Владимир Аренев

Немой учитель

Часть первая

Парило уже дней шесть; город ждал дождя, а унылые ватные тучи все никак не могли разродиться влагой.

Крестьяне недовольно зыркали на натянутую холстину неба и проклинали Дьявола, который украл дождь. Небу, впрочем, было все равно.

Зеленые побеги на огородах стали вялыми. Их листья обреченно опускались вниз, и от окончательного высыхания спасали только постоянные перебежки между колодцем и грядками — а много ли так набегаешь? Крестьяне косились на пыльные городские стены, на высокую красную башню с извивающимся на ветру — когда и ветра-то нету, словно на зло поникшим листьям — вымпелом, и тяжело вздыхали: «Праздник, вишь, у Короля. И то верно: что ему до наших забот? сынок вон вырос, надобно ему таперича учителя сыскать — такого, чтобы и на мечах прынца обучить мог, и манерам, и прочему высочайшему мастерству. Так что, стало быть, в одночасье празднует и подумывает о наставнике».

Но долго вздыхать времени тоже не было.

И только когда на вздрагивающем потемневшем небе раскрывал свои звездные глаза Тха-Гаят, люди оставляли дневные заботы и выходили посидеть на разговорных бревнах, что лежали вдоль дороги к городу. Сидели, сложив на коленях натруженные, с потрескавшейся красной кожей руки, медленно говорили ни о чем, все чаще замолкая и поднимая взор к небесам. Недосуг простому-то человеку смотреть вверх, вся его жизнь сосредоточена под ногами: в земле, в воде, в листке зеленом, в дереве. Только вот и подымешь голову, когда небеса начинают вести себя, не как следуют, подымешь да взглянешь с укоризной: доколе будете испытывать нас? Доколе?!..

И знаешь ведь, что ответа тебе в жизни не дождаться, — а смотришь. Наверное, потому что более смотреть некуда и обращаться не к кому. Король вспоминает о тебе лишь тогда, когда настает час сбора податей, а все остальное время — живи, чернь, живи, копошись у стен городских, только веди себя тихо-мирно да вовремя плати за дозволение существовать. А настанет засуха — выкручивайся, как знаешь.

Молчали.

Старики сокрушенно комкали в ладонях седые бороды, чертили в дорожной пыли причудливые узоры размочаленными концами посохов, но… — что они могли сделать, старики? Помогали по хозяйству, чем возможно, но не воду же им таскать, а советом… Не было у них такого совета, чтобы у Дьявола дождь отобрать. И ни у кого не было.

Молчали.

Молчали мужчины, растерянно глядя на свои сильные, но беспомощные руки; молчали женщины, судорожно поглаживая по головам притихших, уморившихся детей; молчали псы, — только позвякивали цепями, — даже сверчки приумолкли, забившись поглубже в прохладные, но неотвратимо высыхающие норки.

Ночь душным маревом кралась за спинами и заглядывала в опустошенные лица.

Наверное, прийди беда чуть позже или чуть раньше, ничего страшного не случилось бы, но сейчас, когда в башне праздновали совершеннолетие принца, засуха стала катастрофой. Король одарил всех людей днем, когда в любом трактире, любой корчме можно было выпить и закусить задарма, в его счет; но одновременно ввел новый разовый налог — в связи с праздником. Одарил медяком, потребовал золотой. И если принимать медяк ты был не обязан, то уж золотой, будь добр, выплати — выплати, смерд, по-хорошему; сегодня Король щедр и снисходителен, а завтра все может измениться, да так, что взвоешь. Плати, смерд, плати!

Чем платить?..

— Сбегу, — сказал из темноты хриплый голос, и сидевшие рядом на бревне не сразу догадались: говорил никто иной, как Бнил. Тем более странно, — ведь была у Бнила и жена, и сын был (почти уж десять годков исполнилось парню), и дом хороший, и скотинка — куда уж бежать, оселый человек.

Кто-то — кажется, старый Герин — так ему и ответил.

Бнил помолчал, а потом отрезал:

— Надобно бежать. Что толку ждать, пока Королевские Грабители пожалуют?

— Не хочешь Грабителей, с Губителями доведется свидеться, — заметили на другом краю бревна.

— Даст Бог — уберегусь да семью уберегу, а нет… На все воля Распятого.

Замолчали.

Где-то далеко внизу на дороге родился звук; сначала неузнанный, он приближался.

Кто-то вздохнул:

— Всадники.

Не к добру это, ох не к добру, когда поздней ночью по дороге в город скачут конные. Особенно, ежели их всего двое.

Но с другой стороны, едут они не торопясь. Значит, не гонцы. Кто ж тогда? Неужто путники, рискнувшие добираться до Зенхарда в таких потемках?

Сельчане зашевелились — одни торопились вернуться в хибарки, подальше от необычностей, иные наоборот, не спешили уходить. Кто-то вынес маленькую свечку, поставил у ног, а сам сел рядом: так и есть, Юзен — все ему неймется. Ох, добалуется парень! ростом вымахал выше отца с матерью, а все дурачится, девок тискает по углам, в город ходит — никак не остепенится. И ведь не то, чтобы шалопай какой, всю засуху исправно батьке помогал, ведра да бадейки натерли мозоли на ладонях, а вот выпал случай — снова чудит. Нужна здесь сейчас его свечка, как мухе — жаба.

