Расул Гамзатов

Целую женские руки

1

Целую, низко голову склоня, Я миллионы женских рук любимых. Их десять добрых пальцев для меня Как десять перьев крыльев лебединых. Я знаю эти руки с детских лет. Я уставал — они не уставали. И, маленькие, свой великий след Они всегда и всюду оставляли. Продернув нитку в тонкую иглу, Все порванное в нашем мире сшили. Потом столы накрыли.                                  И к столу Они всю Землю в гости пригласили. Они для миллионов хлеб пекли. Я полюбил их хлебный запах с детства. Во мне, как в очаге, огонь зажгли Те руки, перепачканные тестом. Чтобы Земля всегда была чиста, Они слезой с нее смывают пятна. Так живописец с чистого холста Фальшивый штрих стирает аккуратно. Им нужно травы сметывать в стога, Им нужно собирать цветы в букеты, Так строится бессмертная строка Из слов привычных под пером поэта. Как пчелы в соты собирают мед, Так эти руки счастье собирают. Земля! Не потому ли каждый год В тебе так много новизны бывает? Когда приходит трезвостью беда, Когда приходит радость, опьяняя, Я эти руки женские всегда Целую, низко голову склоняя.

2

Я знаю эти руки.                          Сколько гроз Осилили, не сильные, родные… Их сковывал петрищевский мороз, Отогревали их                        костры лесные. У смерти отвоевывая нас, Дрожа от напряженья и бессилья, Они, как новорожденных, не раз, Запеленав, из боя выносили. А позже, запеленаты в бинты, Тяжелых слез ни от кого не пряча, Вернувшись из смертельной темноты, Мы узнавали их на лбу горячем. В них тает снег и теплится огонь, Дожди звенят и припекает солнце, И стонет скрипка, и поет гармонь, И бубен заразительно смеется. Они бегут по клавишам.                                     И вдруг Я замираю, восхищеньем скован: По властному веленью этих рук Во мне самом рождается Бетховен. Мир обступил меня со всех сторон, Лишь на мгновенье задержав вращенье, И, как воспоминанье, древен он, И юн, как наступившее свершенье. Они бегут по клавишам.                                     И вот Воскресло все, что память накопила… Мне мама колыбельную поет, Отец сидит в раздумье у камина, И дождь в горах, и вечный шум речной, И каждое прощанье и прощенье, И я, от свадьб и похорон хмельной, Жду журавлей залетных возвращенья, Вот вышли наши женщины плясать. О, крылья гордой лебединой стаи! Боясь свою степенность расплескать, Не пляшут — плавают, не пляшут, а летают. Пожалуй, с незапамятных времен Принц ищет в лебеди приметы милой, И мавры убивают Дездемон Уже давно во всех театрах мира. И Золушки находят башмачки, Повсюду алчность побеждая злую. Целую жесткость нежной их руки И нежность мужественных рук целую. Целую, словно землю.                                   Ведь они Мир в маленьких своих ладонях держат. И чем трудней и пасмурнее дни, Тем эти руки и сильней и тверже. Мир — с горечью и радостью его, С лохмотьями и праздничной обновой, С морозами и таяньем снегов, Со страхами перед войною новой. Вложил я сердце с юношеских лет В любимые и бережные руки. Не будет этих рук — и сердца нет, Меня не будет, если нет подруги. И если ослабеют пальцы вдруг И сердце упадет подбитой птицей, Тогда сомкнется темнота вокруг, Тогда сомкнутся навсегда ресницы. Но силы не покинули меня. Пока пишу, пока дышу — живу я, Повсюду, низко голову склоня, Я эти руки женские целую.

3

В Москве далекой был рожден поэт И назван именем обычным — Саша. Ах, няня! С первых дней и с первых лет Его для нас растили руки ваши. В моих горах певец любви Махмуд Пел песни вдохновения и муки. Марьям! Как много радостных минут Ему твои всегда давали руки. Теперь любое имя назови — Оно уже не будет одиноко: О, руки на плечах у Низами, О, руки, обнимающие Блока! Когда угас сердечный стук в груди, Смерть подошла и встала в изголовье, Тебя, мой незабвенный Эффенди, Они пытались оживить любовью. Когда на ветках творчества апрель Рождал большого вдохновенья листья, Из этих рук брал краски Рафаэль, И эти руки отмывали кисти. Не сетуя, не плача, не крича И все по-матерински понимая, Они сжимали плечи Ильича, Его перед разлукой обнимая. Они всплеснули скорбно.                                      А потом Затихли, словно ветви перед бурей. И ленинское штопали пальто, Пробитое эсеровскою пулей. Они не могут отдохнуть ни дня, Неся Земле свою любовь живую. И снова, низко голову склоня, Я эти руки женские целую.

4

Я помню, как, теряя интерес К затеям и заботам старших братьев, По зову рук далекой Долорес Хотел в ее Испанию бежать я. Большие, как у матери моей, Правдивые, не знающие позы, И молча хоронили сыновей, И так же молча вытирали слезы. Сплетались баритоны и басы: «Но пассаран!» — как новой жизни символ. Когда от пули падали бойцы, Ей каждый сильный становился сыном. Я помню, в сакле на меня смотрел С газетного портрета Белоянис, Как будто много досказать хотел, Но вдруг умолк, чему-то удивляясь. С рассветом он шагнет на эшафот, Ведь приговор уже подписан дикий. Но женщина цветы ему несет — Прекрасные, как Греция, гвоздики. Он улыбнулся,                      тысячи гвоздик В последний раз увидев на рассвете. И до сих пор, свободен и велик, Он по Земле идет, смеясь над смертью. Я помню Густу.                        Помню, как она В одном рукопожатии коротком Поведала, как ночь была черна И холодна тюремная решетка. Там, за решеткой, самый верный друг, С любовью в сердце и петлей на шее, Хранил в ладонях нежность этих рук, Чтоб, если можно, стать еще сильнее. Глаза не устают.                         Но во сто крат Яснее вижу наболевшим сердцем, Как руки женщин Лидице кричат И как в печах сжигает их Освенцим. Я руки возвожу на пьедестал. …У черных женщин — белые ладони. По ним я горе Африки читал, Заржавленных цепей узнал я стоны. И, повинуясь сердцу своему, Задумавшись об их тяжелой доле, Спросил у негритянки:                                  «Почему У черных женщин белые ладони?» Мне протянув две маленьких руки, Пробила словом грудь мою навылет: «Нам ненависть сжимает кулаки, Ладони солнца никогда не видят!» Святые руки матерей моих, Засеявшие жизненное поле… Я различаю трепетно на них Мужские, грубоватые мозоли. Ладони их как небо надо мной, Их пальцы могут Землю сдвинуть с места.