НФ: Альманах научной фантастики 23 (1980)

ВЫПУСК 23

Евгений Войскунский. «Стремится к человечности…» (О рассказах этого сборника)

ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ

Роман Подольный. Закон сохранения

Ничто здесь уже не могло помочь.

Заслуженный самосвал — облупившаяся краска, стертые до корда рыжевато-белесые гигантские шины, лицо в кабине с разинутым в крике ртом навис над зелененьким «жигуленком», зелененьким, как листья молодой березы. Между автомобилями, сошедшимися почти нос к носу, еще оставалось какое-то пространство — десятки сантиметров, но не хватало ничтожных долей секунды, чтобы машины врезались друг в друга.

Ничто не могло здесь помочь, но милиционер Севастьянов все равно бежал к месту неизбежной катастрофы, бежал изо всех сил. Хотя он не мог успеть одолеть и десятой части расстояния, отделявшего его от автомобилей. А столкновения все не происходило. Только что резво мчался «жигуленок», только что нелепо вывернул ему навстречу с проселка самосвал — тоже на неплохой скорости, недаром его занесло по палым листьям на другую сторону шоссе, — только что они вышли почти в лоб друг другу, и все быстро, стремительно, резко. А то, что сейчас видел бегущий Севастьянов, происходило словно на киноленте, пущенной в замедленном темпе. Самосвал и «Жигули» сближались, сближались и никак не могли сблизиться. Нашлепок грязи на ободе первого колеса самосвала медленно-медленно передвигался вокруг оси… Севастьянов успел подумать, что вот так, наверное, перед смертью успевают в последние секунды обозреть всю свою жизнь, потому что время почти останавливается, но ведь он-то не умирающий? Это на месте водителя «Жигулей» можно так…

И тут он понял, что добежал. Машины сошлись почти вплотную, но «жигуленок» успел отвернуть в сторону, хотя делал он это чрезвычайно медленно — и слава богу, иначе сшиб бы самого Севастьянова.

Из «Жигулей» вывалился толстый потный человек в измятой шляпе. С самосвала спрыгнул высоченный детина с бледным застывшим лицом. Его тяжелые ботинки приземлились совсем рядом с Севастьяновым, и тот невольно откачнулся. А в следующую секунду детина уже обнимал и целовал водителя «жигуленка», а тот безвольно подчинялся, опустив крупные руки с желтыми, изъеденными — химией, наверно, какой-нибудь — ногтями.

— С какой скоростью шли? — спросил Севастьянов.

— О чем спрашиваешь, шеф? — крикнул шофер. — На смертельной для такого случая — это точно. Я уже себя на нарах видел, на нарах, а у меня только-только дочка родилась.

Севастьянов записывал показания водителей, потом обмерял место происшествия, делал эту стандартную работу в двухсотый по крайней мере раз. И то, что стало ему ясно сразу, подтвердилось со всей бесспорностью очевидного: машины должны были столкнуться. Это было неизбежно, и вот — не случилось.

Водители, слегка успокоившиеся, подошли к милиционеру:

— А зачем все это? — спросил человек из «Жигулей». — Ведь ничего же не случилось…

— Не случилось… А вы-то хоть понимаете, почему не случилось?

— Не понимаю, но радуюсь.

— Точно, ребята. Радоваться надо. — Лицо у шофера самосвала порозовело. — Давайте, знаете, у меня с собой «московская». Не журись, шеф, не журись — я прямо в кабине заночую, никуда не поеду отсюда — ноги дрожат.

— А этот товарищ, — невольно засмеялся Севастьянов, — тоже с машиной здесь останется? Да и мне до конца рабочего дня еще далеко. Ты езжай, брат, только талон дай — проколю на память.

— Коли, коли, тут спорить не буду. — Детина излучал радость всеми порами лица, теперь уже красного, хоть к заветной «московской» его и не допустили.

Севастьянов попрощался с водителями — молодой отец при этом ухитрился поцеловать его в щеку — и устало пошел к своему посту.

И тут откуда-то из-за деревьев появился невысокий мужчина в черном свитере, из которого был выпущен ворот мятой коричневой рубахи, в мятых синих брюках, с большим коричневым саквояжем в левой руке. Опытный взгляд Севастьянова автоматически зафиксировал все эти признаки «несамостоятельности» парня, как сказала бы его, Севастьянова, жена, весьма самостоятельная и ответственная — за Севастьянова — женщина.

А вот лицо парня описать было бы трудно, только запомнить легко. Пришлось бы, наверное, просто сказать: подвижное. Глаза, нос, скулы, брови — все играло, дышало, жило. Подпрыгивали одна за другой и снова опускались брови, похожие то на жирные прямые тире, то на извилистые запятые. Он то и дело морщил лоб и нос, чуть отдувались и снова подтягивались щеки, нижняя губа оттопыривалась…

Поглядев на это лицо, Севастьянов понял, что в измятости одежды виноват не ее хозяин, не его жена, хотя таковая, ежели она есть, мученица: на таком человеке что угодно изомнется в две минуты. Но таких людей — это Севастьянов тоже почувствовал — не по одежке встречают.

