Владимир Аренев

Замечательное превращение

Первый могильщик (поет)

«Но старость, крадучись как вор,

Взяла своей рукой

И увела меня в страну,

Как будто я не был такой».

1. «Опять прышел! Наследит, а ты убирай за ним».

Старуха отложила вязание; кряхтя, поднялась из кресла и шаркающей походкой направилась в маленькую прихожую.

— Чего топчешься? ступай на кухню, шчас приду! — крикнула она.

…Спина сегодня с утра напрочь позабыла о том, что способна разгибаться. Тяжело дыша, старуха еле-еле сползла с кровати и решила, что можно сделать себе выходной день; вернее, как раз не выходной, а наоборот — и никуда не выходила. За цигарками она съездит завтра.

До обеда сидела в кресле и вязала. (Нитки нынче стоят недешево, но она приспособилась распускать связанное и начинать все сначала. Старухи, торговавшие, как и она, цигарками, говорили, что выгоднее будет вязать и продавать теплые вещи, варежки, например; но она отказалась. «Дура,» — решили торговки). Хотелось есть, но из двух зол — голода и боли в спине — старуха выбрала первое.

«А теперь прышел — ползи. Поем зато».

Она дошаркала до кухни, недобро зыркнула на гостя и потянулась за кастрюлькой, чтобы сварить себе каши.

— Спина? — с участием спросил скелет.

Старуха насупленно промолчала.

2. Она торговала цигарки — было это февраля двадцатого. Ветер сыпал снежные зерна за воротник и в открытый чемодан. Сигаретные пачки даже под целлофаном намокали, теряли свою форму. «Завтра придется вклеить новые».

Вечерело. «Лукьяновская» выпускала людей, порцию за порцией. Еще пару часов — и можно будет идти домой. Она нащупала через боковой карман карман внутренний, потайной. Семеновну под Новый год подловила какая-то шпана, отобрали все: и цигарки, и грош‚. «Ќроди клят‚!» — убивалась Семеновна. — «Фашисти, молокососи!» Старуха с тех самых пор и нашила потайной карман, куда потихоньку перекладывала бумажные купюры. Так было спокойнее.

Старуха стояла у заборчика, рядом с троллейбусной остановкой. Сумку с товаром тщательно привязала к металлическим трубкам позади, сама замерла над «витринным» чемоданом и внимательно смотрела на прохожих. Поймать взгляд клиента очень важно. Иногда от этого зависит, подойдет ли он к тебе или к твоей сопернице.

Из дверей метро выплеснулась очередная волна пассажиров, а к остановке одновременно, один за другим, подъехало три 18-х. Конечно, люди от «Лукьяновской», сломя головы, ринулись через дорогу и дальше, к слепым троллейбусным коробкам.

Задрожал забор — кто-то решил не оббегать его, а перепрыгнуть.

Сигналили машины; гулко раскрывались двери, в которых вместо стекла были впаяны металлические листы.

Вышедшие из троллейбусов взбудораженным стадом потянулись к метро. «Димка!» — кричали в толпе. «Подожди, у меня пуговица оторвалась!» — «Счас, найдешь ты ее. Кидай и пошли».

«Ой, женщини! — воскликнула Филипповна. — Збожеволiли — дивiться внiматЁльно».

Но было уже поздно — какой-то парень в спортивной шапке, облегавшей голову так плотно, что из-под материи выпирали уши, со всего размаху ткнулся прямо в старуху. Она вскрикнула и упала на грязное ледяное крошево, чувствуя, как трескается и распадается на диски позвоночник. Выругалась: громко, надрывно — прохожие брезгливо отшатнулись.

— Ах ты!.. — захлебнулась, закашлялась.

Бабы стояли испуганные и не знали, как подступиться.

— Тебе больно, — сказали над головой, сзади.

Чей-то черный, заляпанный глиной сапог наступил на чемодан, смял пустые коробки и ушел дальше. Старуха закричала ему вслед, но безо всякой надежды, что остановится, от одного только бешенства.

— Не кричи пожалуйста. Вставай, — снова из-за спины.

Она повернула голову назад: «какой там добродетель …аный умничает?»

Сзади стоял скелет.

Это был самый что ни на есть обычный человеческий скелет, высокий, с тонкими конечностями и просвечивающей грудной клеткой. Через щели в ребрах было видно желтый билетный киоск и фиолетовое небо с редкими точками звезд.

— Вставай пожалуйста, — повторил скелет. Когда он говорил, нижняя челюсть двигалась, но клацания не издавала. Голос у него был тихий, с шелково-костяными интонациями.

«Смерть», — подумала старуха. «Поздновато приперлась».

— Да пошла ты! — выкрикнула она злобно.

Бабы вздрогнули, Филипповна уронила свой лоток, и коробки моментально были втоптаны в снег. Скелет тоже вздрогнул.

Старуха лежала на боку и все ждала, когда Смерть заберет ее, но скелет ничего не предпринимал.

— Чего ж ты ждешь?! — выплюнула слова прямо в пустые глазницы.

Прохожие стеклянными взглядами нащупывали дорогу перед собой и старались не смотреть на старуху.

— Хорошо, — прошептала она. И бабам: — Ну, подымите ж меня, вашу…!

Торговки засуетились, подхватили старуху, поставили на ноги. Похлопали по пальто, стряхивая рукавицами налипший снег.

