Амнуэль Песах

Клуб убийц

П.АМНУЭЛЬ

КЛУБ УБИЙЦ

Роман Бутлер был мрачен.

- Я ничего не могу доказать, - сказал он, - а твой Рувинский не хочет мне помочь. В конце концов, это означает противодействие полиции, и я запросто...

- В тебе сейчас говорит обида, - заметил я. - Подумав, ты и сам поймешь, что ничем помочь тебе Моше Рувинский не может.

- Почему? - спросил Роман.

- Потому что эти люди не создают альтернатив, и следовательно, стратификаторы Лоренсона бессильны.

- Не понимаю! - нахмурился комиссар полиции. - Они думают об убийствах. Они рассчитывают свои действия и нашу реакцию. Они...

Он, действительно, не понимал, и мне пришлось пуститься в объяснения. Чтобы читатель не последовал примеру Романа, объясняю всем - мне совершенно не нужны недоразумения.

Если вы стоите перед светофором, у вас есть две реальных возможности: перейти улицу на красный свет или остаться на месте, пока не вспыхнет зеленый. Секунду вы раздумываете и решительно идете вперед. В то же мгновение мир раздваивается, и возникает Вселенная, в которой вы стоите, ожидая зеленого светофора. Эта, альтернативная, Вселенная уже не зависит от вашего желания, у нее свои планы на будущее, но вы можете, в принципе, воспользоваться стратификатором, находящимся в Институте альтернативной истории, и поглядеть, каким станет мир лет через десять после того, как вы остановились в ожидании зеленого светофора.

Это, конечно, всего лишь пример. Что такое светофор? Фу, мелочь возникающая альтернатива почти не отличается от нашей серой реальности, и смотреть на это неинтересно. Но ведь в жизни человека бывают моменты выбора, определяющего всю оставшуюся жизнь. И даже жизнь страны. А то и всего мира. Гитлер, к примеру, мог подумать и в припадке эпилепсии решить не нападать на СССР. Или, скажем, Рабин перед историческим рукопожатием с Арафатом. Наверняка было мгновение, когда премьер размышлял: а не послать ли этого террориста к черту? Возобладал трезвый расчет, но, если мысль о выборе вообще приходила Рабину в голову, то немедленно и возник альтернативный мир, в котором израильский премьер, сославшись на свою историческую роль, отказался от рукопожатия и уехал в Тель-Авив...

Любой выбор реализуется - либо в нашем мире, либо в альтернативном.

И я никак не мог убедить Романа Бутлера, комиссара тель-авивской уголовной полиции, в том, что его "Клуб убийц" никаких альтернативных миров не создавал и создавать не мог.

Причина, по которой Бутлер не желал понимать очевидного, была простой: Роман терпеть не мог художественную литературу.

Началась эта история в тот день, когда на сборище тель-авивских писателей-детективщиков явился некий гость, имя которого Бутлер не пожелал мне назвать. Сборище имело место в клубе писателей на Каплан N_10, где авторы детективных романов обсуждали свои сюжеты, после того, разумеется, как в произведении была поставлена последняя точка. Споры писателей показались гостю настолько интересными, что через неделю он привел с собой друга. Через месяц писательские собрания посещали уже политики, ученые и даже бизнесмены. А что? Самим участвовать в процессе рождения детективного сюжета - разве это не увлекательное занятие?

Надо сказать, что писателям общество дилетантов от жанра не понравилось, да и сами дилетанты в конце концов решили, что писатели ничего не смыслят в убийствах. К обоюдному удовлетворению, сборище разделилось, и дилетанты от детектива начали собираться в клубе Гистадрута, обсуждая реальные на вид возможности убийства абсолютно реальных людей. Особой популярностью пользовался почему-то премьер-министр Бродецкий: сюжеты с участием его хладного трупа анализировались чуть ли не на каждой встрече. Обсуждались мельчайшие детали - конкретные заказчики, конкретные исполнители, время, место, оружие... В общем, забавы графоманов.

Роман Бутлер, комиссар тель-авивской уголовной полиции, думал иначе.

- Смотри, Песах, - сказал он мне однажды. - Если человек замышляет убийство, причем тщательно обдумывает детали, это значит, что возникает альтернативный мир, в котором он это убийство совершает на самом деле, разве нет? И для того, чтобы спасти от смерти многих людей хотя бы в иных альтернативах, я просто обязан это сборище разогнать. Так? Но для того, чтобы я, полицейский, мог предпринять какие-то действия, мне нужны доказательства вины. То есть - доказательства существования альтернативы, в которой, например, премьер Бродецкий был бы убит именно так, как воображали эти бездельники из клуба. Ты согласен? Но для этого я должен такую альтернативу обнаружить, а директор Рувинский не дает мне разрешения на обзор!

- И правильно делает, - сказал я, - потому что люди эти никаких альтернативных миров не создают и создать не могут.

- Вот этого я не понимаю! - воскликнул Бутлер. - Они ведь думают об убийствах! Значит, в тот момент, когда они...

- Ничего подобного, - я объяснял это Роману уже пятый раз. - Смотри сюда. Я у тебя спрашиваю: налить тебе чай или кофе. И ты задумываешься на мгновение, делаешь выбор и говоришь: кофе. Тут же мир раздваивается, и возникает альтернатива, в которой ты попросил чай. Верно?

