Генри Лайон Олди, Андрей Валентинов

Алюмен, книга вторая : Механизм пространства

С благодарностью посвящается Виктору Гюго, Александру Дюма, Жюлю Верну, Роберту Льюису Стивенсону, Чарльзу Диккенсу – титанам, на чьих плечах мы стояли…

Увертюра[1]

Я – обезумевший в лесу Предвечных Числ!

Открою я глаза: их чудеса кругом!

Закрою я глаза: они во мне самом!

За кругом круг, в бессчетных сочетаньях,

Они скользят в воспоминаньях.

Я погибаю, я пропал,

Разбив чело о камни скал,

Сломав все пальцы об утесы…

Как бред кошмара – их вопросы!

1. Allegro

Malbrouck s'en va-t'en guerre[2]

Торбен Йене Торвен достал свои пистолеты.

Шкатулка, выточенная резчиком из цельного куска ясеня, угрюмо легла на столешницу. Она демонстрировала полное отсутствие энтузиазма. Блеск полировки, и тот померк. Потревожили, не спросили, даже пыль не вытерли. Дорогая штучная вещь всем своим видом протестовала, не желая смиряться с очевидной нелепостью происходящего. Номер дешевого отеля, старые обои в цветочек, колченогий стол; медный уродец-канделябр сверху донизу залит воском…

Это ли место для изделий мастера Франсуа Прела?

Канделябр вообще готовился к худшему. За долгие годы службы в отеле он навидался всякого и очень хорошо знал, чем завершаются подобные дела. Сейчас беспокойный жилец придвинет поближе старушку-чернильницу, возьмет перо, выведет на бумаге, которая все стерпит, роковое: «Прошу никого не винить…» или «Моя честь требует…».

Дальше – полиция, протокол, вынос вещей, репортеры.

Хаос.

Безответная чернильница замерла в ожидании неизбежного. Кому-кому, а ей было отлично известно, что шкатулки с пистолетами просто так на стол не ставятся. Последний раз, в апреле, дело закончилось скверно, но терпимо – постояльца, чья честь настоятельно требовала прогулки на дальнюю околицу Парижа, привезли в отель с пулей в бедре. Выжил, отлежался, изрядно пополнив кассу заведения. А вот его предшественник… Ох, страсти какие! – и вспоминать не хочется. Молодой поэт две недели ждал письма от предмета нежных чувств. Наконец, дождался, только не от нее; достал из чемодана дубовый, похожий на гроб, короб с убийственными красавцами Лепажа, долго возился с шомполом и пороховницей…

Чернильница вздрогнула, едва не расплескавшись. Канделябр с неодобрением покосился на соседку. Извините, сударыня, но о службе забывать не след. Иначе сраму не оберешься. Гость нам на этот раз попался серьезный, не чета поэту-бедолаге. Томных вздохов не издает, лирику не декламирует; улыбается редко и все пишет, скрипит перышком.

Зануда – или даже Великий Зануда.

Великий Зануда, он же гере Торвен, сочувственно выслушав немой диалог обитателей номера, чуть не пустился в оправдания. Дамы и господа, стреляться у меня и в мыслях не было! Не юный Вертер, слава богу, дуэли определенно не по нашей части. Такое пристало гусарам или светским хлыщам-бездельникам; я же – помощник академика Эрстеда, секретаря Датского Королевского научного общества. Человек тихий, спокойный, положительный; иметь дело привык не с оружием, а с бумагой, перьями – и такими же почтенными чернильницами, как глубокоуважаемая мадам.

Верно подметила некая юная дева из страны драконов: я, ваш покорный слуга – Бумажный Червь. Сomprenez vous?[3] Впрочем, поразмыслив, Торвен раздумал оправдываться. Не поверят! Слова – одно, шкатулка с оружием – нечто иное, куда как более убедительное. Дуэлянт – и точка. Сподобился на старости лет!

Бретёр, Rassa do![4]

Первый раз Торвена вызвали на дуэль в Копенгагенском университете, куда он, отставной лейтенант двадцати лет от роду, приковылял, опираясь на крепкую трость – прямо с проигранной войны. Денег, чтобы заплатить за обучение, не было. Их едва хватало на жизненно необходимые надобности: утром – чашка скверного кофе, ночью – каморка на чердаке. В военном департаменте разводили руками, обещая рассмотреть вопрос о пенсии не позднее, чем через год; в крайнем случае, через два.

– Дания переживает тяжелые времена, майне гере! Будьте патриотом!

Выручил давний знакомый, можно сказать, сослуживец – пожилой офицер с длинным, породистым носом. Он, как и Торвен, любил гулять, опираясь на известную всей Дании трость с серебряным набалдашником. Офицер моргнул со значением, и канцелярия университета сделала вид, что за обучение отставного лейтенанта на юридическом факультете уже заплачено.

Увы, этим дело не кончилось. Будущие коллеги-юристы оказались не столь равнодушны к новичку. Гордая корпорация буршей, созданная по примеру немецких университетов, снисходительно согласилась зачислить Торвена в число «grunschnabelen», то есть «молокососов», дабы дать ему, недостойному, пройти суровую школу подчинения – от «перышка» и «подонка» до долгожданного «камрада».

