Лорел Гамильтон

Глоток мрака

Мне мнится: с пасмурным челом

Хожу в покое я пустом,

В котором прежде я бывал,

Где я веселый пировал;

Но уж огни погашены,

Гирлянды сняты со стены,

Давно разъехались друзья,

И в нем один остался я.

Джонатану, который идет со мной по пустым покоям и зажигает огни по пути.

Глава первая

Ища спасения, люди приходят в больницу, но что могут врачи? Наложить заплаты да сшить по швам, но не сделать, как было. Кошмарное пробуждение в страшном месте им не отменить, не сделать бывшее не бывшим. Меня изнасиловали, и ни добрый доктор, ни милая дама из «Группы защиты жертв сексуального насилия» этого изменить не могут. Пусть я этого не помню из-за примененных дядюшкой чар, но есть факты – следы, обнаруженные при медицинском осмотре, и данные анализов.

Часто думают, что настоящая эльфийская принцесса должна жить как в сказке, но сказки только кончаются хорошо, а пока рассказ не окончен, какой только жути не случится! Рапунцель помните? Ее принца ослепила ведьма – глаза выцарапала. В конце сказки Рапунцель вылечила его своими волшебными слезами, но это же только в конце сказки! Золушка жила не лучше рабыни, а Белоснежку четырежды едва не убила злая королева. Все помнят ядовитое яблочко, но был же еще и охотник, и заколдованный кушак, и отравленный гребень. Возьмите любую старую сказку и убедитесь, что для ее героини описанное время – настоящий ужас и кошмар.

Я – принцесса Мередит Ник-Эссус, наследница верховного трона страны фейри, и сказка моя в самой середине. До пресловутого «долго и счастливо», если оно вообще будет, мне еще семь верст и все лесом.

Сейчас я лежу на больничной койке в уютной одиночной палате очень хорошей больницы. В акушерском отделении – потому что я беременна, но не от моего сумасшедшего дядюшки. Я была беременна до того, как он меня похитил, беременна близнецами от мужчин, которых я люблю. Они рисковали всем, чтобы спасти меня от Тараниса. Теперь я в безопасности, меня защищает один из величайших воинов в истории фейри – Дойл, называвшийся прежде Мраком Королевы. Теперь он мой Мрак. Он стоит у окна, глядя в ночную тьму, настолько разбавленную огнями больничной парковки, что чернота его волос и кожи кажется куда темней черноты за окном. Обычных темных очков на нем сейчас нет – но глаза у него так же черны, как их стекла. Единственное светлое пятно в полумраке палаты – это блики на серебряных колечках, окаймляющих изящный изгиб уха вплоть до заостренной верхушки, выдающей смешанную кровь. Да, как и я сама, Дойл не чистокровный сидхе, а полукровка.

Сверкнул на свету бриллиант в мочке уха: Дойл повернул голову, словно почувствовав мой взгляд. Наверное, на самом деле почувствовал: он был придворным убийцей на службе у королевы добрую тысячу лет до того, как я родилась.

Он шагнул ко мне, и шевельнулись черным плащом волосы до пят. Одет он был в больничную зеленую пижаму – взамен одеяла, в которое его укутали в машине «скорой помощи». Дойл отправился спасать меня к Золотому двору, преобразившись в черную собаку. Меняя облик, он лишается всего, что на нем есть – и одежды, и оружия, но, как ни странно, не сережек. Многочисленные колечки в ушах и серьга в соске остаются, когда он возвращается в человеческий облик – может быть потому, что они с Дойлом нераздельны.

Дойл подошел к кровати и взял меня за свободную руку – в другой торчала капельница, потому что привезли меня обезвоженную и в состоянии шока. Не будь я беременна, меня бы еще и не так накачали лекарствами. Я бы на любые согласилась и сейчас, только бы они заставили меня забыть. Забыть не только о том, что сделал со мной собственный дядя, но и о том, что мы лишились Холода.

Я сжала руку Дойла – в его большой черной руке моя ладонь казалась очень маленькой и белой. Рядом с ним, рядом со мной должен стоять еще один страж. Но Холод, наш Убийственный Холод ушел. Он не умер... то есть не умер в точном смысле слова – но потерян для нас. Дойл умеет принимать облик нескольких животных и возвращаться к истинной форме, а Холод способностями оборотня не обладал, но первозданная магия, залившая наше поместье в Лос-Анджелесе, переменила его. Он стал белым оленем и умчался в открывшуюся дверь – в уголок страны фейри, вряд ли существовавший до его преображения.

Впервые за века страна фейри не сокращается, а растет. Я, знатная дама верховного двора, беременна близнецами – а ведь после моего рождения детей не появлялось ни у кого из придворных. Мы вымираем... А может быть, уже нет. Может быть, мы вновь обретем силу. Только зачем мне сила? Что толку мне в возвращении древней магии, в росте волшебной страны? Зачем мне это все, если Холод теперь – лесная тварь с чувствами и разумом лесной твари?

От мысли, что я ношу его дитя, которое он никогда не увидит и не узнает, у меня теснило грудь. Я сжимала руку Дойла, не в силах поднять на него глаза – я не знала, что он в них увидит, не могла уже понять собственных чувств. Я люблю Дойла, по-настоящему люблю, но Холода я люблю тоже, и так радостно было думать, что оба они – отцы моих детей!

