Курт Воннегут
Плавание «Веселого Роджера»
Во время Великой Депрессии Нэйтан Дюран остался без крыши над головой и обрел приют только в армии Соединенных Штатов. Он провел на армейской службе семнадцать лет, и все эти годы земля для него была — местностью, горы и долины — высотами и низменностями, чистое поле — опасной зоной, где лучше не ходить в полный рост, а дома, деревья и кустарники — естественным укрытием. То была совсем недурная жизнь, а когда Дюран уставал думать только о войне, он отыскивал себе бутылку горячительного и женщину — и наутро снова был готов жить как прежде.
Когда ему сравнялось тридцать шесть, в местности под названием Корея вражеский снаряд ударил по командному пункту, притаившемуся среди естественного укрытия в низменности, и вышвырнул прочь из палатки майора Дюрана вместе с его картами и мечтами о военной карьере.
Дюран всегда полагал, что умрет молодым, и не просто умрет, а погибнет геройской смертью. Однако он остался жив. Смерть отступила далеко-далеко, а перед Дюраном маячила теперь непривычная и пугающая череда мирных тоскливых лет.
В госпитале его сосед по палате непрестанно толковал о катере, которым обзаведется, как только выздоровеет. И поскольку Дюрану отчаянно хотелось обрести собственную мечту о мирной жизни, а на гражданке у него не было ни дома, ни семьи, ни друзей, он позаимствовал мечту у соседа по палате.
С глубоким шрамом поперек лица, с негнущейся ногой и без мочки правого уха он явился, хромая, на причалы Нью-Лондона — то был ближайший от госпиталя порт — и приобрел там подержанный катер. Там же, в гавани Дюран научился управлять им, окрестил (по наущению вездесущих мальчишек) свое приобретение «Веселый Роджер» и пустился в пробное плавание — на остров Мартас Виньярд.
Он не пробыл на острове и одного дня — его пугали и подавляли покой и однообразие, величественная неподвижность времени, люди, вполне довольные своей жизнью. Люди, которым не о чем было говорить со старым воякой, разве что обменяться парой слов о погоде.
Дюран бежал в Четэм, на оконечность Кейп-Код, и там, у подножия маяка, повстречался с красивой женщиной. Будь он прежним, в лихом армейском мундире, заговори об опасной миссии, с которой его вот-вот отправит высокое армейское начальство — и эта женщина досталась бы ему. В прежние годы женщины относились к нему точно к балованному мальчишке, которому дозволяется съесть любое пирожное. Сейчас женщина окинула его равнодушным взглядом — и отвернулась прочь. Дюран для нее был никто и ничто. Пустое место.
Прежний лихой задор ненадолго вернулся к нему — часа на полтора-два, когда катер боролся со шквалом, налетевшим вдруг у восточного побережья Кейп-Код. Вот только смотреть на это сражение было некому. Добравшись до крытого причала в Провинстауне и сойдя на берег, Дюран снова превратился в ничтожество, неудачника, который никому и нигде не нужен, у которого все позади.
— Ну-ка, подымите голову! — скомандовал кричаще разодетый юнец с фотоаппаратом. На локте у него повисла хорошенькая девица.
Застигнутый врасплох, Дюран вскинул голову — и тут же щелкнул затвор фотоаппарата.
— Спасибо! — весело крикнул юнец.
— Вы художник? — спросила его спутница.
— Художник?.. — переспросил Дюран. — Да нет. Армейский офицер в отставке.
Парочка даже не пыталась скрыть свое разочарование.
— Извините, — буркнул Дюран, и на душе у него стало совсем гадко.
— Ой! — воскликнула девица. — А вон там — самые настоящие художники!
Дюран искоса глянул на троих мужчин и одну женщину — всем примерно под тридцать. Сидя на набережной, спиной к волнолому, они прилежно делали зарисовки. Женщина, загорелая брюнетка, в упор смотрела на Дюрана.
— Вы не против, если я вас нарисую? — спросила она.
— Э-э... да нет, пожалуйста... — неуклюже промямлил Дюран. Застыв в неловкой позе, он гадал, чем именно привлекла художницу его физиономия. О чем это он сейчас думал?.. Ах, да. Обед. Тесная кухонька на борту «Веселого Роджера» и яства, которые поджидают его там, — четыре сморщенные сосиски, полфунта сыру и жалкие остатки пива.
— Вот, — сказала художница, — готово. Ну как?
И протянула ему рисунок.
Дюран увидел рослого, сутулого, покрытого шрамами мужчину, голодного и несчастного, точно заблудившееся дитя.
— Неужто у меня и вправду такой ужасный вид? — спросил он, выдавив натужный смешок.
— Неужто у вас и вправду такие ужасные мысли?
— Я думал насчет обеда. Обеды — гнусная штука.
— Только не там, где обедаем мы, — возразила художница. — Хотите пойти с нами?
И майор Дюран пошел с ними — с Эдом, Тедди и Лу, которые мотыльками порхали по жизни, полной забавных тайн, и с женщиной по имени Марион. Надо же, ему было приятно оказаться в компании других людей, пусть даже таких непохожих на него... и шагал он рядом с ними весело, почти развязно.
За обедом все четверо говорили о живописи, балете и драме. Дюрану скоро осточертело притворяться, что ему это интересно, но он терпел.
