Пол Андерсон
Конец пути
"Счет от врача… Боли в груди… Наверное, ничего страшного… Возможно, от расстройства… Вчерашний обед… Кажется, Одри была рада меня видеть… Хотя, откуда мне знать… Может, попробовать выяснить… Но каким-же идиотом я буду выглядеть, если она…»
«Болван… Некоторых вообще близко нельзя подпускать к машинам… так, все в порядке, едем дальше… Не зря экзаменатор остался мною доволен… Я до сих пор еще ни разу не попал в аварию… Но, если честно — до сих пор боюсь ездить сам, особенно когда вокруг автобусы… Теперь прямо, на третьей скорости… пешеход в зеленой шляпе… Черт, опять проехал на красный свет…»
Можно сказать, что за пятнадцать лет он к этому почти привык.
Сейчас, идя по улице, он без труда мог думать о своем, а посторонние голоса звучали в мозгу еле заметным шумом. Конечно, время, от времени приходилось несладко, череп иной раз просто раскалывался от дикого визга.
Нормана Кейна привела сюда любовь к девушке, которую он никогда раньше не встречал и даже не видел. Сейчас, стоя на перекрестке в ожидании зеленого сигнала светофора, глядя на проносящиеся мимо автомобили, он желтыми от никотина пальцами машинально извлек из пачки очередную сигарету.
Наступил вечер. Половина пятого. Час пик. Обдавая все и вся ненавистью, огромное множество нервных систем двигалось к дому.
Может, стоило остаться в этом баре на Сан Пабло. Там так уютно: прохладный полумрак, дружелюбный полусонный разум бармена… Он без труда подавлял назойливые шумы сидевшей неподалеку чем-то раздраженной женщины…
…Нет, не лучше… Когда нервы настолько закалены шумом большого города, окружающую грязь как-то не замечаешь.
Странно, подумал он, до чего же, порой, мерзкое нутро у тех кто так безупречно вежлив и обходителен в быту. Находясь в обществе, они ведут себя безукоризненно, однако в глубине души… Не стоит думать об этом, лучше просто забыть. Во всяком случае здесь, в Беркли, лучше чем в Сан-Франциско или Окленде. Похоже, чем крупнее город, тем больше в нем зла; зла, таящегося в трех сантиметрах под лобной костью. А в Нью-Йорке вообще невозможно находиться.
Неподалеку от Кейна, явно кого-то поджидая, одиноко стоял незнакомый парень. По тротуару шла девушка. Симпатичная. Хорошая фигура. Длинные желтоватые волосы. Кейн лениво настроился на нее… так, так, у нее есть своя квартирка… она долго ее подыскивала… уступчивый управляющий. В голове юноши заметались распутные мысли. Когда она прошла мимо, он долго смотрел ей вслед… Взглядом самца.
Жаль — подумал Кейн — им было бы хорошо вместе. Он переключился на свои проблемы. Он ничего не имел против искреннего влечения людей друг к другу — во всяком случае, его разум относился к этому безразлично; сложность заключалась в другом: ужасно трудно бороться с внутренним, подсознательным пуританизмом. Господи, ну как будучи телепатом, сохранить в себе хоть каплю стыдливости. Частная жизнь людей, безусловно, их личное дело, если, конечно, она не лезет тебе в душу.
Вся беда в том, подумал он, что они причиняют мне боль, а я даже не могу им об этом сказать. Ведь они же просто разорвут меня на куски. Правительству (и, особенно, военным) не нужен человек, способный читать их мысли и секреты. Но их замешанная на страхе отчаяния ярость в сравнении со слепой ненавистью обывателя (того, кто в повседневной жизни выступает как внимательный муж, заботливый отец, хороший работник, искренний патриот) — показалась бы лишь невнятным бормотанием обиженного ребенка. Нет ничего страшнее гнева обывателя, мелкие грешки которого вдруг выплыли на поверхность…
Загорелся зеленый свет, и Кейн ступил на мостовую. Погода стояла ясная — в этой местности времена года не слишком отличались друг от друга; прохладный летний день, легкий ветерок. Впереди, в нескольких кварталах от него, на фоне бурых домов виднелось аккуратное зеленое пятнышко университетского городка.
«Ободранная кожа, обугливающаяся, разваливающаяся на куски плоть — и появляются кости — крепкие, чистые, белые кости… гвтиклфм…
Кейн остановился как вкопанный и почувствовал, как по спине скатились крупные капли пота.
А ведь мужчина выглядел вполне заурядно!
— Эй, ты, придурок! Ты что, хочешь попасть под колеса?
Кейн взял себя в руки и быстро перебежал на тротуар. Увидев на автобусной остановке скамейку, он сел и не двинулся с места, пока полностью не пришел в себя.
Некоторые мысли попросту невыносимы.
В детстве, когда приходилось тяжко, он отправлялся к отцу Шлиману. Разум священника был подобен колодцу, устроенному в пронизанной солнечными лучами роще; глубокому колодцу, поверхность которого была расцвечена золотистыми осенними листьями… Вода, впрочем, оказалась заурядной; имея острый минеральный привкус, она напоминала запах земли. В те смутные дни, когда в нем впервые проснулся дар телепатии, он часто бывал у отца Шлимана. С тех пор ему довелось повстречать множество хороших, мудрых, умиротворенных умов, однако, ни один из них не обладал такой ясностью мысли, такой внутренней силой.
