Гергенредер Игорь

Степовой Гулеван

Игорь Гергенредер

Степовой Гулеван

Буколический сказ

Как по реке Илеку вверх иди - всюду начальство любит на отдых приезжать. Ну, степь и степь: чего ехать? Да уж такой климат! Уж больно хорош от горла... Ку-ки, ну-ки - задницу в брюки; климат!.. Жены: губищи большого пальца толще; крашены, как из мужика крови насосамшись, а глаза горят - еще дай!

А дочки? Подростки - не боись загвоздки... Только пусти их к нашим парням. Из машин повыйдут у своих дач - титьки торчмя, как за ручку берись. А от зада отскочи мяч тебе в голову - без башки останешься. Какое там горло? какая чахотка - на зевке махотка?

Климат - они знают, кому снимут... Но климат у нас в натуре: не меняется. Вон поезжай, небось, куда в иные места: где было что красивое. Дожди и дожди - кислотные; кругом загрязнение. И кто не больной - все одно болеет незаметно. Насылают к ним туда врачей. Мужчины-то и вообще пожилые, ушлые не едут. Одни молоденькие бабенки лечат как каторжные. А там замуж не за кого.

Вот ее припрет: она кусточками, кусточками к бережку. Местный рыбачит. Она сымет с себя все до нитки, чтоб вздохнуло тело-то сдобное, перестоянное, и во всем белотелом виде доброжелательном - к мужику. Он глядит, глядит на нее. "Сигаретки фильтрованной нет?" "Извините, не курю". Врач же.

Он опять: "Может, какая сломанная в пачке?" - "Да негде на мне пачке-то быть!" Деликатная - другого ничего не позволит себе высказать. Он оглядит, осмотрит всю. "И правда - негде сигаретке быть!" И пойдет. А она, бедная, в слезы. Лечи таких-то! Фильтрованную ему дай, а?

Какой стал климат по местам. А про нас говорят: некрасиво, мол, степь - и оттого он и не меняется у вас. Нет! Уж какая у нас красота - уж такую понимал только один человек. При старопрежнем, конечно, времени. Летом на закате из усадьбы выйдет - на голые плечи бухарское полотенце накинуто, обут в женские боты... Оно уж заведено: для такого выхода особо шил сапожник на его ногу боты женского фасону.

Взойдет к Илеку на кряжок, на песчану горку чагур, а солнце шаром-то над самой над степью. У него высчитано: лишь чуть-чуть оно краешком притронулось - он кругом себя плавно и обернется. И солнца уже и нет!.. Вот какая точность! С того и красота. В правильное время увидел весь наш вид: и небо, и степь, Илек-реку... Сумел же открыть!

Тогда-то еще говорил: "Будет у вас климат постоянно здоровый".

Что сказал Назарий Парменыч, то сам и подтверждает... И все-то оно у нас каждому известно, да не больно решаются разевать рот. Назарий Парменыч - не абы кто. Генерал-губернатор! Была усадьба какая! При ней часовенка. Найди теперь ту усадьбу и часовенку?

А люди, однако, к нему ехали даже при культе! На то и был сделан съезд с актюбинского шоссе, насыпан бугорок, положена плитка: "Легендарный комбриг-два погиб от зверств басмачей". Какие-такие басмачи доходили сюда? Какой хрен "комбриг-два" - бабы мостиком у рва?

На то он и без фамилии: средь сурепицы комбриг - длинный мах, короткий дрыг! Экскурсиям талдычат про комбрига, а понимается как почесть Назарию Парменычу. Власть этак ублажает его: "Извини, пойми, уважься!" Они, может, и фамилию Назария Парменыча комбригу бы присвоили, да опасаются: фамилия пойдет гулять, а "комбриг" отпадет.

У нас фамилию все, конечно, знают, но неохота схлопотать пять лет. От имени-отчества тоже пяти годами пахнет... Да мало ль Назариев Парменычей - генерал-губернаторов?

Любил он наблюдать хорошее здоровье. Это у него было от большого образования. Для его передачи и подбирал способных воспитанниц. Поедет в какой пансион для подбора, а сам: "Что - красота? Она дело второе. Мне важно, как через нее здоровье будет влиять на прием образованных мыслей!"

Выходы на закате давали ему какую-нибудь хорошую мысль. Выйдет добавить себе здоровья от красы местности - не ищи медку в честности, - а воспитанницы взыгрывают себя. В усадьбе, в верхней зале ковровой, готовят прелести и здоровье к занятиям по образованию. Кому предстоит повыше образование, повыше тыквочки воздеть, кому, наоборот, - низом, но всесторонне. То обычно вкрячит, а то иначе, на сторону обратную в подкиды попятные. То сравнивал зевок с глазками, а то - с тыквами тряскими.

И так убедительно, и этак наставительно.

А то ради их образования девичьего вовсе понизит себя, даст над собой вознестись. Сядь на маковку елком и качайся с ветерком!

Раз было: восходит Назарий Парменыч на чагур. А давеча нагрянул Сосибонский развратный цирк. Вздули шатры на берегу. Хозяйка Марточка Сосибон-Хрипунша отлучилась в Соль-Илецк на бойню: погадать по драченым конским частям. А циркачи-то - баловники. У них там только звери тихие, куплены по дешевке.

Почему? Яванские! У себя на Яве вскормлены чистым человечьим мясом и ничего окромя жрать не хотят. Марточка Сосибон-Хрипунша сажает акробатов после номеров голым задом на мясо. Напитается человечьим потом - тогда лишь кое-как едят звери. Ванька Каин, борец, такая сволочь - на торчун навилась помочь - зубами вырывал у тигра из глотки это насиженное мясо, для разжигания аппетита. А тигрица глядит и признает за мужа не тигра, а Ваньку. От тигра припахивает человечьим потом, да еще если сидевший на мясе акробат была женщина. А от Ваньки Каина тигриным прет. Кому предпочтение тигрицы? Вот и разврат.

