Расул Гамзатов

Колокол Хиросимы

1

«Камень, срывающийся со скалы, Где ляжешь ты через мгновенье?» «В подножье горы, где, цвéта золы, Другие лежат каменья». «Куда, моя песня, летишь чуть свет В багровом предутреннем дыме?» «К подножью холма Незабытых Бед!» «Где же такой?» «В Хиросиме!» «Песня моя, в чужеземную даль, Может, летишь ты без нужды?» «Нет, не чужда мне чужая печаль, Муки чужие не чужды!» «Песня,            на свете так много утрат, И мертвые невоскресимы. Что будешь ты делать?» «Бить стану набат В колокол Хиросимы!» Пусть на столбе он гудит что есть сил, Прикованный цепью опорной, Об аде,            который не выдуман был, А явью был рукотворной. Бью в колокол этот каждой строкой, О том поведать желая, Как вдруг испарившеюся рекой Обернулась река живая. Плакальщиц мира родная сестра, Где в камень впечатались тени, Встала обуглившаяся гора Пред городом на колени. Молю услыхать колокольный зов Пламенем заживо стертых. Жаль, что господь не доверил мне слов, Что воскрешают из мертвых. Я заклинаю:                   набатно гуди Сквозь версты, и лета, и зимы У человечества в каждой груди, Колокол Хиросимы! И Тихий заставь грохотать океан, И, все озаботив режимы, Решительно властвуй над памятью стран, Колокол Хиросимы! Восстаньте, исчезнувшие в огне. Пусть кровь заклокочет в аортах. Колокол бьет, и кажется мне — Вы восстаете из мертвых. Мнете траву на зеленых лугах, Не тени, а смертные люди. Вновь пламя разводите в очагах И поклоняетесь Будде. Висят, как игрушечные, сады. У садовников лет в запасе Не меньше, чем палочек для еды, Зовутся которые «хаси». Не ломом железным — гулкой строкой Бью в колокол воспоминаний. Воскреснув на улице городской, Влюбленные ждут свиданий. Стучат очарованные сердца, Как прежде,                   как прежде,                                     как прежде. И прозревают глаза у слепца, Отчаявшегося в надежде. Вижу: восстал из могильных пластов, Исполненный многообразья, Сонм человеческий всех возрастов, Исчезнувший в одночасье. Люди,          обличье у них не одно, — И лик торжествует над маской. Смотрит на девушку в кимоно Парень с набедренною повязкой. С губ его сходит молчанья печать И — вырывается слово. Стрелки часов заходили опять Велением вещего зова. Стою в кругу воскрешенного люда, Вверху — облака-пилигримы. «Люди, скажите, кто вы? Откуда?» «Мы люди из Хиросимы!» Плачу, но слезы не застят мне глаз, Сердце — открытая рана. «Кто вы?» И вдруг мне послышался глас: «Мы люди из Дагестана!» Страны, задумайтесь! Не для легенд Бьет колокол где-то близко. «Кто вы?» «Мы люди из графства Кент!» «Кто вы?» «Мы люди из Сан-Франциско!» Насторожитесь! Колокол бьет. И видеть повсюду должны мы Журавлика, выпущенного в полет Девочкою Хиросимы. Бумажный журавлик, в небе плыви! Взрыв атомный не убывает. Смерть — белогвардейка:                                       она в крови Шарики красные убивает. Слабенькой ручкой отправленный в путь, Журавлик,                ведь люди спасимы! Сегодня моим Вергилием будь, Девочка из Хиросимы.

2

Земной верстою и морскою милей Печали не измерить все равно. Веди меня, мой маленький Вергилий, И посетим живых мы заодно. Вот госпиталь,                      где врач у изголовья Ровесницы твоей встречает ночь. Угасшая сама от белокровья, Вздыхаешь ты:                      «Ей нелегко помочь». Куда деваться от жестоких былей? И мы идем вдоль стонущих палат. За кругом круг.                      Мой маленький Вергилий, Веди меня сквозь этот белый ад. У лучевой болезни стало в мире Все больше жертв.                           Кто в этом виноват? Глянь: город словно сделал харакири, — Разрезы от реклам кровоточат. Через его распоротое чрево Направимся, мой бедный проводник. Куда пойдем мы — вправо иль налево? А может быть, к могилам напрямик? Здесь нам с тобой не нужен переводчик, Прошли черту кладбищенских ворот, И вздрагивает гейгеровскии счетчик: От мертвых излучение идет. «Оставь надежду всяк сюда входящий». Над скорбным полем неземная сень, И каждый человек, под ней лежащий, Покинул мир в один и тот же день. И в светопреставленье виноватых Найти с тобой мы можем хоть сейчас. Еще живет в Соединенных Штатах Старик, отдавший дьявольский приказ. Его изобличим мы без усилий. Греми судейски, колокольный зык. Веди меня, мой маленький Вергилий — Сошедший с пьедестала проводник. Пойдем в страну обожествленья денег. Чтобы тебя воочью — не вдали — Увидеть мог бы каждый соплеменник Свихнувшегося Клода Изерли. Пилот военный — в утро роковое Он сбросил бомбу —                                точен и матёр. И сотни тысяч — скопище людское — С лица земли одною бомбой стер. А если вдруг…                    меж войн прервется роздых И разорвутся бомбы все…                                        Тогда Окажутся смертельными и воздух, И хлеб, и соль, и розы, и вода. Эй, люди, отрекитесь от идиллий, Задуматься вам подан верный знак. Жаль, я не Дант,                      мой маленький Вергилий, Он в колокол ударил бы не так. Живым о жизни думать соприродней, Согласен я, чтобы в кромешной мгле И преисподняя осталась преисподней, Лишь не было бы ада на земле. Сама с собою никогда не ссорясь И призванная быть сама собой, Бей в колокол, труби, людская совесть, Вставай на смертный, справедливый бой! Всех наций, возрастов и всех фамилий Буди людей, чтоб озарился мрак. Жаль, я не Дант,                      мой маленький Вергилий, Тревогу он ударил бы не так. И розы под названьем «ямабуки» Вокруг желтеют каждый год подряд. И ты к живым протягиваешь руки, А рядом я печально бью в набат.