— Я не хочу, чтобы ты ошивался подле этого святоши, понятно? — так говорил его отец, а он был человек с характером. — Ты сам не заметишь, как, начнешь боготворить бездушные образы.
— Но, они вовсе не бездушны…
С тех пор прошло уже много времени, но крик отца до сих пор звенел в ушах: «Иди к себе в комнату! И не попадайся мне на глаза. К утру ты должен выучить еще две главы из дейтерологии. Может, хоть это вселит в тебя истинно христианскую веру».
Вспомнив об этом, Кейн, прикурил очередную сигарету от предыдущей и криво усмехнулся. Он знал, что слишком много курит. И пьет. Но пьет не сильно. Опьянев, он становился абсолютно беззащитным перед лицом неумолимо накатывавших посторонних мыслей.
В четырнадцать лет он сбежал из дома. В противном случае дело кончилось бы исправительным учреждением. Конечно, он потерял отца Шлимана, но как, черт возьми, могли ужиться в одном мозгу воспитанный священником чувствительный юноша и рациональный разум отца? Известны ли психологам случаи садистского мазохизма? Кейн слишком хорошо знал: подобное сочетание существует.
И надо быть благодарным хотя бы за то, что дальность действия его телепатических способностей ограничивается парой сотен ярдов. Ребенок, способный читать мысли не был так уж беззащитен, как могло показаться. Сбежав из дома, он с легкостью преодолел бюрократические препоны и ужасы преступного мира. В конце концов, проехав через всю страну, он подобрал себе супружескую чету и, спустя некоторое время они благополучно его усыновили.
Кейн встряхнулся и снова встал. Бросив сигарету, он раздавил ее каблуком. Тысячи примеров из его богатого опыта свидетельствовали о том, что в этом жесте тоже кроется некий тайный эротический символизм, но… Как еще, черт возьми, загасить окурок? Оружие, кстати, тоже фаллическая штука, но ведь без пистолета порой просто не обойтись!
Оружие… Он невольно припомнил, как в 1949 году пришлось уклониться от воинской службы. До призыва Кейну довелось немало попутешествовать, и он был искренне убежден в том, что Америка стоит того, чтобы ее защищать.
Провести психиатра из призывной комиссии особого труда не составляло. Тогда его, помнится, признали неврастеником хотя, в принципе, за два года жизни в замкнутом коллективе он наверняка стал бы таковым. Выбора не было, но он до сих пор не мог избавиться от мучительного сознания позорности своего поступка.
Но разве все мы не грешим, и есть ли на земле хоть одно человеческое существо, избавленное от тяжкого груза стыда?
Из магазинчика навстречу ему вышел мужчина, и Кейн привычно вошел в контакт с его мозгом.
Просто следить за озвученным ходом мысли невозможно — слишком уж тесно взаимосвязано все в организме. Ведь память — это не просто пассивное хранилище информации, память, по сути, непрерывный процесс, протекающий где-то за пределами сознания. Ведь мы постоянно обращаемся к своему прошлому. И чем эмоциональнее воспоминания, чем мощнее они излучают, тем легче их принять и понять.
Незнакомца звали, да, впрочем, это неважно, ведь его личность столь же неизменна, как и отпечатки пальцев. Кейн привык рассматривать людей в виде неких многомерных, испещренных множеством символов карт. И, право же, имя играло отнюдь не самую важную роль.
Мужчина был профессором английского языка в университете. Сорок два года. Женат. Трое детей. Выплачивает кредит за дом в Олбани. Спокойный, устойчивый характер, впрочем, балагур. Среди коллег пользуется любовью и уважением. Всегда готов прийти друзьям на помощь. Сейчас к его размышлениям о завтрашних лекциях примешивались легкие обертона планов похода в кино и несколько тягостные переживания о том, что, несмотря на все заверения доктора, у него вполне может быть и рак.
Дальше шел список преступлений. Будучи мальчишкой — мучил кошку… давно забытые проявления Эдипова комплекса… потом онанизм… мелкие кражи, во общем, все как обычно. В юности: списывал на экзаменах, потом — смешная неуклюжая попытка… первая ночь с женщиной… тогда помнится, ничего не вышло… уж слишком он волновался… скандал в кафе — когда его с позором выставили оттуда. (Слава богу, что Джим, который все видел, сейчас далеко отсюда — живет в Чикаго) …и еще позднее: непроизвольное расстройство желудка на официальном приеме; женщина в отеле, когда он до безобразия надрался на конференции… и как он смолчал, когда увольняли старину Карвера… не нашел в себе сил возразить декану… и вот сейчас: до чего-же порой надоедает младший — ужасный плакса… и ведь нельзя никому дать понять о чем ты думаешь, сидя в одиночестве на кафедре и читая Розамонда Маршалла… когда тискаешь туго обтянутые свитерами девичьи груди… а эти грязные академические интрижки, незаслуженно присвоенная Симонсону ученая степень — только за то, что юноша удивительно красив… и липкий, постыдный страх в ту ночь, когда он понял, что смерть когда-нибудь подстережет и его…
