Веллер Михаил
Не в ту дверь
Михаил ВЕЛЛЕР
НЕ В ТУ ДВЕРЬ
- Папочка, ну можно, я досмотрю кино, ну мо-ожно...
- Ты видела его уже.
- Ну и что, а все равно интересно.
- И вообще кино это для взрослых.
- Но я же все равно его видела.
- Софочка, загони ты ее, наконец, спать! Половина одиннадцатого. Завтра опять трояк схватит.
- А что я могу с ней сделать? Попробуй сам загони.
- Чего я схвачу, ничего я не схвачу, я все давным-давно выучила.
- И историю?
- Д-да...
- А ну вас всех, ей-богу. - Сухоруков поднялся с дивана и прошлепал на кухню. Плотно притворил дверь, закурил. Вытер со стола, постелил газетку и уселся дочитывать зыкинскую диссертацию. Зыкин длинно и нудно писал об элементах фольклора в поэзии Некрасова. Сухоруков, признаться, Некрасова не очень любил, а Зыкина - так просто не переваривал. Но отзыв следовало дать положительный; что, впрочем, упрощало дело.
Теща взвизгнула в ванной. Опять краны перепутала.
- Софочка! - сатанея, рявкнул Сухоруков.
Жена заколотилась в дверь:
- Что случилось, мама? Ты не упала? Что ты молчишь? Что с тобой?
- А? Что? Что случилось - заволновалась теща. - Не слышу, у меня вода льется! Сейчас открою!
Сухоруков вздохнул, поправил очки и уткнулся в рукопись, делая осторожные карандашные пометки. Один черт, на защите все пройдет благопристойно.
Через полчаса он почувствовал щекочущее, неудержимое, сладкое желание утопить Зыкина в ванне. С наслаждением рисовал себе подробности убийства; в детективах Богомила Райнова они хорошо описаны.
- Чай будешь пить? - спросила жена.
- Пили ведь. Хотя... - он положил диссертацию на буфет. - Угомонились наследники?
- Легли наконец.
- Бабушка спит?
- Читает.
Чаек был тот еще. Настоящий чай Сухорукову не давали: вредно. Сердчишко, и верно, пошаливало.
- Вера Ивановна сегодня складной зонтик продавала... - сказала жена.
- За сколько?
- Сорок.
- Ну - ты купила?
- Ага; деньги с получки отдам, - коснулась его рукой. - Я дежурю завтра, не забудь забрать Борьку из садика.
Халатик был короткий; летний загар не сошел еще с нее.
- Пойдем спать.
- Я немного поработаю, Софочка. Ложись, я скоро.
На цыпочках он прокрался в большую комнату...
- Что ты там делаешь? - прошептала из спальни жена.
- Статью надо посмотреть, - прошипел он... вытащил с дочкиной полки "Одиссею капитана Блада", затворился на кухне и принялся заваривать настоящий чай.
Без двадцати двенадцать, когда Питер Блад готовился захватить испанский галеон, в дверь коротко позвонили.
- Ничего себе! - Сухоруков удивленно снял очки.
- Кто там? - тихо спросил он, пытаясь разглядеть визитера через глазок.
За дверью неуверенно посопели.
- Это я...
- Поздновато, знаете. - Вроде юноша какой-то. - Кто - я.
- Женя.
Сухоруков снял цепочку и открыл дверь. Паренек со странноватой ожидающей улыбкой обмерил его портновским учитывающим взглядом. Под этим взглядом Сухоруков начал ощущать свою лысину, большой живот в пижамных штанах, дряблые руки.
Паренек вздохнул, кашлянул и улыбнулся снова.
- Вы - Сухоруков?
- Ну, я... - с неотчетливым стыдом сказал Сухоруков, тщетно собираясь с мыслями...
- Я - Женя. Не ждали?
Этим вопросом - "не ждали" - он погасил возможную, вполне вероятную реакцию на свое появление, как гасят купол парашюта, который сейчас потащит по земле.
- Ждал, - солгал Сухоруков. Говоря это, он верил, что лжет, хотя на самом деле, пожалуй, сказал правду. - Проходи. Вот тапочки... Ты с рюкзаком? Давай. Тихонько, перебудим всех.
Он сунул обвисший рюкзак в угол, передумал, пристроил на столике у зеркала.
- Я беспокою вас; поздно.
- Ничего.
- ...Опоздал самолет. Сезон я с геологами в партии работал; я только что из Якутска. Полевые, ясно, просадил до копейки. А дай, думаю, зайду. Меня давно подмывало... - Сейчас Женя улыбался предвкушающе (сколько у него, однако, улыбок, отметил Сухоруков). - Пока нашел вас в новом районе, - махнул рукой. - Переночевать-то позволите?
- Из Якутска... - прошептал Сухоруков. - Так тебе сейчас... сколько же...
- Двадцать два.
- Боже мой. Двадцать два года...
- Извините, где у вас туалет?
- Вот; свет, ванная, полотенце - давай.
Сухоруков зажег под чайником газ и стал выставлять еду из холодильника на стол. Принес из серванта, не дыша, боясь звякнуть, водку в хрустальном графине.
- На кухне посидим, чтоб не будить, ладно? После я тебе в большой комнате постелю.
- Ясно.
- Голоден, конечно?
- Ясно. О, чаек толковый! Старый любитель, а?
- Жена запрещает, - посетовал Сухоруков. - Вечерком иногда и отвожу душу.
- Ну, - сказал Женя, - со свиданьицем!
