Володихин Дмитрий

Новый народ

Дмитрий Володихин

Новый народ

"В этом мире

того,

что хотелось бы нам,

нет!

Мы верим,

что можем его изменить?

Да!"

(из репертуара ДДТ)

"Только новый взрыв этногенеза

выведет... из тупика... Но тогда

это будет уже новый этнос."

(Л.Н.Гумилев)

"В тупике... пройденное обретает недостижимость, непройденное ограничивается нулевой потенцией и памятью о пройденном. Я болею чувством тупика, кошмаром конечности, оконченности... Смысл переживаемого времени укладывается в два слова: окончилась Россия. Иссяк дух ее существования, пребывавший в сердцах", - так писала в 1995 году Екатерина Крестинина, известный философ и социолог.

Да, ощущение тупика чрезвычайно сильно. И даже у самых энергичных и отважных людей опускаются руки. Что можно сдвинуть с места, когда вокруг аморфная масса, человеческая вода, легко принимающая любую форму и столь же легко обходящаяся полной бесформенностью! Десятки, если не сотни миллионов людей на постсоветском пространстве живут по инерции: не умея ответить на простейшие вопросы - в какого бога верят, чем, кроме записи в паспорте могут объяснить свою принадлежность к определенному этносу, есть ли в их жизни хоть что-то, возвышающееся над водкой, жратвой и сексом. И ведь столь многих из них мучает отсутствие ответов на эти вопросы, пусть даже они и не заданы прямо, в лоб! Так бывает: человек получает четкое ощущение, будто нечто важное ушло из его жизни, он обделен этим важным, но не в состоянии не только вернуть его, но даже назвать, что именно утрачено. И колосится на этом месте необъяснимая тоска, фантомная боль удаленного органа... А жизнь продолжает плутать между водкой, жратвой и сексом.

Миллионы православных, никогда не исповедовавшихся и не причащавшихся; миллионы мусульман, не отличающих сунну от бешбармака; толпы иудеев, заглядывающих в синагогу, только чтобы "потусоваться". Какие-нибудь этнографические экспедиции, отправляющиеся к староверам, да и просто в глубинку, чтобы там найти старинные обычаи, старинные наряды, старинные песни. Вот оно, - кричат, - русское! Не иссякло, не исшаяло! Вот оно, какими мы были и какими глубоко в душе должны быть и сейчас! Какая притягательная сила у этой сладкой лжи... В современной РФ около тысячи городов, а сельских населенных пунктов - более 150 тыс., но в городах живет 73 % населения страны. Россия - страна горожан. Более того, примерно половина граждан РФ - жители городов с населением более 100 тыс. человек. Да и сельская Россия бесконечно далека от состояния, в котором она находилась при государе императоре Николае Павловиче или его сыне. Рабочие поселки, деревни, захудавшие до двух-трех дворов, полудачные придатки мегаполисов, разоренные колхозики... Где ты, почва! Где вы, корни! Откликнитесь, ау! Нет ответа. Жалкие крохи остались от того общинного мира, который когда-то процветал на нашей земле. Все то, что еще можно назвать русским, обитает в мегаполисах и принадлежит главным образом к высокой культуре, поддерживаемой ничтожным процентом интеллектуалов. Все остальное существует в виде руин. Когда-то в России была сложная, пестрая, красивая система, охватывавшая политику, социальное устройство, повседневный быт и основывавшаяся на фундаменте православия. Все рухнуло, и только кое-где висят обнаженные, бесконтекстные символы, значения которых не припомнят четырнадцать из пятнадцати русских... Что такое русский стиль в политике? А черт его знает! Кто правящая сила в русской семье: дети, родители или старейшие? Спросите чего попроще! Национальная одежда русских - это что? Хоть здесь можно ответить точно: для мужчин - джинсы и старый свитер, для женщин - черное белье.

Да что это вообще такое - русский? Чем русские отличаются от других народов? Кровью? Если только кровью - плохо дело, поскольку само по себе кровь - ничто. Понятие "русскости" размыто до предела... До 1917 года, а может быть, до войны или даже чуть позже не столь уж сложно было рассказать и описать: русский этнос помимо языка ото всех прочих народов империи отличается тем-то и тем-то. Урбанизация и доминирующая идеология на пару стесывали "русскость". К 60-м они ее стесали почти до нулевого уровня. Затем набрала ход попытка соорудить "новую историческую общность советский народ". Плохо ли, хорошо ли это, важнее другое: эксперимент на полной скорости пошел под откос. У "новой исторической общности" в 80-х годах уже и головка вышла наружу, плечики появились, но тут младенчику пришел конец. В 90-х кое-кто всерьез почувствовал себя гражданином мира, но таких совсем немного: на всех не хватит квартир в пределах Садового кольца и усадеб на Рублевском шоссе. Что ж вышло? Русские почти утратили собственную этничность, не успели стать до конца советскими и слишком бедны для статуса граждан мира...