— Правда, здесь вкусно кормят? — на миг отвлекшись от разговора, с равнодушной вежливостью спросила Марион.
— Угу, — согласился Дюран, — вот только креветочный соус пресноват. Сюда бы... — и осекся на полуслове. Все четверо уже вновь весело болтали о своем.
— Вы сюда недавно приехали? — спросил Тедди, перехватив неодобрительный взгляд Дюрана.
— Не приехал, — уточнил Дюран. — Приплыл. На яхте.
— На яхте!.. — восторженным хором вскричали они, и Дюран вдруг оказался в центре всеобщего внимания.
— Что у вас за яхта? — спросила Марион.
— Моторный катер, — отвечал Дюран.
Лица художников разом вытянулись.
— А-а, — проговорила Марион, — прогулочная лодка, плавучая каюта с мотором...
— Ну, знаете! — вспыхнул Дюран, борясь с искушением рассказать им о недавнем шквале. — Вовсе это не прогулка, если...
— Как зовется ваш катер? — перебил Лу.
— «Веселый Роджер», — отвечал Дюран.
Все четверо переглянулись и, к вящему замешательству и досаде Дюрана, разразились громким хохотом.
— Бьюсь об заклад, — проговорила сквозь смех Марион, — если бы у вас была собака, вы бы назвали ее Спот.
— Вполне подходящая кличка для собаки, — буркнул Дюран, багровея.
Марион перегнулась через стол и похлопала его по руке.
— Да будет вам, ягненочек, не сердитесь на нас. — Она была чертовски привлекательна и, похоже, понятия не имела, что творит ее прикосновение с отвыкшим от женской ласки Дюраном. Как он ни злился, а поделать с собой ничего не мог.
— Мы тут все болтаем и болтаем, а вам не даем вставить ни словечка, — продолжала она. — Чем вы занимались в армии?
Дюран опешил. Он ни словом не упомянул об армии, да и на его линялой защитной куртке не было никаких знаков отличия.
— Ну, я был в Корее, — осторожно проговорил он, — а теперь уволен вчистую из-за ранений.
Слова его произвели впечатление, и все четверо впервые посмотрели на него почтительно.
— Не хотите рассказать нам о войне? — спросил Эд.
Дюран вздохнул. Он не хотел рассказывать о войне Эду, Тедди и Лу, зато очень хотел, чтобы этот рассказ услышала Марион, — пускай узнает, что и у него была своя жизнь, свой, незнакомый ей мир.
— Ну, — сказал он вслух, — кое о чем, конечно, лучше будет умолчать, а так — почему бы и не рассказать?
Он откинулся на спинку стула и закурил, прищурившись, будто вновь смотрел сквозь редкую завесу маскировочного кустарника на передовом наблюдательном посту.
— Что ж, — сказал он наконец, — мы стояли тогда на восточном побережье, и...
Дюран никогда прежде не пробовал рассказать эту историю и теперь, отчаянно стремясь говорить бойко и гладко, прибавлял к повествованию такое множество деталей, значительных и не очень, что его история в конце концов превратилась в громоздкое, неуклюжее описание войны такой, как она есть — бессмысленной кровавой сумятицы. Рассказ выходил в высшей степени реалистичный, но, увы, нисколько не занимательный.
Он говорил уже двадцать минут, а слушатели, между тем, прикончили кофе и десерт, выкурили по две сигареты на каждого, и официантка терпеливо торчала возле столика, ожидая оплаты счета. Багровея и злясь на себя самого, Дюран взахлеб торопился рассказать о тысячах людей и событий, разбросанных по сорока тысячам квадратных миль Южной Кореи. Его слушали с отсутствующим видом, оживляясь лишь тогда, когда в рассказе появлялись намеки на скорое его завершение. Увы, все эти намеки неизменно оказывались ложными. Наконец, когда Марион в третий раз удержала душераздирающий зевок, Дюран поведал о снаряде, вышвырнувшем его из штабной палатки, и смолк.
— М-да, — промямлил Тедди, — тому, кто это не видел своими глазами, трудно и представить, что такое война.
— Словами этого не передашь, — согласилась Марион и вновь похлопала Дюрана по руке. — Вы так много пережили... и так скромно об этом рассказываете.
— А, пустяки, — буркнул Дюран.
После недолгой паузы Марион встала.
— Майор, — сказала она, — это была в высшей степени занимательная беседа... и все мы желаем вам счастливого плавания на «Веселом Роджере».
На этом все и закончилось.
Вернувшись на борт «Веселого Роджера», Дюран залпом прикончил невкусное, выдохшееся пиво и сказал себе, что готов сдаться — продать катер, вернуться в госпиталь, надеть халат... и до Судного дня играть в карты и листать старые журналы.
В самом угрюмом настроении он принялся прокладывать по картам обратный курс на Нью-Лондон. И лишь тогда обнаружил, что всего в нескольких милях отсюда родной городок его приятеля, который погиб еще на Второй мировой. Какое-то мрачное совпадение было в том, что на обратном пути к бессмысленной жизни он сможет навестить этот призрак прошлого.
Дюран прибыл в городок ранним туманным утром, накануне Дня Памяти. Он и сам себе казался призраком. Он пристал к берегу так неуклюже, что старенькая пристань содрогнулась, и завязал причальный канат громоздким, поистине сухопутным узлом.
