Пол Андерсон

Год выкупа

10 сентября 1987 года

«Блистательное одиночество». Да, Киплинг мог сказать так. Я помню, как по спине у меня пробегали мурашки, когда я впервые услышала эти строки. Мне их прочел дядя Стив. И хотя все происходило более десяти лет назад, впечатление не изгладилось из памяти. Конечно, стихи эти о море и о горах… Но ведь таковы и Галапагосы, Зачарованные острова.

Сегодня мне нужна хотя бы малая толика того одиночества. В основной своей массе туристы — веселые и славные люди. И все же, когда целый сезон пасешь их по одному и тому же маршруту, снова и снова отвечая на одни и те же вопросы, это начинает действовать на нервы. Теперь туристов стало меньше, моя летняя работа окончена, скоро я окажусь дома, в Штатах, и начну занятия в аспирантуре. Другого такого случая не представится.

— Ванда, дорогая!

Роберто сказал «querida», а это может означать и нечто большее. Но не обязательно. Я на мгновение задумываюсь, а он продолжает:

— Пожалуйста, разреши мне по крайней мере побыть с тобой.

Качаю головой.

— К сожалению, нельзя, мой друг.

Нет, и здесь неточность: amigo тоже не переводится на английский однозначно.

— Я вовсе не сержусь на тебя, ничего подобного. Но мне нужно несколько часов побыть одной. У тебя так не бывает?

Я не кривлю душой. Мои коллеги-гиды — прекрасные люди. Мне бы хотелось, чтобы возникшая между нами дружба продолжилась. Так оно и будет, если мы сумеем сюда вернуться. Но никакой уверенности нет. Может, я и вернусь в будущем году, а может, и не смогу. Что, если сбудется моя мечта и я получу приглашение поработать на научно-исследовательской станции «Дарвин»? Да, я знаю, они не могут принять всех желающих, но вдруг… Или у меня появится какая-нибудь другая мечта… Предстоящая экскурсия на катере вокруг архипелага с биваком на берегу действительно может стать заключительным аккордом того, что мы называли el companerismo, то есть дружбы. Одна-две поздравительные открытки к Рождеству — вот и все, что от нее останется.

— Тебе нужна защита, — драматическим тоном произносит Роберто. — Тот странный человек, о котором нам говорили, рыскал по всему Пуэрто-Айора, расспрашивая встречных про молодую блондинку из Северной Америки.

Позволить Роберто сопровождать меня? Соблазнительно. Он красив, импульсивен и вообще джентльмен. Отношения, сложившиеся между нами за эти месяцы, романом назвать нельзя, но мы достаточно сблизились. И хотя он никогда это прямо не выказывал, я знаю, он очень надеется, что мы станем еще ближе… И противиться этому нелегко.

Но надо — и скорее ради него, чем ради себя. Дело не в его национальности. Эквадор, пожалуй, одна из немногих стран Латинской Америки, где янки чувствуют себя как дома. По нашим стандартам, здесь все идет отлично. Кито — просто прелесть, и даже Гуаякиль — неприглядный, задымленный, бурлящий — напоминает мне Лос-Анджелес. Однако Эквадор — не Соединенные Штаты, и по здешним стандартам не все в порядке именно со мной, начиная с того, что я еще не решила, хочу ли переходить к оседлому образу жизни.

Поэтому я говорю со смешком:

— О да, мне обо всем рассказал на почте сеньор Фуэнтес. Бедняга, он был так взволнован. Говорил, как странно одет незнакомец, какой у него акцент и прочее. Как будто не знает, что среди туристов кого только не встретишь. И сколько блондинок бывает на этих островах? Не меньше пятисот в году?

— А как этот тайный обожатель Ванды до нее доберется? — добавляет Дженнифер. — Вплавь?

Нам ведь известно, что с тех пор, как наша экскурсия покинула Санта-Крус, ни один корабль не приставал к острову Бартоломе. Яхт поблизости не было, а местные рыбаки все наперечет.

Роберто краснеет, что заметно даже сквозь загар, а он у нас всех одинаков. Я сочувственно похлопываю его по руке и говорю собравшимся:

— Вперед, ребята, плавайте, ныряйте — словом, развлекайтесь, как кому нравится. А я вернусь вовремя и помогу с ужином.

Теперь быстрее в тень. Мне действительно нужно немного одиночества в этом странном, жестоком и прекрасном мире.

Можно обрести одиночество, плавая с аквалангом. Вода здесь прозрачна, как стекло, она обволакивает тебя, словно шелк. Время от времени навстречу попадаются пингвины; они не плывут, а прямо-таки летят в воде. Танец рыбьих стай похож на фейерверк. Водоросли образуют огромные, переплетающиеся между собой кольца. С морскими львами я могу подружиться, но другие пловцы, даже очень симпатичные, слишком болтливы. Мне нужно побыть наедине с природой. Признаваться в этом неловко — мои слова сочтут излишне эмоциональными, а меня могут принять за представительницу организации «Гринпис» или Народной Республики Беркли.