Дойл заговорил низким глубоким голосом, льющимся патокой или темным медом, густым и сладким, только в словах его ничего сладкого не было:

– Я убью Тараниса.

– Нет.

Я уже об этом думала. Я знала, что Дойл это сделает: стоит мне пожелать, и он пойдет убивать Тараниса. И почти наверняка убьет. Но я не могла допустить, чтобы мой возлюбленный, чтобы будущий король убил Короля Света и Иллюзий, короля противоборствующего двора. Между нами сейчас нет войны, и убийства не простят даже те сидхе Благого двора, что считают Тараниса безумцем или негодяем. Дуэль – куда ни шло, но не убийство. Дойл вправе вызвать короля на поединок, об этом я тоже подумала. И даже повертела в голове эту мысль – но я видела, на что способна рука власти Тараниса. Он владеет рукой света, способной сжечь плоть, и совсем недавно едва не убил Дойла.

Руками Дойла я мстить не буду. Я не могу рисковать потерять и его тоже.

– Я капитан твоей стражи. Даже по должности я обязан отомстить за твою и за свою честь.

– Ты говоришь о дуэли?

– Да. Он не заслуживает чести защищаться с оружием в руках, но если я просто его убью, начнется война между дворами. Этого мы допустить не можем.

– Да, – отозвалась я. – Не можем.

Я посмотрела ему в глаза. Он свободной рукой коснулся моего лица:

– У тебя глаза светятся в темноте, Мередит. Светятся зелеными и золотыми кольцами. Тебе не скрыть свои чувства.

– Я хочу его смерти, это правда, но уничтожать из-за него нашу страну? Нет. Я не допущу, чтобы нас выгнали из Соединенных Штатов из-за моей поруганной чести. В договоре, по которому наш народ уже три века живет здесь, есть всего два пункта, нарушение которых влечет наше изгнание: мы не должны затевать междоусобных войн на американской земле и не должны позволять людям поклоняться нам как богам.

– Я знаю, Мередит. Его подписывали при мне.

Я улыбнулась, и тут же подумала – как странно, что я еще могу улыбаться. Улыбка увяла, но я решила, что ее появление обнадеживает.

– Ты и подписание Великой Хартии застал.

– Хартия Вольностей – дело людское. Нас она не касается.

Я сжала его руку:

– Просто к слову пришлось.

Он улыбнулся и кивнул.

– Туго соображаю, слишком перенервничал.

– Я тоже, – сказала я.

Открылась дверь у него за спиной. На пороге показались двое – высокий и низенький. Шолто, Царь Слуа, Властелин Всего, Что Проходит Между, ростом не уступает Дойлу, и волосы у него так же спадают гладкой завесой до пят, только не черные, а белокурые, а кожа лунно-белого цвета, как у меня. Глаза у Шолто трех оттенков желтого и золотого – собрали цвета осенних листьев с трех разных деревьев и оправили в золото. Глаза у него поистине прекрасны, а красотой лица он не уступит ни одному сидхе любого из дворов, кроме ушедшего от нас Холода. Футболка и джинсы, надетые ради маскировки, когда он отправился меня спасать, облегали тело такое же прекрасное, как лицо, но я знала, что это иллюзия – по крайней мере частично. Спереди у него от верхних ребер и ниже росли щупальца: мать Шолто принадлежала к высшей аристократии сидхе, зато отец был одним из ночных летунов слуа, составляющих последнюю Дикую охоту страны фейри. То есть она была последней до пробуждения древней магии: к нам снова возвращаются существа из легенд, и одной Богине известно, что уже ожило и что еще оживет.

Если Шолто не надевал плащ или пиджак, под которыми щупальца не разглядеть, он скрывал их с помощью магии – гламора. К чему пугать медсестричек? Он всю жизнь совершенствовал умение скрывать свои особенности, и так его отшлифовал, что рискнул отправиться меня спасать. А выйти против Короля Света и Иллюзий, защищаясь одной лишь иллюзией – поступок смелый.

Шолто мне улыбался – такую улыбку я у него видела только один раз: когда в машине «Скорой» он взял меня за руку и сообщил, что знает о своем отцовстве. Это известие смягчило всегдашнюю жесткость его красивого лица – он буквально переродился.

А Рис был серьезен. При росте в пять футов шесть дюймов он самый низкорослый из знакомых мне чистокровных сидхе. Кожа у него лунно-белая, как у Шолто или у Холода, или у меня. Фальшивой бороды и усов, которые он нацепил, спускаясь в холм Благих, на нем уже не было. В Лос-Анджелесе мы с ним работали в детективном агентстве, и ему всегда нравилось переодеваться и гримироваться, да и получалось это у него лучше, чем наводить иллюзии. Впрочем, скрывать с помощью иллюзии отсутствие одного глаза он умеет. Правый глаз у него трехцветно-синий и по красоте не уступит глазам ни одного сидхе, но на месте левого – только белые шрамы. На людях Рис обычно носит повязку, но сегодня он был без нее, и мне это понравилось. Сегодня мне хотелось, чтобы лица моих стражей ничего не скрывало.