Курт Воннегут
Кода к моей карьере писателя для периодики
Некоторые из этих рассказов мне пришлось отредактировать — провести, так сказать, косметический или же капитальный ремонт, который мы с редакторами почему-то не сделали перед первой публикацией. А три рассказа я просто-напросто переписал заново, потому что задумка была хороша, но ее воплощение было настолько убогим, что я даже расстроился, когда перечитывал этот маразм. В общем, я их переделал полностью. Вот эти рассказы: «Нежно-голубой дракон», «Юный женоненавистник» и «Волшебная лампа Хэла Ирвина». В качестве ископаемых останков они не имеют вообще никакой исторической ценности: это фальшивые кости пилтдаунского человека, примитивного получеловека-полуорангутанга, которым я был когда-то.
Да, будучи начинающим автором, я писал, прямо скажем, топорно. Однако всегда находились журналы, которые печатали таких незадачливых орангутангов. Правда, были и другие журналы, которые, к их чести, не прикоснулись бы к моим тогдашним «произведениям» даже в резиновых перчатках. Меня это не обижало. Я все понимал. И я никогда не страдал завышенным самомнением. Мне вспоминается одна давняя карикатура, которую я как-то видел в журнале. Психиатр говорит пациенту: «У вас нет комплекса неполноценности. Вы неполноценны без всяких комплексов». Но если пациент смог позволить себе прием у психиатра, значит, он все-таки где-то работает и хорошо зарабатывает, несмотря на всю свою неполноценность. Это был как раз мой случай. И смею надеяться, что с годами я стал писать лучше.
Благодаря популярным журналам, я приобщился к писательскому ремеслу и прошел хорошую школу. Подобные учебные курсы (за которые тебе еще платят и при этом практически не смотрят на качество твоей писанины) давно канули в Лету. Для меня работа в журналах стала отличной возможностью познать себя. В этом-то и заключается преимущество авторов, пишущих для публикаций: они уже знают, на что способны и что они собой представляют — независимо от опыта или таланта.
В настоящее время в Америке появилось просто невероятное количество молодых авторов, увлеченных процессом самопознания через литературное творчество. Они пишут, стараются, выкладываются по полной — а там будь что будет! Двадцать лет я читаю лекции по основам писательского мастерства в восьми колледжах и университетах ежегодно. В половине из этих ста шестидесяти вузов курс писательского мастерства стоит в программе как отдельная дисциплина. Когда я уходил из «General Electric» и собирался вплотную заняться писательством, подобные курсы существовали только в Университете Айовы и в Стэнфордском университете, где сейчас учится дочь нашего президента.
Если принять во внимание, что заработать на жизнь сочинительством рассказов в наше время уже невозможно, а шансы, что твой роман будет иметь успех, ничтожно малы (один к тысяче, в лучшем случае), курсы писательского мастерства можно рассматривать как мошенничество и надувательство — ну, примерно как курсы продавцов-фармацевтов в стране, где в принципе нет аптек. И тем не менее, сами студенты потребовали себе курсы писательского мастерства в числе прочих требований, которые они выдвигали — пылко, неистово и без разбора — во время войны во Вьетнаме.
Чего хотели студенты, когда выступали за общедоступные курсы писательского мастерства? Что они получили? Я вам отвечу: они получили дешевый способ выразить то, что волнует их больше всего, спроецировать свой внутренний мир вовне, понять, что они собой представляют и кем могут стать. Слово «дешевый» я употребил вовсе не в уничижительном смысле. Просто, чтобы снять фильм или какое-нибудь телешоу, нужна куча денег. Не говоря уж о том, что по ходу работы вам волей-неволей придется общаться с весьма неприятными, а иногда и вообще омерзительными людьми.
Кроме того, во многих колледжах и университетах существуют свои еженедельные или ежемесячные газеты, где публикуют рассказы студентов, но гонорары платить не могут. Ну, и черт с ним, с гонораром! Писательство — это не способ зарабатывать деньги. Это простор для духовного роста.
Bon voyage.
Я до сих пор иногда пишу для журналов, но не рассказы, а только статьи — и только, если меня попросят. Я давно не тот энергичный юноша, каким был когда-то, и мне уже неинтересно повсюду лезть со своей инициативой. Не далее как месяц назад ко мне обратились из журнала «XUVQ», превосходного альтернативного издания, с просьбой бесплатно написать для них статью на тему: «Что значит быть уроженцем Среднего Запада». Вот что я им ответил:
«Кто не гордится родиной своей, кто не сказал себе: «Мне края нет родней», — тот мертв душой!»
Если убрать всю ура-патриотическую романтику, смысл этих строк знаменитого шотландца сэра Вальтера Скотта (1771—1832) сводится лишь к одному: у людей точно так же, как у волков или у пчел, очень развит инстинкт принадлежности к своей территории. Еще недавно считалось, что человек, которому вздумалось уехать подальше от своих родных мест, совершает самоубийство, поскольку он непременно погибнет, как это обычно случается с животными, отбившимися от стаи.
