Андрей Валентинов
Ты, уставший ненавидеть
Теплым сентябрьским днем на коктебельском пляже, как раз напротив знаменитого дома Волошина, два гражданина принимали солнечные ванны. Накануне шел дождь, и это, вероятно, распугало отдыхающих – почти никто не пришел в этот час на берег насладиться прелестями «бархатного» сезона. Лишь неподалеку от пустынного в этот час пирса какие-то дамы играли огромным надувным мячом да несколько чудаков из съехавшихся в Коктебель литераторов восседали в шезлонгах, лениво поглядывая на черную глыбу Карадага. Итак, вокруг никого не было, и двое отдыхающих могли без всяких помех с удобством расположиться на большой подстилке под лучами крымского солнца. Точнее, на самой подстилке сидел один – высокий, необыкновенно тощий мужчина лет пятидесяти, совершенный альбинос, скрывавшийся от солнца под большой белой пальмой, накинув для верности на плечи махровое полотенце. Второй – среднего роста крепыш – сидел прямо на гальке, подставляя горячим лучам загорелые почти дочерна плечи и грудь. Пожилой альбинос дымил «Казбеком», его молодой спутник, похоже, напротив, не переносил табачного дыма, стараясь отодвинуться подальше от медленно поднимавшихся в безоблачное небо сизых никотиновых колец.
Они беседовали. Тот, что постарше, говорил быстро, горячо, его сосед отвечал не торопясь, взвешивая слова и делая перед каждой репликой не менее чем минутную паузу. Будь рядом кто – либо посторонний, он неизбежно обратил бы внимание на одну странность: крепыш, явный славянин с сильными, немного грубоватыми чертами широкого русского лица, отчего-то отзывался на имя Арвид. Его белокурый сосед, говоривший с заметным акцентом, да и по виду весьма напоминавший эстонца или финна, в свою очередь, не возражал, когда собеседник именовал его Василием Ксенофонтовичем. Впрочем, это была не единственная странность беседы, которую двое отдыхающих вели в погожий сентябрьский день года от Рождества Христова 1937-го, от начала же Великой Смуты, 20-го…
– Я вижу, Арвид, вам не нравится Коктебель, – альбинос подкрепил свое умозаключение мощной затяжкой, на миг окутавшись целым облаком табачного дыма.
Тот, кого называли Арвидом, медлил с ответом, лениво подбрасывая на ладони мелкие камешки. Похоже, вопрос заставил его крепко задуматься.
– Уверен, вы предпочитаете Ниццу.
Сделав такой вывод, альбинос отчего-то дернулся, сбросив махровое полотенце на подстилку. Впрочем, он тут же поспешил восстановить порядок, водворив его на розовые, не принимавшие загара плечи.
– Ницца? – крепыш медленно поднял голову и оглядел окрестности так, словно видел их в первый раз. – В Ницце неплохо, Василий Ксенофонтович…
Он вновь замолчал, затем неожиданно добавил:
– Но здесь тоже хорошо…
Альбинос вновь дернулся, поддержал спадавшее с плеч полотенце и тщательно загасил окурок.
– А мне показалось, что вам здесь скучно. Вы даже на Карадаг не смотрите.
– Я туда смотрю, – Арвид повел крепким подбородком в сторону противоположного конца бухты, где тянулась цепь невысоких гор, закрывавшая вид на близкую Феодосию.
Василий Ксенофонтович поглядел в указанном направлении и пожал плечами, вновь чуть было не лишившись полотенца:
– Ну, я вас не понимаю! По сравнению с Карадагом…
– По-моему, это очевидно, – тема, похоже настолько увлекла крепыша, что он не замедлил с ответом. – Карадаг – он слишком лакированный какой-то. А там – в этих серых холмах – там что-то есть… Тускула…
Странное слово прервало на минуту беззаботный разговор. Альбинос покачал головой и ответил совсем другим тоном – серьезным, даже суровым:
– Да, похоже… Во всяком случае, если верить фотографиям. Только там холмы черные…
– Да, черные…
Арвид еще раз взглянул на далекие горы, и по его бесстрастному лицу скользнула легкая, еле заметная усмешка. Его собеседник тоже усмехнулся, но уже широко и беззаботно, и мотнул головой:
– И все-таки, Арвид, вы не правы. Карадаг – это не лакированная картинка. Недаром гражданин Волошин не мог без него жить. А у покойного, я вам скажу, было чутье…
Арвид наконец оглянулся и соизволил бросить беглый взгляд на Черную гору:
– Может быть… Вы с ним, с Волошиным, здесь познакомились?
Василий Ксенофонтович охотно кивнул и вновь улыбнулся, словно это воспоминание доставило ему явное удовольствие.
– Именно здесь. Как раз десять лет назад. Я пришел к нему с тетрадкой стихов… Так сказать, к мэтру.
– Сами писали?
Вопрос, явно не очень почтительный, заставил альбиноса возмущенно взмахнуть рукой, но тон, которым он отреагировал, был совсем иным спокойным и наставительным:
– Естественно, сам… Арвид, дорогой, такие, как Волошин, – это вам не одуревшие от ненависти беглые врангелевцы. Поймите, это был интеллектуал, умница! С такими можно работать только в полную силу! Я писал эти стихи два месяца. Он же должен был мне поверить! Такие мастера чувствуют неискренность за версту!