Старуха грубо вывернулась и посмотрела на скелет. Он тоже подошел к ней, приложил к грудной клетке кисть:

— Прости, что напугал тебя. Ты выглядела несчастной, и я захотел помочь.

Он потоптался на месте, оставляя в снегу костяные отпечатки..

— Шо с тобой? — спросила Филипповна. — Вдарилася сильно?

— Да пошла ты!…

— Тьху. Зовсiм здурiла, — пхыкнула торговка. Остальные неодобрительно качнули головами и разошлись по своим «точкам». Скелет остался.

Старуха с досадой посмотрела на чемодан с втоптанным в сигаретные коробки отпечатком сапога. На то, чтобы наклониться и поднять чемодан не было ни единого шанса — позвоночник вибрировал натянутой бельевой веревкой.

Старуха стала отвязывать от забора сумку с цигарками.

За спиной знакомо лязгнула чемоданная крышка.

Она повернулась, настолько резко, насколько позволяло разбитое тело. Скелет закрыл чемодан, поднял его и протягивал старухе.

«Шо ж они, не видют?»

Старуха стрельнула глазами в сторону торговок. Те мелко переругивались

— как семечки щелкали, — на нее не смотрели.

«А прохожие?»

— Я позвоню ему вечером. Он обещал снять e-mail. Если перешлют прайс-лист — скажет.

— Пускай заархивирует и сбросит на дискету. И…

— Я, е…ть, Кирилычу — одно, ты — другое! Те, е…ть, думай!

— Ты б зараньше говорил — е…ть!

— Твою…! Когда?!..

— Я пришла, говорю: мне надо на минуточку отойти. Когда еще можно сделать нормальную прическу? Ну, ты понимаешь… А он — нет! Смирненка, между прочим, вообще никогда на работе не бывает, а я один раз…

— Я…

— Я!..

— Я!..

— Дай сюда! — буркнула старуха. Она закинула сумку с «товаром» на спину, выхватила из скелетовых рук чемодан и зашаркала по снегу вдоль людского потока. Тело шаталось из стороны в сторону, как маятник; было одновременно жарко и холодно, и до дома, казалось, дальше, чем до неба. Сзади смущенно шагал скелет — как побитый виноватый дог.

Старуха свернула с Мельникова на Белорусскую, дворами добираясь до знакомого парадного. Она надеялась, что скелет отвяжется: уже поняла, что он далеко не Смерть. Скелет не отвязывался.

Вьюжило, редкие фонари мерцали, как глаза бродячих собак. Где-то вдалеке зазвенело стекло, тонкий голос испуганно выругался. Лязгнули двери троллейбуса. Ночные звуки разносились по пустынной улице и темным дворам, гулко отзывались в висках.

— Может, помочь? — несмело спросил скелет. — Тебе ведь тяжело. И больно.

«Украдет», — подумала старуха. Потом засмеялась над собственными глупыми мыслями: на кой костяку «товар»? что он с ним будет делать?

И все равно сунула в тонкую белесую кисть не сумку, а чемодан. Во-первых, там только мятые коробки, от которых мало проку, а во-вторых, чемодан тяжелее. Хотя, конечно, если упрет, чемодана будет жалко. Хороший чемодан, небольшой, удобный.

— Неси.

Скелет неловко взялся за кожаную поистершуюся ручку и зашагал, накренясь на правый бок. Она приостановилась, пропустила «помощника» вперед:

— Давай-давай, иди.

Пошли рядом.

Несколько раз — видимо, с непривычки — «костяк» оскальзывался, но удерживал равновесие и… чемодан. Поначалу старуха нервничала, потом перестала и только свирепо косилась на него из-под платка: экий неуклюжий.

Так и не заметила, как дошли до парадного. Скелет уже пообвыкся со своей ношей, он хотел идти дальше, но старуха остановила «костяк». По опыту знала, что перед «восхождением» нужно постоять, отдышаться, набраться сил. Пять этажей — это не пятьдесят, но ей хватит и пяти этажей, чтобы загнуться ко всем чертям собачьим. Костяку хорошо, ему терять нечего. Ему и задыхаться нечем. И чемодан нести, если уж на то пошло…

— Ты кто? — прохрипела она. Лучше пускай говорит, чем просто глазеет.

— Не знаю, — виновато ответил скелет. Пошевелил лопатками, переступил с ноги на ногу.

— А взялся откуда?

— А откуда все берутся? — растерянно спросил он. — И… я, наверное… оттуда.

Старуха рассердилась:

— Ну да, конечно! И какая ж дура тебя родила?

Он снова дернул лопатками:

— А тебя?

— У-у! — прошипела старуха. — Ты что же, думаешь, если чемодан принес, будешь меня здесь лаять? Да ты…

— Я тебя обидел? — растерялся скелет. — Извини, пожалуйста. Просто… Я в самом деле не знаю, кто такой и откуда «взялся». Я просто… я шел и увидел тебя. Тебе было больно.

— И что же? — хмыкнула старуха.

— Ну… я не мог пройти мимо. Тебе ведь было больно, — повторил он, словно это все объясняло.

— Значит, шел, — уточнила старуха. — А что же было до того, как ты увидел меня, а?

— Шел.

— А до того, как ты шел?! — она сорвалась на крик от его непроходимой тупости — и от собственного страха перед этим неведомым существом, которое сейчас держало ее чемодан.