздвоенного времени приметы Я чувствую мучительно в себе. Когда и где попутать смог лукавый? Но кажется: два сердца мне даны — Одно в груди постукивает с правой, Горит другое — с левой стороны. А на плечах, как будто две вершины, Две головы ношу я с давних пор. Воинственен их спор не без причины, И не поможет здесь парламентер. И сам с собой дерусь я на дуэли. И прошлое темнеет, словно лес. И не могу понять еще доселе, Когда я Пушкин, а когда Дантес. И слезы лью, и веселюсь, пируя, Кричу, едва губами шевеля, И сам себя победно в плен беру я, Как белый император Шамиля. У славы и бесславия во власти Летели годы, месяцы и дни, И, выкормив, держали на запястье Голубку и стервятника они. Порой я время заключал в объятья, Восторженным признанием почив, И посылал не раз ему проклятья, От собственного сердца отлучив. Добро и зло. И белый цвет и черный. Когда был прав я, а когда не прав. То возносил, подобно выси горной, То низвергал, лавиной снежной став. За много лет до середины века Не временем ли были рождены Во мне одном два разных человека, Враги, не прекращавшие войны? И памяти распахиваю дверь я. Порою всемогущ, порою слаб. В себе познавший веру и безверье. Любви слуга и ненавистный раб. Вновь каюсь перед собственной свободой За то, что мною на виду у всех Оболган был Шамиль рыжебородый. Поныне не искуплен этот грех. В смятенье чувств и помыслов невольно Смотрю на фотографию свою. Как ни печально мне, как мне ни больно, Я сам себя на ней не узнаю. Кто виноват?                    Не ты ли, мой Учитель, Кремлевский житель, злая голова, Доверия людского отравитель, Поссоривший поступки и слова? Живой, ты возносился, бронзовея. И что скрывать — тебе я славу пел И вынести потом из Мавзолея, Как делегат партсъезда, повелел. Ничто в минувшем не переиначишь, Я сам себе защитник и судья. О ты, моя комедия, что плачешь? Смеешься что, трагедия моя? * * * Встречал я речки с множеством излучин И чем-то с ними в этой жизни схож. Никто меня                  так не терзал, не мучил, Как мысли, от которых не уйдешь. И ночи отражая, и рассветы, Они порою шепчут:                              — Погоди, Быть может, и великие поэты Несли два сердца смолоду в груди? Нет, не они вводили эту моду, Греха такого им не припишу. В жестокий век прославивший свободу, Я у тебя прощения прошу! Как много звезд, как много звезд падучих! С небес они упали отчего? Прости меня и ты, лихой поручик, Заветный друг Кавказа моего. Одно лишь сердце было у Махмуда, И не грешил двумя сердцами Блок. Откуда появляется,                              откуда Второе сердце — кто б ответить мог? И, наважденья времени развеяв, Отмеченный печальною звездой, Ко мне приходит Александр Фадеев, Седоголовый, статный, молодой. Знаток стихов, и комиссар, и воин, Литературы доблестный полпред. Приятно мне, что был я удостоен Внимания его последних лет. И подношу я дружеской рукою Ему вина искрящегося рог, Но он не пьет и все глядит с тоскою, И от застолья прежнего далек. О годы, годы!                      Нет, не на воде их, А на сердцах написаны круги. — Прошу тебя я, Александр Фадеев, Мне в прошлом разобраться помоги. И тень его лица легла на стену, И слышу голос я, что не забыт: — Друг молодой мой,                                 вспоминаю сцену: С отцовской тенью Гамлет говорит. Он не безумен.                       Истина дороже, Чем в королевстве высшая ступень. И времени —                    вглядись в меня построже — Лежит на мне мучительная тень. Ах это время!                     Лозунгам и фразам Пустым и лживым не было конца. И сокрушался от печали разум, И ликовало сердце у глупца. Судья нам совесть — ты запомни это. И, не окончив вдохновенных дел, В себе я              пулею из пистолета Кривое время выпрямить сумел. Стоит раздумье у плиты надгробной, Событий многих связывая нить. Ужели только мертвые способны В подлунном мире правду говорить?! * * * — Наставники, не ведали вы                                            или, Волшебный замок строя предо мной, Живые раны, что кровоточили, На выстрел обходили стороной? — Ты времени дитя, ты мальчик века, Ты шел по тропам гладким и прямым И только одного лишь человека Считал, как все, учителем своим. — Вы, командиры, и честны, и строги, Но как случилось, что никто из вас Моей душе не объявил тревоги, Задуматься не отдал мне приказ? — Солдат,               ты не приписывай грехов нам, Напоминаем, если позабыл: Для нас и для тебя всегда верховным Один главнокомандующий был! — Как осенять, —                        я говорю знаменам, — Добро со злом могли вы наравне? — И судьям говорю я и законам: — Как вы невинных ставили к стене?! — Не в нас вина, вина в твоей лишь роли: С его рукой отождествлял ты флаг. — И судьи огрызаются:                               — Давно ли Твоим законом был его кулак?! — Родной отец,                       неся раздумий гору, Зачем и ты о многом умолчал? — Боялись сыновей мы в эту пору, И ты отцом другого величал. Я небо не оставил без упрека: — Где ты, всевышний, в это время был? — Я заклинал: не сотвори пророка, А ты из смертных бога сотворил. — Зачем вершины таинством покорным Легенду окружали всякий раз? — Его орлом именовал ты горным И пел о том, что взмыл он выше нас! — Скажи, Октябрь,                            ужели был не в силе Ты чистоты мне преподать устав? — Историю мою перекроили, Героям битв измену приписав. Под медный шелест