– Тогда не понимаю, – крепыш чуть дернул щекой и недобро сощурился. – Чтоб Волошин вам поверил, вы должны были писать слезливые триалеты по поводу погибшей матушки-России, или что он там еще любил оплакивать?.. А вы говорите – неискренность…
– Да нет же! – Василий Ксенофонтович даже привстал. От волнения акцент в его речи стал более заметен, и даже вновь упавшее с плеч полотенце оставило альбиноса равнодушным:
– Если бы я, дорогой Арвид, написал что-либо подобное, он бы понял! Нет, я писал о том, во что верил, – иначе нам с ним говорить было бы не о чем!
– Интересно, о чем? О мировой коммуне? О Красной Армии?
– Да! Я верил в это! И он тоже мне поверил! Таким, как он, важно не содержание, а искренность, поймите! Арвид, там, где вы бываете, вам еще придется беседовать с такими, как Волошин. Не ошибитесь! Их не провести, это вам не генерал Тургул и не атаман Семенов. Говорите только правду или молчите! Волошину понравились мои стихи, он даже предложил кое-что отправить в какой-то журнал…
– Но это не входило в план операции, – вновь криво усмехнулся крепыш.
– Да, это не входило в план операции. Но главное – он мне поверил. А дальше все было достаточно просто…
– Почему же его не взяли?
– Из оперативных соображений, – Василий Ксенофонтович наконец-то вспомнил об упавшем полотенце и заботливо водрузил его на место:
– Сам он был, в общем, уже не опасен. А вот вокруг него увивались некоторые весьма любопытные личности. Впрочем, проживи он еще годик, ему бы вспомнили кое-что. Хотя бы стихи о крымской чистке…
Усмешка исчезла с лица Арвида, губы сжались в узкую полоску, он медленно покачал головой:
– Да, помню… Но ведь он писал правду? Ведь это было?
– Было… – ответ прозвучал глухо, словно отдаленное эхо.
– Говорят, тогда погибло больше сотни тысяч… Поверили в амнистию… Или это было нужно революции?
– Это было нужно революции… – вновь прозвучало негромкое эхо.
Разговор вновь прервался. Арвид по-прежнему смотрел на пологие склоны серых холмов. Василий Ксенофонтович курил, то и дело бросая на своего молодого собеседника короткий внимательный взгляд.
– Как вам японцы? – вопрос прозвучал неожиданно, но крепыш даже не стал отвечать, ограничившись легким движением плеч, что должно было, вероятно, означать что-то вроде «ничего особенного»…
– Нет, но все-таки… – альбинос не отставал и даже подсел поближе. Какие-нибудь сложности? Неувязки?
– Нет, – ответ прозвучал холодно и спокойно.
– Значит, мы вас готовили правильно, – Василий Ксенофонтович оживился и даже потер ладони. – Значит, не зря я вас заставлял писать хокку. Не разучились?
И вновь ответа не последовало. Альбинос хмыкнул и усмехнулся:
– Ну-ка, прошу вас, Арвид: когда-то у вас получалось неплохо – тряхните стариной…
– На какую тему? – вопрос прозвучал так, словно собеседнику предложили не сочинить стихотворение, а решить математическую задачу.
– О Карадаге, – альбинос вновь усмехнулся и поудобнее откинулся на покрывало.
Арвид неторопливо оглянулся, окинув спокойным взглядом громаду Черной горы, и вновь отвернулся. Несколько секунд длилось молчание, и наконец крепыш медленно проговорил – почти без всякого выражения, равнодушно:
Старый тигр застыл Возле недвижной глади…
Очень хочется пить…
Альбинос даже зажмурился, словно услышанное доставило ему неизреченное удовольствие, но затем задумался и вздохнул:
– И все-таки вы забываете, чему вас учили, Арвид! Японец никогда не написал бы так прямо – в лоб… Ладно, будем считать, что справились.
Он помолчал, затем с силой ткнул окурок в гальку:
– Ну хорошо… За стих – оценка «хорошо», за выдержку – «отлично» с плюсом. Можете задавать вопросы…
– Я? – в голосе Арвида звучала легкая ирония. Его собеседник, похоже, понял:
– Все-таки обиделись на руководство… Ладно, сформулирую сам… Почему меня, то есть вас, срывают с задания, когда вы уже на полпути к цели, вызывают в Столицу, три дня там маринуют, а затем, не сказав ни слова, привозят сюда. Так?
– Вроде, – односложно согласился тот, кого называли Арвидом. – И – можете добавить – даже не выслушав того, что мне удалось сделать.
– Даже не выслушав, – кивнул альбинос. – И вам остается либо ждать ареста за неведомые грехи, либо считать, что начальство спятило… Или запаниковало, так?
Крепыш не ответил и даже не повернулся, но было ясно, что его спокойствие – напускное.
– Начальство не спятило, – продолжал альбинос, уже в манере собеседника неторопливо, делая паузы между фразами. – Но вот по поводу паники… Ну, если не паники, то чего-то подобного…
Арвид внешне никак не реагировал. Альбинос покачал головой и продолжал:
– В Столицу вас вообще нельзя было вызывать. Вы пробыли там три дня – и, увы, вас там увидели. К сожалению, увидели те, кто не должен был. Да, я знаю, эту поездку вы замотивировали, но видеть вас никто не имел права. Пришлось везти вас сюда, в Коктебель, чтобы спокойно поговорить… Ну а по поводу всего прочего…