— Товарищ милиционер! — Мужчина чуть-чуть заикался, чуть-чуть, самую малость, может быть, только от напряжения.

— Слушаю вас. — Севастьянов откозырял.

— Разрешите узнать, сколько, по-вашему, времени прошло между выездом самосвала на дорогу и… тем, как автомобили разминулись?

— Сам не пойму. — Взгляд любопытного человека был так простодушен, а голос так вежлив, что Севастьянова потянуло на откровенность. — Мне показалось, секунд семь-восемь. Бежал я вон от того столба, тут метров пятьдесят пять — так оно как будто и получается. Но выходит, что машины-то за эти секунды проехали — обе — метра три. И то «Жигули» из трех метров до места, где у машин передние бамперы вровень пришлись, по крайней мере два с половиной проехали. А самосвал словно бы и вовсе на месте стоял.

— Да, любопытно. — Мужчина поставил саквояж на землю, вынул блокнот и углубился, по-видимому, в расчеты.

Говорят, есть люди, которые улыбаются одними глазами. Он улыбнулся всем лицом — от подбородка до корней волос. Но в улыбке этой было что-то грустное.

— Спасибо. Сто восемьдесят тысяч четыреста двенадцать секунд я потерял. Не так уж много, правда? Обидно только, что рассчитал плохо. Можно было втрое меньше отдать. До свидания.

Он поднял саквояж и пошел к подрулившему к обочине маленькому служебному автобусу.

Севастьянов молча смотрел ему вслед. Последних слов собеседника он не понял. Но он сегодня очень многого не понял. Да и вообще на милицейской работе приходится много видеть такого, что понять невозможно.

— Аля, в «Одессе» идет "Благослови детей и зверей". Не ближний край, но нам просто необходимо прогуляться, а фильм прекрасный. Что же, проигрывая в расстоянии до кинотеатра, выигрываем в силе кинофильма. Закон рычага, он же проявление закона сохранения энергии. Сегодня я острю, как Аркадий Райкин. Ах, Аленька, Аленька, я, собственно говоря, сделал только то, что давно надо было сделать. И раньше одни теряли время, другие берегли, третьи просто-напросто растрачивали. Женщины вон вообще отвоевали себе право опаздывать всюду, кроме как на работу. Человек ведь только делает вид, что боится времени, на самом деле он с ним запанибрата. Изображает бога времени с косой, страшным стариком, а помните, что с этим Хроносом древние греки сделали? Собственный сын Зевс сверг его с мирового престола и в Тартар отправил.

Храброе существо — человек! Пусть руками бога, а сверг иго времени. И обратите внимание — руками бога, ведавшего громом и молнией. Это, если хотите знать, прямо указание предков, что справиться со временем должна современная электроника. На этом я стою, как Мартин Лютер… который, правда, стоял на чем-то другом.

— Вы шутник, Михаил. А если серьезно — как вы пришли к этой своей идее?

— Да от того самого рычага и пришел. От закона сохранения. Хочешь выиграть в одном — обязательно надо в другом проиграть. Даром в этом мире ничего и никому, Аленька моя, не достается. Я говорю, как Эмерсон — был такой американский философ: если душа твоя жаждет чего-нибудь, о человек, возьми это и заплати положенную цену. Так вот всегда: хочешь взять плати.

— У людей бывает и иначе! — с вызовом сказала она.

— Так я же про природу, Аленька, про природу говорю, как Мичурин. Милостей от нее не дождешься. Хочешь получить дополнительно время в одном месте, отдай в другом. Вот вчера, знаете, две машины чуть не столкнулись. А я как раз ехал в автобусе на опытный полигон и только-только вышел ноги поразмять. А с аппаратом я расстаюсь, лишь когда он в институтском сейфе. Ну, успел включить свое полюшко так, чтобы один из автомобилей в него попал. То есть рисковал, конечно; попала бы граница поля на водителя, его бы холодненьким из машины вынули, но не включил бы поле — так тоже он в живых не остался бы.

— Значит, спасли человека? — Она остановилась.

— Ну да. Не удержался. Хвастаюсь, как Мюнхгаузен. Только это правда.

— А сколько времени потеряли?

— Всего пятьдесят часов! А можно было обойтись и четырнадцатью. Понимаете, время ускоряется в небольшом объеме пространства вокруг меня, а в секторе, охваченном полем, замедляется. Произведения объема каждого пространства на временной коэффициент должны быть равны… Фу! Я заговорил как учебник физики.

— Будущий учебник физики. Ну, и что же дает ваш рычаг времени?

— Все что угодно. Вот в больнице надо на сложную операцию часа два, а в больном жизни на две минуты. Помещаем его в N-поле и растягиваем время.