Этот страх переступить географическую границу до сих пор не изжил себя во многих частях света, например, в бывшей Югославии в Европе или в Руанде в Африке. Однако в Северной Америке этот территориальный инстинкт уже потихонечку отмирает — и слава богу! В этой стране он доживает свой век, как это бывает со многими устаревающими инстинктами выживания, в виде странностей поведения, которые, как правило, вполне безобидны, а подчас так и вовсе смешны.
Взять хотя бы меня самого и еще несколько миллионов таких же, как я. Мы с такой гордостью говорим незнакомцам, что мы родом со Среднего Запада, как будто в том есть наша личная заслуга! В наше оправдание могу сказать только одно: техасцы и бруклинцы, они еще более напыщенны и нелепы в своем территориальном тщеславии.
Причем, бессчетные фильмы о техасцах и бруклинцах лишь закрепляют шаблонное поведение этих людей. Почему, интересно, никто не снимает фильмов о якобы типичных уроженцах Среднего Запада, которые служили бы нам образцом для подражания?
А то у меня только и есть, что вызывающе гундосый акцент.
Кстати, насчет моего акцента. Когда я служил в армии во время Второй мировой войны, один белый южанин однажды спросил у меня: «А тебе обязательно так гнусавить?»
Я мог бы ответить: «Ну, да. Я гнусавый. Зато мои предки не были рабовладельцами», — но мне показалось, что учебный стрелковый полигон в Форт-Брагге, штат Северная Каролина, все же не самое подходящее место для подобных разборок.
Еще я мог бы добавить, что среди величайших слов, изреченных за всю историю Америки, было и несколько произнесенных точно такими же гундосыми тягучими голосами, в том числе Геттисбергское послание Авраама Линкольна из Иллинойса и вот такие слова Юджина Дебса из Терре-Хота, штат Индиана:
«Пока существует низший класс — я к нему отношусь, пока есть преступники — я один из них, пока хоть одна душа томится в тюрьме — я не свободен».
Но кое о чем я бы все-таки умолчал. О том, например, что штат Индиана известен не только как место рождения Юджина Дебса. Когда я был маленьким, в Индиане находилась штаб-квартира Ку-клукс-клана.
В Иллинойсе были Карл Сэндберг и Аль Капоне.
Да, и та штука, что укрывает дом сверху и защищает нас от непогоды, называется «кровля», а то, что течет и журчит во дворе за домом — это «поточина», а никакой не «ручей».
На Среднем Западе живут люди всех рас и подрас, которые смешиваются друг с другом в самых разных вариантах. И все они — коренные жители здешних мест. Вот я, например, чистокровный фриц. У нас у всех разные предки. Мы все ни капельки не похожи. Мой гнусавый выговор — это единственное, что есть во мне от типичного белого американца, который родился и вырос к северу от бывшей Конфедерации. Когда я сел писать эту статью, у меня было стойкое ощущение, что я взялся за совершенно бессмысленную работу, потому что не знаю, как описать нас всех вместе, кроме как через сравнение и отрицание. Мы не техасцы, не бруклинцы, не калифорнийцы, не южане и т.д.
Для того чтобы уже окончательно убедиться в полном отсутствии каких-либо явных характерных признаков, по которым нас можно было бы отделить от всех остальных американцев, я представил себе толпу на Пятой авеню в Нью-Йорке, где живу сейчас, и другую толпу — на Стейт-стрит в Чикаго, где я учился в университете и работал репортером полвека назад. Да, я был прав: те же самые лица, та же одежда, те же самые настроения. Никакой разницы.
Но чем больше я думал о людях Чикаго, тем больше осознавал, что там есть нечто огромное и удивительное. Это было почти как музыка — музыка, которая не слышна ни в Нью-Йорке, ни в Бостоне, ни в Сан-Франциско, ни в Новом Орлеане.
Озеро Мичиган — океан пресной воды, самого ценного вещества на Земле.
Больше нигде во всем северном полушарии нет такой необъятной массы пресной воды, как в наших Великих озерах — нигде, кроме Азии, где находится озеро Байкал. Но оно там одно. Значит, у нас, уроженцев среднего Запада, все-таки есть общая отличительная черта. Вот вам, пожалуйста: мы родились в окружении пресной воды. Она здесь буквально повсюду — в озерах, реках, ручьях, дождевых каплях и снежных сугробах. А соленой воды, непригодной для питья, у нас нет и в помине!
В этом смысле даже мои вкусовые рецепторы настроены на волну Среднего Запада. Когда я купаюсь в океане — в Атлантическом или Тихом, без разницы, — вкус воды кажется мне совершенно неправильным, хотя если ее не глотать, она, в общем-то, и не такая противная. Не противнее куриного бульона.
А еще мы родились в окружении необозримых пространств плодородной земли, ровной, как бильярдный стол, и жирной, как шоколадный торт. Средний Запад — не голая пустошь.
Я родился в 1922 году, через сто с небольшим лет после того, как Индиана стала девятнадцатым штатом Союза. Уже тогда на Среднем Западе было достаточно больших городов со своими симфоническими оркестрами, библиотеками и музеями, высшими учебными заведениями, музыкальными и художественными школами — и все это напоминало Австро-венгерскую империю незадолго до Первой мировой войны. Можно сказать, что Чикаго был нашей Веной, Индианаполис — нашей Прагой, Цинциннати — нашим Будапештом, а Кливленд — нашим Бухарестом.