- Именно об этом я и толкую, - мрачно сказал Роман.

- А теперь допустим, - продолжал я, - что мы мирно сидим, пьем кофе в нашей альтернативе и я вдруг спрашиваю тебя: Роман, а не убить ли нам премьера Бродецкого? Ты на миг задумываешься и отвечаешь: нет, Песах, не нужно. И ты воображаешь, что при этом возникает альтернатива, в которой ты ответил "давай", пошел и убил премьера?

- Н-ну... - протянул Бутлер, начав, наконец, понимать разницу между реальностью и художественным вымыслом.

- Не пошел бы, - завершил я свою мысль. - Ибо для любого действия, для любого реального выбора нужна причина. Чай или кофе - реальный выбор, и альтернатива возникает неизбежно. А убийство премьера для нас с тобой выбор воображаемый, и никакой альтернативы в этом случае возникнуть не может. Идея остается идеей. То же и с твоими фантазерами. Ни у кого из них нет реальной причины убивать господина Бродецкого, и потому они могут сколько угодно рассуждать о том, как лучше действовать. Альтернативы не будет. Премьер останется жив. Ясно?

- Да, - сказал Роман, подумав, и я облегченно вздохнул - скажу честно, это очень утомительное занятие: убеждать в чем бы то ни было комиссара полиции.

- Но, видишь ли, Песах, - продолжал Роман, и я понял, что радость моя была преждевременной. - Видишь ли, я ведь не знаю - возможно, у кого-то из этих людей есть причина, и есть повод? Кто гарантирует мне, что все эти люди - всего лишь графоманы?

- Никто, - сказал я, спорить у меня уже не было сил. - Ну и черт с ними. Пусть придумывают способы убийства, пусть где-то в созданных ими альтернативных мирах премьер Бродецкий погибает смертью мученика, а тамошний комиссар Бутлер с блеском находит преступника. Нам-то что до этого, если в нашем мире ничего подобного не происходит?

- Ты в этом уверен? - спросил Роман.

По-моему, самый большой недостаток любого полицейского: эти люди способны заставить сомневаться в очевидных вещах. Если человек привык подозревать всех и каждого, он найдет способ усомниться даже в искренности Ньютона, придумавшего закон всемирного тяготения. Действительно, для чего он это сделал? Яблоко на голову упало? Отговорка, стремление направить следствие по ложному пути! Наверняка замышлял какое-то преступление.

Всю ночь после ухода Романа я думал, тем самым создавая во Вселенной самые замысловатые альтернативы. К тому же, я был уверен, что комиссар выдал мне не всю известную ему информацию. Может, он знал об одном из членов "клуба убийц" нечто компрометирующее? Реальную смертельную обиду, которую человек затаил и... И что?

Да ничего! От воображаемой пули премьер Бродецкий может умереть только в альтернативном мире, который...

Я точно помню, что было три часа ночи - мой взгляд упал на циферблат часов, когда я босыми ногами шлепал по холодным плиткам пола к видеофону. Минуту помедлил, решая, кому звонить - то ли сначала Роману, а потом господину Рувинскому, то ли сначала поднять с постели директора Штейнберговского института, а потом уж заняться комиссаром полиции. Позвонил директору, а где-то, ясное дело, осуществилась другая альтернатива.

- Интересно, - сказал Рувинский, хлопая глазами, - идеи тебя посещают исключительно в ночное время?

- Обычно идеи не посещают меня вообще, - парировал я. - Поэтому я хватаюсь за любую, когда бы она не явилась. А сейчас речь идет о жизни и смерти.

- Чьей? - спросил Рувинский. - Если твоей, то меня это не интересует.

- Премьер-министра Бродецкого.

- Я сейчас умоюсь, - сообщил директор института альтернативной истории, осознав, наконец, важность исторического момента.

- Можно ли убить человека, только подумав об этом и представив мысленно свои действия? - спросил я Моше Рувинского, когда тот не только умылся, но еще и оделся, чего, вообще говоря, мог не делать.

- В альтернативе, да еще при наличии реальной причины для ненависти, - да, безусловно, - сказал Моше, повторив мои слова, сказанные вечером комиссару Бутлеру.

- Нет, в нашей реальности.

- Нельзя, - коротко сказал Рувинский и уставился на меня, ожидая продолжения. Действительно, не поднял же я его с постели только для того, чтобы задать дурацкий вопрос, на который и сам знал ответ.

- Моше, - проникновенно сказал я. - Пораскинь мозгами, хотя они у тебя все еще крепко спят. Ты задумал убийство. Тем самым ты создал альтернативу, где это убийство вот-вот совершится. Но тот, другой ты, который живет уже в той, другой альтернативе, однажды начинает сомневаться: а может, лучше не убивать? И - не убивает. Возможно такое?

- Естественно, - согласился Моше.

- Это значит, - продолжал я, стараясь говорить по возможности внушительнее, поскольку мне нужно было окончательно убедить еще и самого себя, - это значит, что возникает еще одна альтернатива, где убийство совершается, будучи совершенно неподготовленным физически. И эта, третья, альтернатива может совпасть с нашей...