Белый ракушечный песок и мангровые заросли остаются позади. Я почти физически ощущаю заброшенность этих мест. Бартоломе, как и его соседи, — вулканический остров, он почти начисто лишен плодородной почвы. Утреннее солнце начинает припекать, а на небе — ни единого облачка, которое могло бы умерить жар. То здесь, то там попадаются чахлые кустики и хохолки увядшей травы, но и они редеют по мере того, как я приближаюсь к скале Пиннакл-Рок. В обжигающей тишине, соприкасаясь с темной застывшей лавой, о чем-то шепчут мои «адидасы».

Однако… среди валунов и в лужицах копошатся яркие оранжево-голубые крабы, оставшиеся после прилива. Обернувшись, я вижу ящерицу — в здешних местах они встречаются крайне редко. Я стою всего в ярде от этой глупышки с синими лапками. Она спокойно может улизнуть, но вместо этого доверчиво наблюдает за мной. Прямо из-под ног взлетает зяблик. Это они, зяблики с Галапагосских островов, помогли Дарвину постичь, как с течением времени изменяются живые организмы. В небе вычерчивает белый круг альбатрос. Еще выше парит фрегат. Я поднимаю бинокль, висящий у меня на шее, и ловлю взглядом надменный излом его крыльев, раскинувшихся в потоках солнечного света, и его раздвоенный хвост, похожий на абордажную саблю.

Здесь нет запретных для туристов тропинок, потому что нет туристов. Эквадорские власти очень строги в этом отношении. Несмотря на ограниченные возможности, они делают большое дело, стремясь защитить и восстановить окружающую среду. А биологи всегда смотрят, куда ступают.

Я начну обходить этот островок с восточной его оконечности, пока не окажусь на тропе со ступеньками, ведущими к центральной вершине. С нее открывается захватывающий вид на остров Сантьяго и на ширь океана. Сегодня все это будет принадлежать только мне. Там, наверное, я и съем прихваченный с собой завтрак. Потом, прежде чем отправиться на запад, я спущусь к бухточке, стяну с себя рубашку и джинсы и искупаюсь в одиночестве.

Но нужно быть осторожней, девочка! До экватора всего-то миль двадцать. Здешнее солнце требует к себе уважительного отношения. Я опускаю поля широкополой шляпой и останавливаюсь, чтобы выпить из фляги глоток воды.

Перевожу дыхание и оглядываюсь. Я уже немного поднялась по склону, и, чтобы выйти на тропу, нужно теперь спуститься. Берег и лагерь отсюда не видны. Зато внизу — беспорядочные россыпи камней, ослепительно голубая вода залива Салливан-Бей и серая громада Пойнт-Мартинес на большом острове. Что это там? Ястреб? Поглядим в бинокль.

В небе — вспышка. Отблеск металла. Самолет? Нет, вряд ли. Все исчезло. Какое-то наваждение. Опускаю бинокль. Мне приходилось немало слышать о летающих тарелках или, выражаясь более научно, неопознанных летающих объектах. Я никогда не воспринимала эти слухи всерьез. Отец сумел привить нам здоровый скептицизм. Он ведь инженер-электронщик. Дядя Стив — археолог. Он немало поколесил по свету и говорит, что мир полон непостижимых явлений. Думаю, я так никогда и не узнаю, что мне довелось сейчас увидеть. Пора двигаться дальше.

Словно ниоткуда — мгновенный порыв ветра. Мягко бьет воздушная волна. Меня накрывает тень. Я запрокидываю голову.

Не может быть!

Надо мной, футах в десяти, безо всякой поддержки, беззвучно висит что-то вроде огромного мотоцикла — только без колес, да и конструкция совсем другая. Человек на переднем сиденье держится руками за какой-то странный руль. Я вижу его необыкновенно четко. Секунды кажутся бесконечными. Меня охватывает ужас; в последний раз такое было со мной в семнадцать лет, когда я ехала в ливень по горной дороге неподалеку от Биг-Сура и мою машину занесло.

Тогда мне удалось выкрутиться. А это видение не исчезает.

Рост человека за рулем примерно пять футов девять дюймов. Он сухопар, но широкоплеч, лицо рябое, нос орлиный, кожа смуглая. Черные волосы закрывают уши, борода и подстриженные усы слегка топорщатся. Его одежда совершенно не вяжется с этой фантастической машиной. Кожаные башмаки, спущенные коричневые чулки, выглядывающие из-под коротких бриджей, свободного покроя рубаха с длинными рукавами. Она, похоже, шафранового цвета, но вся заляпана грязью. Сверху — стальной нагрудник, шлем, красный плащ, шпага в ножнах на левом бедре…

Словно издалека доносится голос:

— Леди Ванда Тамберли?

Странно, но я даже не вскрикнула. Я ко всему готова. Никогда не была истеричкой. Что это — видение, бред? Кажется, нет. Спиной я ощущаю жар солнечных лучей. Жаром пышет и от скал. Море — невообразимо яркое. Я в состоянии пересчитать все колючки вон на том кактусе. Розыгрыш, трюк, психологический эксперимент? Но уж слишком все реально… У незнакомца — кастильский выговор, но при этом акцент, который мне никогда не приходилось встречать у испанцев.

— Кто вы? — с трудом выдавливаю я из себя. — И что вам нужно?

Плотно сжатые губы вздрагивают. Зубы — скверные. Не поймешь, приказывает он или умоляет:

— Скорее! Я должен найти Ванду Тамберли. Ее дяде Эстебану грозит страшная опасность.