Скромняга Торвен, желавший всего лишь выучиться на адвоката, не оценил заботы – и не стал отвечать на недвусмысленное предложение «братства». Результат последовал без промедления. Самый задиристый из «камрадов» привселюдно, после лекций, объяснил невеже, кто он таков и чего стоит.

Краткая речь завершилась изящным щелчком по носу.

Отставной лейтенант удивился – и, не вступая в объяснения, избил «камрада» до потери сознания, даже не прибегая к помощи верной трости. Он воспользовался ею через три часа, когда к обнаглевшему «молокососу» подвалили сразу трое.

Братья-бурши почесали затылки, утерли разбитые носы – и взялись за дело всерьез. Через месяц, когда обидчиков выписали из городской больницы, последовал формальный вызов на дуэль. Торвен молча выслушал присланных секундантов, немного подумал – и предложил им идти восвояси. Маршрут он описал подробно, по-фронтовому. Возмущенные «камрады» воспользовались советом, но побежали не по указанному адресу, а к родителям. Почтенные отцы семейств нахмурились – и дружной толпой направились прямиком в Амалиенборг искать управу на наглеца, не чтящего традиций.

Но тут случилась осечка.

– Святой Кнуд! Что за вздор? – знакомый офицер изволил пристукнуть тростью по наборному паркету. – Господа, мы искренне советуем вам и вашим чадам обходить нашего лейтенанта седьмой дорогой! Что? Вы хотите знать, по какой причине? Ради блага королевства и собственной безопасности…

В устах Фредерика VI слова «наш лейтенант» звучали яснее команды:

– Пли!

На третьем курсе Торвену предложили стать главой корпорации. Он отказался, но в «камрады» все-таки записался. Ребята оказались славными, пусть и не нюхавшими пороха. К тому же у отставного лейтенанта созрели соображения по существенному улучшению работы университетского Burschenschaften.

О несостоявшейся дуэли никто не вспоминал.

Позднее Торвена вызывали еще трижды; один раз – по его собственной инициативе. Так и не став адвокатом, он уже служил помощником у гере Эрстеда-старшего – и вызовы принимал по долгу своей многотрудной службы. Вспоминать об этих случаях Зануда не любил.

Отогнав воспоминания, он вернулся к зловещей шкатулке. Ишь, красотка! На днище – лосиная кожа; замок запирается изящным ключиком. В такой не оружие носить – дамские безделушки. Собственно, на это и расчет.

Знает дело мастер Прела!

Ключик повернулся без звука, повинуясь легкому движению. Извольте взглянуть, хозяин, все на месте, все дома. Пистонница, пулелейка c ножницами, латунная масленка. Отвертка с костяной рукоятью, пороховница. И пули – дюжина, как на подбор. И, конечно, пистолеты, братцы-»жилетники».

Система была новая, непривычная – с отвинчивающимся стволом для более удобной зарядки. Хозяин оружейной лавки, учуяв денежного клиента, пытался всучить «изделия» с позолотой, с гравировкой-орнаментом, только не на того напал.

– Украшают подарки возлюбленным, – сказал Торвен хитрецу. – Оружию к лицу чистая полированная сталь. Желательно – дамасская.

Крышка с бронзовой бляхой «Prelata a Paris» опустилась на место. Времени оставалось достаточно, и Зануда решил завершить некоторые дела. Пистолеты – пистолетами, а порядок должен быть. Рука метнулась к гусиным перьям, ждущим в деревянном стаканчике.

Чернильница вздохнула: сейчас начнется. «…Вынужден послужить своей чести, которая дороже для меня, чем трижды постылая жизнь…» Старушка ошиблась – Торбена Йене Торвена интересовали вещи иного рода. Какие именно, чернильнице, коренной парижанке, понять было мудрено. Зануда писал на родном датском, по давней студенческой привычке сокращая слова и сминая фразы.

«Шевалье Огюст. Соц. Рев. Бунт. Баррикады. Брат – в тюр. Друг Галуа. Приятель Тьера. Ненавидит полк. Э. Считает уб. Галуа. Нелогично. Оговорили? Встреча Шевал. с полк. Э. сегодня, в Бул. Цель – объясниться. Опасно? Опасно!»

С молодым человеком, отрекомендовавшимся как Огюст Шевалье, довелось познакомиться почти месяц назад – случайно, в кабачке «Крит». Здоровяк-южанин, скорее похожий на грузчика, чем на социалиста-баррикадника, взвалил на себя тяжкий груз мести – и, похоже, был готов надорваться. Вначале Зануда счел ситуацию легко разрешимой. Навел справки, задал ряд вопросов кому следует. Друг Эвариста Галуа, судя по добытым сведеньям, оказался парнем неплохим, хотя и чрезмерно революционным. Жаль, если свихнется на почве мщения. Куда лучше свести их с полковником – уладить конфликт, охладить горячую голову…

Пока готовилась встреча, Шевалье по средам и субботам заходил в «Путеводную звезду»: справиться о ходе дела. И каждый раз, выясняя, что свидание откладывается, нервничал все больше. Мрачнел, замыкался; кипел от подозрений. Даже обвинил Торвена в чем-то плохо понятном, но непростительном – то ли саботаже, то ли заговоре. Молодой человек вызывал у Зануды симпатию, но ждать «мсье социалист» не умел категорически.