Черту лысому такие свиданьица, хмыкнул про себя Сухоруков. Выпили.
Ему было приятно смотреть, как Женя есть. Ладный такой, собранный, невесть как очутившийся в этой белой кухоньке.
Ветчина исчезла вслед за котлетами, за ветчиной - сыр, шпроты, холодные оладьи, помидоры; вазочка из-под варенья переехала в раковину; чай пришлось заваривать дважды.
- Горазд ты, брат, жрать, - подивился Сухоруков.
- Уж коли браться!.. - Женя осоловел. Закурил, с усилием сделав глубокий вдох, чтоб затянуться. - Прилично питаетесь, - признал. - Хотя выглядеть могли бы лучше. В ваши сорок шесть распускаться нельзя, осуждающе покачал головой.
- Нельзя, - подтвердил Сухоруков.
- Давай выпьем за тебя, Женя, - сказал он. - Я хочу выпить за тебя.
В ванной долго стоял перед зеркалом, и руки его затряслись.
Женя листал зыкинскую диссертацию.
- Это что за ахинея? - поинтересовался он.
- Да вот, - Сухоруков замялся, - отзыв писать надо.
- Зачем? Таких слов и писать нельзя.
- Шеф попросил, - брякнул Сухоруков.
- Шеф? - удивился Женя.
- Ну да... - Сухоруков потоптался и стал мыть посуду.
- Какой шеф? - напряженно проговорил Женя.
Остатки засахарившегося варенья не растворялись; открыл воду погорячей.
- Сейчас... - (вазочка сверкала). Мысленно он не раз вел предстоящий разговор, да мало толку.
- Понимаешь ли... - убрал вазочку на буфет. Подумал, что Женя на его месте обязательно постарался бы уронить ее, разбить якобы нечаянно подобает при волнении. И это вызвало в нем чувство отеческого превосходства.
- Шеф - заведующий кафедрой русской филологии.
- А...
- Я... я работаю на этой кафедре.
- Та-ак, - словно взводимый курок.
Тарелка выскользнула-таки из рук и треснула.
- Вы женаты?
- Да.
- На ком?
Голос Сухорукова отделился от него, звучал вне его.
- В общем...
Женя... Жизнь уходила из черт его лица.
- Ты думал, наверное... (почему "наверное"? - мелькнуло) конечно, что я... Ты ее не знаешь.
- ...
- Я... обыкновенный человек. Нормальный. Н-не знаменитость. Не писатель. И все такое...
Сухоруков закурил в тишине.
- НЕТ!!.
Грохот черных сапог.
Дым пожарищ.
Втоптанные в пепелища яблоневые лепестки.
Задыхаясь, умирать под дождем.
- Зачем ты пришел?
- Должен ведь я был когда-нибудь прийти.
Не возразишь...
- И должен ведь я когда-нибудь уйти, - тихо пошел Женя в прихожую. Посмотрел непонимающе на снятые тапочки и обул свои разбитые башмаки.
- Погоди... - Сухоруков тянулся вслед за своими пальцами к его плечу. - Погоди, - не решался коснуться. Знал: если Женя уйдет сейчас так - он теряет его навсегда. - Нам надо поговорить.
- Поговорили. Вполне...
- Я должен многое сказать тебе. Объяснить... Это тебе же надо. Тебе.
- Нет, - сказал Женя. - Мне не надо.
- Я прошу тебя, - прошептал Сухоруков. - Десять минут. Пожалуйста. По сигарете только выкурим. Да не разувайся ты.
Сели в кухне, не глядя друг на друга.
- Пить я не буду. - Женя отодвинул рюмку. Сухоруков выпил один.
Произнес заготовленную фразу:
- Понимаешь ли, Флобер писал когда-то молодому Мопассану: "Ничто в жизни не бывает ни так хорошо, ни так плохо, как люди обычно себе воображают". (Произнеся, ощутил некое сравнение, не в свою пользу.)
- Так вам хорошо - или плохо? Или - средне? нормально?
- А знаешь, - взвесив (в который раз), честно сказал Сухоруков, пожалуй - хорошо.
- И давно вам так... хорошо?..
- Позволь тебе задать, - Сухоруков чувствовал себя в положении шахматиста, навязывающего партнеру заранее подготовленный вариант, позволь тебе задать банальнейший вопрос: по-твоему, что такое хорошая жизнь? А?
Ноль размышлений:
- Уметь хотеть. Знать, чего хочешь. Добиваться этого.
Остальное - шлак.
Твердо сказал. Ой как твердо. (Мало бит).
- Да-да, конечно-конечно, - хотеть, добиваться... А как насчет соизмерения желаний с возможностями?
- Сделай - или сдохни, - говорили вроде англичане.
- А если сделать не смог, а сдохнуть не захотел?
- Тогда смени имя - закричал Жена.
- Я - обычный - человек, - мирным голосом произнес Сухоруков.
- ...Сменили все. Вывеска... осыпается...
- И живу мерками обычного человека.
- Ага. Семья, квартира, положение.
- Ну, - Сухоруков поморщился, - начинается школьный диспут о мещанстве и романтике. Я думал, ты умнее.
- Еще нет, - беззвучно.
- ...Я отнял у вас много времени, - сделал Женя движение, чтобы встать. - Сколько сейчас?
Сухоруков отстегнул с запястья массивный "Атлантик".
- Возьми часы? - посмотрел Жене в глаза, улыбнулся (стараясь поуверенней). - Хорошо ходят.
"Атлантик" со стальным браслетом тикал между ними на столе.
