Расул Гамзатов

Горянка

ВСТУПЛЕНИЕ

Лишь март принесут, словно чудо, На маленьких крыльях стрижи, Ты вновь на могилу Махмуда, Горянка, цветы положи. В груди его сердце горело, Как будто в ненастье костер. Влюбленно, и нежно, и смело Он пел тебя, женщина гор. Он не был к тебе безучастным, Он знал твои думы и сны. Цветком называл тебя красным И ласточкой — дочкой весны. А разве слыхала ты ране, Что кто-нибудь так до него С тобой говорил в Дагестане? Вовек не бывало того! Он пел тебя назло мечети. За это в родной стороне Оставили ханские плети Рубцы у него на спине. Забрали в солдаты.                              И жарко Над ним разрывалась картечь. Но он и в Карпатах, аварка, Сумел к тебе нежность сберечь. Вернулся.                Однажды в ауле На пир зазвала к себе знать Его, как Хочбара, и пули Он там не сумел избежать. Свалился. И, залитый кровью, Не гурий услышал он хор. Склонившись к его изголовью, Рыдала ты, женщина гор. Я помню еще и другого Лихой твоей доли певца, Чье в муках рожденное слово До боли сжимало сердца. Его ты забудешь навряд ли, Заступником он был твоим И тех бичевал, кто в Гидатли Невест покупал за калым. Встречал он вблизи небосвода, Там в двери иные стуча, Красавицу в доме урода, Голубку в гнезде у сыча. Не видели белого света Андинки за белым чохто. И как его мучило это, Наверно, не знает никто. И эхом откликнулись горы, Когда у заоблачных скал О выстреле красной «Авроры» Тебе он в стихах рассказал. Теплом его ласки овеян Твой облик в родной вышине. Где каждой улыбке твоей он Был рад, словно пахарь весне. Хотел он, чтоб у колыбели Ты пела бы песни без слез, И, лежа на жесткой постели, В последний свой час произнес: «Прощаюсь я с жизнью суровой, Но помни, горянка, всегда: Любил тебя седобородый Старик из аула Цада». И я, получивший в наследство Стихи, что живут до сих пор, Был ранен, как многие, с детства Судьбой твоей, женщина гор. С надеждой певала мне тоже Ты, люльку качая мою: «Хочу, чтобы вырос хорошим Сыночек мой. Баю-баю». В нагорных аулах до срока Не старили годы мужчин, Но было тебе недалеко От свадьбы до первых морщин. Я слышал, и ты ведь, бывало, Чтоб по сердцу выбрать орла, Отказом тому отвечала, Кого полюбить не могла. Жених не стрелялся постылый, В тоске не хватался за нож. Похитив, он брал тебя силой: Теперь, мол, сама не уйдешь. А если судьбе не сдавалась, То прыгала с кручи в Койсу. И белая грудь разбивалась О черные камни внизу. Иль, сделавши крепкую петлю Из девичьей длинной косы, Ты мир покидала немедля, От собственной гибла красы. Случалось, дарила при встрече Ты парню улыбку в ответ, И сплетня об этом под вечер Змеей выползала на свет. Коварно в твой дом проникала, И в бешенстве ночью слепой Кинжала холодное жало Отец заносил над тобой. Нельзя, как травинок зеленых На белых хребтах в декабре, Слов нежных, к тебе обращенных, В аварском найти словаре. Я их сочинял, где зорянка Поет в тишине у ручья. Но все ж пред тобою, горянка, В долгу еще песня моя. В долгу перед каждой слезою, — А сколько ты слез пролила! В долгу пред твоею красою, Что сердцу мужскому мила. В долгу пред твоими руками, — Тот видел в горах, кто не слеп, Они превращали и камень В угодья, рождавшие хлеб. О, если б я был исполином, То верь мне, как сын твой и внук, Взвалил бы себе я на спину Всех бед твоих тяжкий сундук. Пою тебе сердцем влюбленным. И пусть твой задумчивый взор, На счастье мое, просветленным Становится, женщина гор!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Экзамены кончились в школе. Последний вопрос и ответ. Белеют на грифельном поле Нестертые «игрек» и «зет». И та, что сегодня немало За всех волновалась ребят, Спокойно и нежно сказала: «Ты можешь идти, Асият!» И радостно сердцу, и больно, И стало чего-то вдруг жаль. Вздохнула горянка невольно, И вышла, и глянула вдаль. И ей показалось, что будто Ущельями с давней поры Шла в гору.                  И в эту минуту Достигла вершины горы. И нет для нее уже в классе Ни парты, ни старой скамьи. Подружка ей крикнула: «Ася, Ты книжки забыла свои». Зачем, для чего они? Или, Как девушке взрослой в пути, С надеждой не сказаны были Слова ей: «Ты можешь идти»? Семнадцать тебе, слава богу, Коса за спиною до пят… Какую же хочешь дорогу Ты в жизни избрать, Асият?. Пойдешь ли заманчиво торной, Шлифованной сотнями ног Иль, схожей с дорогою горной, Одной из нелегких дорог? В том классе, где книжки на парте Забыты сегодня тобой, Могла отыскать ты на карте И море, и город любой. Они тебе снились ночами И звали в сиянье зари: «Приди и своими очами, Горянка, на нас посмотри». По возрасту ты уж невеста, А это не шутка, мой друг. Иди! Занимай свое место В том мире, что видишь вокруг, Мы в юности как новоселы. Что ждет нас — не знаем почти. Достойна ли будешь ты школы, Всех классов ее десяти? Иль в кухне, где печка сердито Дрова превращает в золу, Под стук материнского сита Грызть семечки будешь в углу?.. * * * Я видел, как в мае касатка Гнездо покидает впервой. Ей страшно.                 Мир — словно загадка С деревьями, небом, травой. Она над землею все выше Стремится набрать потолок. Садится на плоские крыши, Щебечет во весь голосок. Наполнены звонкие трели Беспечным весельем пока. Но дни, собираясь в недели, Торопятся, как облака. Роняют дожди свои четки, И в бездне седой вышины Уже мне тоскливые нотки В напевах касатки слышны. Как школьница в фартучке белом, Она и легка, и быстра. Но грустно, что к дальним пределам Лететь наступает пора… * * * …Вершины и горные долы В июньский одеты наряд, Как будто на крыльях, из школы Вернулась домой Асият. Мать в поле за мельницей старой, Где липнет пыльца к сапогам, Кочует с лохматой отарой Отец по альпийским лугам. Не выглядит дом их угрюмым, Просторная сакля светла, Но девичьим чувствам и думам Сегодня жилплощадь мала. На крышу, где сено сушилось, С улыбкой взошла Асият.