Да в одних ли русских дело? На просторах великой империи огромные обесформленные массы не знают ни Бога, ни черта, не помнят, как звали прадеда, голосуют, как левая пятка зачешется в день голосования, изредка ворчат на неведомых врагов, незаметно вырезавших у них мозги, волю и жизненную энергию. Поворчат-поворчат и лезут к TV - получать очередной дозняк. Все равно кто. Русские, чуваши, татары, евреи, белорусы, молдаване, армяне... Все живут в условиях одного и того же унифицированного квартирного быта, примерно одинаково одеваются, едят одинаковую пищу, говорят по-русски и по-английски, ходят на одинаковую работу, одинаково получают в окошечке кассы зарплату, одинаково не верят ни в какие силы, отличные от законов физики, химии и прочего естествознавчества. Или, может быть, верят: что-то там, наверное, есть, но кто его знает, что именно.

Если у вас есть воля, энергия и мозги, вы можете слепить из них все, что угодно. Они подчиняться при одном-единственном условии: лишь бы не дали подохнуть с голоду.

Все это можно назвать одним словом. Старость. Все те, кто когда-либо занимался историей русской цивилизации, сходятся в одном - Россия немолода. По Леонтьеву - так и вовсе дряхла. По Данилевскому - бодрая бабуля на завалинке. Один только Лев Гумилев обещает большее, но ненамного: даже если исходить из его необыкновенной щедрости, русским пора отправляться на пенсию. Еще мы не гнилы, и есть кое-какая сила в мышцах, но лучшее, чего можно ожидать - "золотая осень". Если только мы окажемся достойны этой осени, если не перережем друг друга в последней надломной вспышке субпассионарности, если не расстелемся перед другими суперэтносами простынкой этнографического материала. С точки зрения Гумилева, около 1800 года началась надломная фаза этногенетической истории русских, и на рубеже второго и третьего тысячелетий от Рождества Христова "мы находимся близко к ее финалу". В.Гончаров и Н.Мазова, шествуя по стопам классика, также пишут об осени - как о ценности и награде... правда, слова их звучат как-то не по-осеннему страстно.

Что ж, лучшее, чего достойна человеческая вода в наших краях, обеспеченная стабильность в доме престарелых, картинки культуры на стенах и долгое, счастливое, гомеостазное предгробье... И все? И все?!

Господи, но откуда тогда столько людей, которые не устали? Которые не желают стареть? Которым больно, когда больно делают не им самим, а стране и людям, которые в ней живут? Откуда столько гнева, ненависти, досады, надежды откуда берется энергия вновь и вновь бросаться на бетонную стенку, отыскивая выход из проклятого тупика?

Автор этих строк с нарочито высокомерным снобизмом долго рассуждал о своих соседях, о тех, кто живет в российских городах и селах, о тех, с кем каждый день он сам сталкивается на улицах. Так вот, я не желаю отказываются от своих слов, но одну поправочку сделать придется. Это моя земля, мои города, моя страна, а эти люди, кем бы они не были - мои братья и сестры. Просто каждый из них имеет один и тот же выбор. Сдаться, медленно идти на дно, тянуть туда своих детей и внуков, или почувствовать, что та дрянь, которая течет в сосудах - не разбавленное дерьмо, а горячая кровь. Тогда те, кто не желает смолоду быть стариком и не боится бетонных стенок, предложат ему новые знамена, новую судьбу, новую молодость. А значит, и новую войну.

Все эти странные люди (которым есть что предложить) еще недавно любили ходить по одиночке, не принимать ничего на веру, обособляться ото всего, что есть система. Лет шесть-семь назад, в 1992 или 1994 году, их можно было со спокойной совестью назвать "обособленными людьми". Теперь другое дело. Они стали понемногу объединяться. У них появилось нечто общее, пока еще не всеми и не до конца осознанное, но всегда приводящее в группу. Все эти разнородные маленькие отряды и неформальные сообщества, "любительские клубы... творческие группы" (В.Гончаров, Н.Мазова) постепенно множатся, создавая то ли узор, то ли насыщенный раствор, ожидающий молниеносной кристаллизации чего-то, то ли соты одного улья, то ли, быть может, укрепрайоны невидимой фортификационной системы, где каждое такое малое звено представляет собой род микробастиона.

Для осени ли такие узоры?

Очень важен сам факт существования микробастионов. Люди, собравшиеся там, живут иначе. Если сравнивать с общей массой, они как будто пребывают в совершенно ином ритме. На порядок быстрее. Они успевают творить, любить, зарабатывать на жизнь, отстаивать самих себя и свои взгляды, наращивать микробастионы вовне... И все равно чувствуют, что функционируют на треть проектной мощности, не более того. Они постоянно ощущают недостаток еще более стремительной жизни, боев, испытаний. Упаси Господь, никто из них не призывает на многострадальную землю страны моей черное пламя гражданской войны! В то же время, если грянет подобный кошмар, они будут держать оружие крепко и они сумеют повети за собой. Но их миссия - принципиально иная: выиграть эту войну, не доведя до нее. Для них Россия - родная, своя, как член семьи... Боже упаси гадить кровью на своей земле. Нет. В сущности, у них очень простая миссия: они видят, какой должна стать их страна, видят, какие образцы должны повести за собой всех прочих колеблющихся и недопроснувшихся, видят, что движение необходимо, видят чем и как продвинуть дело; и они уже понемногу двигают его. Эта энергия и эта миссия зовут их в микробастионы.