Веллер Михаил

Баллада о бомбере

Михаил Веллер

Баллада о бомбере

Светлой памяти летчика Ивана Григорьевича Богданова

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Был СССР.

Был город Ленинград.

Было в Ленинграде издательство "Лениздат".

И была в издательстве том редакция историко-партийной литературы.

А редактором в той редакции работал некогда мой друг, замечательный писатель Олег Стрижак. Чтоб зарплату получать.

Он не только сам ее получал. Он и друзьям давал зарабатывать. Потому что издавала редакция в основном военные мемуары. А писали их ветераны войны. Когда-то они хорошо воевали и, малый процент, уцелели. Они много помнили и мечтали сохранить это для потомства. Но писали они чудовищно плохо.

Невыразимо. Не их это было дело.

И редактор нанимал на договор литературных обработчиков. Нищих и безвестных профессиональных литераторов. Литобработчик брал толстенную рукопись и, вздыхая, матерясь и проклиная свою горькую участь, переписывал ее с начала до конца. Чтоб придать удобочитаемый вид.

За это ему платили деньги. От 30 до 70 процентов гонорара автора -- в зависимости от того, насколько заново приходилось все писать.

Ветераны очень переживали. Литобработка их нервировала. Они дорожили своим словом. И, как правило, настаивали на всемерном освещении их личной роли и заслуги в Войне и Победе.

Итак, на дворе стояли семидесятые, расцвет брежневской эпохи; а мы были молоды, еще далеко до тридцати,-- были нищи, веселы и самоуверенны.

Сентябрь стоял -- теплый и солнечный, с желтой листвой.

Сентябрь стоял, а я сидел. Не в тюрьме сидел, а у себя дома, на улице Желябова, что сейчас называется взад обратно Большой Конюшенной. Пил чай, курил беломор, писал рассказ и никого не трогал.

Звонит телефон. Зараза.

-- Здравствуйте, масса Майкл. Стрижак осмеливается беспокоить. Вы работаете?

-- Привет. Ну в общем да...

Двести рублей хочешь заработать? Вопрос гадский. На шесть дюймов ниже пояса. Заработать всегда хочется. А работать для этого -- никогда. Халтура!.. Шедевры писать надо.

Если наука полагает, что человек произошел от обезьяны, то я полагаю, что Стрижак произошел от Змея, который в райском саду наладил удачную торговлю яблоками.

-- М-м-кхм!..-- мучительно отвечаю я.

-- Слушай, подгребай в издательство. Всей работы будет тебе на один день.

-- Да ну на фиг! -- решаю я.

-- Ты не представляешь, как это интересно! -- говорит Стрижак.-- Тут только ты можешь справиться!

-- льстит с матросской грубостью. -- Ты же не знаешь, что я тебе предлагаю. Я предлагаю тебе написать на пятнадцати страницах историю Советской Дальнебомбардировочной Авиации! А?

Лесть -- это агрессия на коленях. Всех льстецов я бы повесил. Но поскольку это не в моей власти, то слушать их все равно приятно. Я пострадал и пошел.

Что за люди заходили в ту редакцию! Что за судьбы, что за истории, что за невероятные случаи!

Потрясающая, сногсшибательная информация, состругиваясь с памяти, чтобы пропихнуть книгу сквозь игольное ушко военной и партийной цензуры, оседала в редакционной комнате.

И сейчас я расскажу только одну, одну-единственную из всех этих историй...

-- А вот и наш лучший, самый (черт знает какой самый из всех) литобработчик Михаил Иосифович

Веллер! -- возвестил Стрижак, приветственно вставая из-за редакторского стола и простирая руки в белейших манжетах. -- Мишенька, позволь представить тебе заслуженного летчика Ивана Григорьевича

Богданова!

И я увидел на стуле между шкафом и окном некрупного, незаметного человека. Очень такого во всем среднего. Типичный пенсионер из толпы. Среднее сложение, средней плотности, среднее лицо, даже остатки волос какого-то среднего цвета между каштановым, седым и русым. Средней поношенности стандартный костюмчик неопределенно-темного цвета. Причем без всяких орденских планок, что для ветерана в официальном присутствии малотипично.

Он обернулся в профиль к свету, и стал заметен шрам через все лицо, от лба через нос и рот к подбородку. Шрам был широкий, сгладившийся, он придавал лицу некую старческую мятость, бугристость, и тоже был незаметным, незапоминающимся.

Отставному шпиону полагается обладать такой внешностью, а не летчику. Невозможно составить словесный портрет.

-- Прошу оценить! -- рассыпался Стрижак в изъявлениях любви, как если бы мы были гомосексуалистами и он мечтал меня обольстить.

-- Иван Григорьевич написал книгу о боевом пути своего полка, где о себе, командире полка, умудрился не сказать ни единого слова. Ты когданибудь такое встречал?

Он отмел скромно-протестующий жест автора и продолжал петь, как горнист, выводящий "захождение":

-- Я много объяснять тебе не буду, Иван Григорьевич сам все расскажет. Твоя задача -- написать предисловие, где об Иване Григорьевиче тоже будет достойно сказано. Да-да, тут не надо скромничать, читатель должен знать.

Иван Григорьевич, отставной стало быть летчик Богданов, выглядел человеком, из которого слово лишнее вытянуть не смогло бы даже гестапо раскаленными щипцами. Проклиная слабохарактерность, я дал себя уговорить на эту работу.