И с этим намеком баловники - булавы-половники - устремились на юрты казахов, по соседству. Их-то мужики, казашьи, подались с отарами в Аксай, а что бабенки против циркового разврата? Вертись-машись и радуйся, что билетов не спрашивают. Ванька Каин бугая племенного - троих жеребцов на рогах вынянчит - сграбастал за причинное место и на выверт. Бугай передом вниз, возделся в грубой позе: слезищи яблоками в пыль.

Тут Назарий Парменыч с чагура нешуточным голоском: "Отпустите быка и девушек!"

Ванька Каин-то: что, мол, за фигура? На голом теле - синь с желтым, в розовую полосу: полотенце бухарское; бабьи боты... Ванька перед выходом на арену двенадцать вафельных полотенец рвал на своих трицепсах. Зато и убивал борцов ненаглядно. Кому щипковой протиркой сготовит закупорку в шейном позвонке - на восьмой день у человека вдруг западет голова затылком на левую лопатку, так сердце и крякнет. Другому сшустрит загаданный надлом нижнего ребра. Неделю-вторую ничего, а там обломится внутрь, пробурит легкое. А кому брюшину наласкает: расшивается селезенка - лишь пива попей.

Ванька и побеги на Назария Парменыча с самым легким французским приемом - давануть о чагур до отнятия поясницы. Назарий Парменыч его образованно отклонил, разверни - да пинка! Бота дамская, но ножка без удовольствия. Ванька с чагура чижиком - и в циркачей. Толпой упали.

Опять бежит - с яванским приемом, с ложным укусом завлекательным и двойным втыком локтей в надпашье. Назарий Парменыч его до паха не допустил и в четыре движения подвел под тот же пинок... Только уже циркачи от Ваньки увернулись.

Он, как птичка оляпка, в Илек нырк, по дну посеменил мелким шажком, выбег и снова на чагур. Теперь с тройным прободейным сардоническим приемом: чтоб дать Назарию Парменычу пуповую грыжу и конвульсию мочевого пузыря с излиянием мочи в артериальную кровь.

Назарий Парменыч выбрал для ответа саркастический пинок. От этого пинка человек в полете раздувается низом туловища и от боли дико затухает до тихого помешательства.

Но у Ваньки-сволоча - на теплюше помоча - вошка об вошку чешутся. Как низ туловища потянул в себя воздух для раздутия, вошка в мочевую протоку и всосись. Легла там поперек, впилась и своей желчью прервала последствия.

И Ванька - не буйный и не тихий. На чагур уж не кидается, но и навоза не ест. Закурил. Ну, Назарий Парменыч-то понял, что без вошки тут не обошлось. Уходит к воспитанницам - все это им обрисовать. Не для одной, мол, образованности настойкой фиалочки омываемся, но и вон от чего случайного... Зачем мне такое приключение, пятнай вошка других?

И точно: приключение дало себя понять. Марточке Сосибон-Хрипунше нагадано-то на разном конском. Уж и нагадано хорошо! Не житье бульдюжина! Это удовольствие не упущу из горсти я: пылком-жарком палится, часть драчена не валится!

Вернулась и перво-наперво - в свой шатер. Сколь за гаданьем не спамши, а еще б не спала, хотя спать не терпится: зев, как рыбка, на зевоту, не говори, кума, - охота! Требует Ваньку Каина.

Делают свое; извержение вошку и выбрось. Время, конечно, прошло, последствие ослабло, но все ж таки оказало себя. Низ туловища у Ваньки не раздуло - осталось раздутие малой частью. Гадали на торчун драчен, а он как арбуз мочен. Из винной бутылки дорогой почему пробку без штопора не вырвешь? Ниже горлышка она раздута.

Катайся не катайся: не разомкнуться любителям. Послали к ведуну по черной магии, к Цыганевичу. Звездочет и кудесник уважительного могущества - его до нонешнего дня помнят. Упитанный, шея салом оплыла; грива чернее дегтя, но пробита сединой. Чернота блестит, и седина блестит: эдак изукрашен мужчина. Лицо цыганское темноватое и будто маслом помазано. Был ли он цыган или более того - природный индус, но жил в русском подданстве и все местное знал скрупулезнее наших дедов.

У него две больших избы рядом поставлены: в одной прямо теснота от имущества. Сундуки, сундучки, комодики; посуды ценной, материй дорогих - переполнено кругом. А вторая изба - просторная, чистая; не для мебелей, а для воздуха - как бы особая изба.

Цыганевича обихаживали люди по найму, но больше - так, за помощь колдовством. Вот он из трубки потянет и кому помог-то - дых ему дымом в лубетку: "Чуешь, у меня пиво варят? Иди и займись. Живи у меня монахом, но пиво мне вари!"

Цыганевич только и разлучил слюбившихся. Через держанье в пьяных лягушках. Сперва велел гнилую плоскодонку просмолить. После - в лягушачьей заводи мочить коноплю. Лягушки от нее - пьяней кабака. Их бреднем повывезли: семь кабаков обсядут. В плоскодонку пьяненькихто. И соединенных любителей туда к ним, бочком. Лягушки-пьянь по ним колготятся, во всяком-то промежутке. А Цыганевич подливает коноплевых помоев, подливает. Ну, раздутость с конца и перескочи на самую пьяную лягушку: в полчайника разбухла.