Всадники приближались. Уже можно было различить негромкое фырканье лошадей, звяканье сбруи. Потом из тьмы, клубящейся понизу дороги, возникли два силуэта — возникли и вплыли в слабое мерцание свечи: усталые, запыленные, вспотевшие.

Главным был явно тот, что повышее и посветлее кожей: господин в летах, со слабой инеистой сединой и каменным взглядом. Он осадил коня, и пламя выхватило из тьмы его руки и лицо, неожиданно гладкие, без единого шрама на коже.

А странно, в наши-то времена — и без шрамов.

Высокий внимательно оглядел смердов, сидевших по обе стороны дороги. В замершей тишине фыркнул конь и устало стукнул копытом.

Гладкокожий обернулся к своему спутнику — низенькому, мощного телосложения загорелому мужчине средних лет — тот держался чуть позади и ждал.

Взлетели в мутный ночной воздух две руки, кружась в танце, словно влюбленные мотыльки… или сражающиеся соколы — не понять. Однако же смуглокожий понял, кивнул и повернулся к Юзену:

— Парень, далеко до Зенхарда?

Тот покачал головой:

— Нет, господин. Только ворота там закрыты и до утра их не откроют.

Селяне удивленно уставились на парня — чего учудил. Разве ж кто в здравом уме станет говорить такое высоким господам? Это их дело, а мешаться туда смерду вовсе не с руки. Впрочем, Юзен, частенько бывавший в городе и поболее своих односельчан разбиравшийся в людях, был уверен, что с ним ничего плохого не случится.

Снова взлетели в воздух руки, замелькали, забились ранеными птицами.

— Господин благодарит тебя, парень, — снисходительно кивнул смуглокожий всадник. — Как нам добраться туда?

— Прямо по дороге, — Юзен махнул в темень. — А желаете — провожу.

— Не нужно, — покачал головой конный. Потом взглянул на шевеление рук своего спутника, кивнул. — Впрочем, проводи.

Парень поднялся с бревна, поклонился. И побежал вперед по дороге, а за ним поехали и всадники.

Свечка, предусмотрительно задутая Юзеном, медленно остывала, парясь в душной ночи.

Бежать по темной пыльной дороге было тяжело, но Юзен надеялся на вознаграждение. В отличие от своих менее догадливых односельчан, он сразу понял, что щедрость неведомых всадников может спасти его семью от разорения. А заодно поможет проникнуть в город, который во время праздника манил парня, словно кота — кусок свежего мяса. Вот только до сих пор отлучиться из дому не было никакой возможности, а теперь она, возможность эта, появилась, и упустить ее было бы чистейшей воды глупостью. Так что приходилось бежать, глотая на вдохе пыль, вглядываясь с надеждой в смутный горизонт: скоро ли город, долго ли еще?

Город вырос из-за очередного поворота — шумный, яркий, наполненный тенями и звуками праздника. Ворота были надежно заперты; на боковых башенках тускло мерцали факелы да слышалась лихая песня, прерываемая чмоканьем и хриплым смехом. Стражники гуляли.

Смуглокожий, не покидая седла, подъехал к оббитой железом створке ворот и заколотил в нее металической рукоятью плетки. Звук получился гулким, как набат; в результате песня в башенке окончательно оборвалась, и хриплый голос проорал:

— Какого черта! Сейчас я спущусь и самолично надеру задницу тому мерзавцу, который решил, что ему все дозволено! Проваливайте! До утра ворота будут заперты — указ Короля.

Стоило голосу замолкнуть, как рукоять плетки снова ударилась о створку ворот. Юзен подумал, что идея с вознаграждением может оказаться не слишком удачной, но решил подождать дальнейшего развития событий. Сбежать он, по крайней мере, всегда успеет.

— Дьявол! — проревел все тот же голос в башенке. — Я иду!

«Надеюсь, они знают, что делают», — вздохнул Юзен.

Спустился стражник на удивление быстро — видимо, ему не терпелось добраться до наглых проходимцев и как следует поучить их уму-разуму. Распахнулась гонцовая калитка, наружу вывалился вооруженный кривым мечом вояка:

— Я же сказал, проваливайте прочь!

— Ты впустишь меня и этого господина, — тихо сказал смуглокожий, указывая на своего спутника. — Мы — к Королю.

— Да хоть!.. — стражник запнулся, вовремя учуяв, что пахнет паленым.

— Я не слышал, чтобы Король кого-то ждал, — сказал он уже более нейтральным тоном. — И не получал никаких указаний на этот счет.

— Королевскому сыну нужен учитель, — ответил смуглокожий. — Самый лучший учитель. Этот господин — тот, кого ищет Король.

— Ха! — ухмыльнулся стражник. Похоже, былая самоуверенность снова вернулась к нему. — Разумеется! А почему твой господин молчит? Он считает себя слишком высоким, чтобы марать язык словами, обращенными ко мне?

— Какое тебе дело до того, что делает мой господин? — невозмутимо произнес смуглокожий. — Он — самый лучший учитель. Следовательно, его ждут в башне.