После чего нас дружески проводили за дверь и пожелали счастливого сотрудничества -- мол, давайте, освобождайте помещение, у меня другие дела.

Идти нам было некуда, кроме как в скромный номер Богданова в гостинице. Жил он в Тульской области.

Дорогой я пытался его "разговорить". Разговорчив он был не более статуи Суворова на Марсовом поле.

Ну что. Бутылку брать надо. Для разговора. Производственные расходы.

Захожу в магазин. Коньяк "Плиска" -- пять двенадцать. Денег у меня нет. Симулирую доставание кошелька, обозначая позой, что согласен пить за счет собеседника. Хамство, в общем. Хотя, с другой стороны: я о тебе пишу -- ты меня поишь. Короче, взяли.

И вот сели мы у него в номере, и роняет он отдельные слова, и ни слова о себе, и я сбегал еще за бутылкой -- уже водки, и с закуской. И к концу только литра собеседник поплыл, отмяк. Дело такое, журналистское, опыт был. Раскрутить клиента -- иногда не просто.

-- Ладно,-- говорю,-- Иван Григорьевич, давайте по-простому, конкретно. Я вам задам несколько вопросов, а там видно будет. Не получится рассказывать -- и бог с ним. Как вам больше хочется.

-- Пожалуйста,-- говорит. Очень добрый такой и вежливый. Просто замкнут до чрезвычайности.

Положил я бумажку, раскрыл ручку, закурил папироску. Спрашиваю:

-- Иван Григорьевич, когда лично вы начали войну? Когда состоялся ваш первый боевой вылет? Помните?

-- А как же. Двадцать второго июня сорок первого года. В шестнадцать ноль-ноль мы поднялись.

-- Какая была задача?

-- Обнаружить и бомбардировать скопления техники и живой силы противника на восточном берегу реки Буг непосредственно южнее города Брест.

-- Так. А последний ваш боевой вылет?

-- Тридцатого апреля сорок пятого года.

-- И какая была задача?

-- Бомбардировать укрепленные точки противника в районе рейхсканцелярии в городе Берлин.

-- Ничего себе...-- говорю.-- Что называется -- от звонка до звонка. Всю войну! Молчит.

-- Вы в каком звании и должности войну начали?

-- Лейтенант, командир экипажа дальнего бомбардировщика.

-- А закончили?

-- Майор, командир бомбардировочного полка Авиации Дальнего Действия.

-- Иван Григорьевич, награды у вас, конечно, есть?

-- Конечно.

-- Первую в войне когда и за что получили? Какую?

-- Орден Красной Звезды. В июле сорок первого года. За успешную штурмовку колонны боевой техники противника восточнее реки Березина.

-- А последнюю?

-- А вот тридцатого апреля сорок пятого года. За успешную бомбардировку огневых точек рейхсканцелярии.

Банку он держал исключительно. Старая гвардия. Сталинский сокол. Я взял у него еще пятерку и сбегал за третьей бутылкой.

-- И какая это была награда?

-- Орден Кутузова второй степени.

-- Позвольте. Но ведь это полководческий орден. Давали от командиров корпусов.

-- Командование сочло.

-- Командование -- это кто?

-- Маршал Гречко.

-- А прямо тридцатого же апреля -- это как возможно?

-- А еще в воздухе.

-- ?! Простите... не понимаю. Это как?

-- А он наблюдал. По рации: "Кто в воздухе?" Отвечаю: "Полк майора Богданова".-- "Орден Кутузова второй степени, майор".

-- Иван Григорьевич,-- говорю,-- сколько же у вас всего боевых орденов за войну?

-- Что, -- говорит, -- ордена. Давайте за ребят выпьем.

И встал. Заплакал.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Гадская это работа -- бередить больное. Бойцы вспоминают минувшие дни -- это праздник специфический...

Высморкался Богданов, извинился. Продолжает исполнительно докладывать:

-- Восемь орденов и семь медалей. Не считая того, что уже в мирное время.

-- А какие ордена?

-- Ленина, два Боевых Красных Знамени, два Отечественной Войны, первой и второй степени, и еще одна Звездочка. Кроме тех, что говорил уже.

-- Иван Григорьевич,-- говорю,-- это ведь большая редкость, чтобы боевой летчик прошел всю войну от первого до последнего дня.

-- Да, -- говорит. -- Это редко бывало.

-- Сколько у вас боевых вылетов?

-- Сто пятьдесят шесть.

Вот тут профессионализм мой подослаб и сменился личным уже, живым уважением. Да ни хрена себе, кто понимает!

-- Простите, -- говорю, -- так а... вы... получили Героя Советского Союза?

-- Нет.

-- Но ведь, если не ошибаюсь... штурмовикам и бомберам давали Героя по боевым вылетам -- сначала за пятьдесят, а с сорок третьего за сто вылетов?

-- Совершенно верно.

-- Ну так?

-- Были некоторые обстоятельства.

Значит. Советский истребитель имел запас прочности на пятьдесят-шестьдесят боевых вылетов -- часов пятьдесят в воздухе. Больше не требовалось. Столько почти никто не жил. Раньше сбивали. Если кому вдруг дико везло -- ему было дешевле дать новую машину. Средняя продолжительность жизни советского истребителя в войну -- шесть вылетов.