Герасимов Сергей
Раздвоение хвостов
Сергей Герасимов
РАЗДВОЕНИЕ ХВОСТОВ
История великого изобретения изложена в доступных учебниках и руководствах, поэтому я буду краток. Идея была проста: человеческое зрение несовершенно, поэтому нужно создать современный прибор, который его заменит и улучшит.
Разумеется, впервые этот прибор применили в военных целях. Патриотичный доброволец в чине лейтенанта согласился на ампутацию обеих глаз. Поверх пустых глазниц ему надели устройство, которое внешне не отличалось от черной тканевой повязки. На самом деле повязка позволяла видеть в ультрафиолете, в рентгеновском и гамма-диапазоне, смотреть в темноте, сквозь стены, могла работать как видеопроектор, как телескоп, микроскоп, компьютерный спектрограф и защитный экран. Были и другие функции, например, считывание биопотенциалов человека и таким образом, сканирование настроения собеседника.
Полевые испытания прошли очень удачно. Но контразведка быстро рассекретила устройство, поэтому лейтенанта списали в запас. Вначале повязку собирались отобрать, но не оставлять же человека слепым? Так и не отобрали. Вскоре оказалось, что бывший воин не только не чувствует себя инвалидом, но и получил значительные жизненные преимущества (не говоря уже о хорошей пенсии). Четыре года спустя он стал миллионером, потом министром, потом секс-символом страны. Тысячи поклонников и поклонниц надевали на глаза черные повязки в подражание своему кумиру. Некоторые публично выкалывали себе глаза. И тогда встал вопрос о применении достижения в мирных целях.
Достижение применили.
Вначале новшество было встречено насторожено. За первый год ампутацию глаз прошли всего три тысячи добровольцев. Работа нового варианта прибора основывалась на лучших компьютерных технологиях. Каждая повязка поддерживала контакт со спутником, поэтому носитель нового зрения мог входить во всемирную сеть прсто напряжением воли, мог считывать любую информацию и общаться с себе подобными. Спустя ещё пять лет прибор растпространился в большинстве стран, а вскоре всем новорожденным стали торжественно выкалывать глаза и надевать современнейшую повязку. Процедура стала такой же обычной, как крещение или прививка против полиомиэлита. Новые модели повязок заменяли не только зрение, но и слух, вкус, чувства равновесия, боли, прикосновения, голода и жажды. Человек стал совершенен. Последние старики, не имевшие повязок, вымерли, модные идеалы изменились теперь изображение голубоглазой девушки казалось столь же уродливым, как и изображение девушки с лицом жабы.
Черные повязки работали безупречно. Если же, в результате несчастного случая они повреждались, пострадавшего лечили в специальном госпитале. Многие, утратившие суперзрение, чахли от горя и умирали, но многие и выздоравливали. Но все это присказка, а история наша началась в тот момент, когда Зигмунд на полной скорости врезался в перила моста, машина вылетела по параболе и упала на провода высокого напряжения. Как ни странно, Зигмунд остался жив, зато зрение его значительно ухудшилось.
Так, что пришлось обратиться в клинику.
Его долго осматривали и задавали много вопросов. Главная проблема была даже не в утрате современных функций зрения, а в том, что его повязка порой показывала совершенно нелепые вещи: стены вместо дверей, машины вместо людей и вообще все что угодно. Сбои начинались исподволь и Зигмунд совершенно смущался, терял ориентацию и не мог определить даже где он находится - в собственной кровати или в кресле взлетающего авиалайнера.
А иногда, отдельными проблесками, словно кинокадрами, врезанными в чужую пленку, на него наплывали кошмары - столь грандиозные и реальные, что... Но лучше об этом не думать.
Это очень серьезно, - сказали ему и определили в палату.
Палатная медстестра оказалась крупная, на голову выше Зигмунда, с усиками и мужским голосом. Носила халат до пят и гораздо ниже, он волочился за нею как бальное платье в старину и цеплялся за ступеньки. "Навырост пошутила она, - готовлюсь в старшие медсестры." Нижний край халата, само собою, был испачкан в ту гадость, которой натирают полы. Производила впечатление. Звали её по-весеннему - Майя.
- Будешь проходить курс трудотерапии. Работать у нас круглосуточно, говорила медсестра Майя, - потому что денег не платим. Раз не платим, то и тратить некогда, потому и круглосуточно. Спать на полу. Выполнять все указания. Есть из одной миски с больным, потому что на палату выдают по одной миске. Съедать не больше половины. Условия жесткие, но иначе нельзя, не выживешь. Если не будешь слушаться, погибнешь.
- Буду, - пообещал Зигмунд.
Палата, куда они пришли, была просторна и почти пуста. Напоминала старый склад, из которого вывезли вещи. Стены бетонные, холодные, прямоугольные, чуть забеленные известкой и мажутся при облокочении. Шесть дверей и четыре окна. Одна кровать и на ней полный пациент лет шестидесяти. Над ним из баллончика выписаны на стене названия болезней, причем многие названия зачеркнуты и забелены. Приписки у каждой строчки: хуже, ещё хуже, совсем плохо, хуже опять. Когда Зигмунд и Майя вошли и остановились у дверей, пациент встал, походил, опираясь на палку, и даже сделал приседания, очень похвалил порядки.
- Я буду твоим наставником, - сказала Майя, - а ты будешь меня слушаться. Подойди поближе. Если хочешь меня поцеловать, не стесняйся. Ты такой бутузик! К другим не приставать. И она влажно чмокнула Зигмунда, отчего тот потерял душевное равновесие. Он, в принципе, был большим охотником до женского пола.
Следующим утром пришел незнакомый санитар, хитро подмигнул Зигмунду и вывел из баллончика на стене, прямо над кроватью старика: "назначена процедура". Помедлив, добавил: "еще хуже".
- Это чтобы не приходить второй раз, - объяснил он Зигмунду. - Как глаза? Не болят?
Минут через пять вошел консилиум.
- Это мой любовник, - представила Зигмунда Майя, - можно он поприсутствует?
Зигмунд подумал было возразить, но потом решил, что болезнь слишком искажает его восприятие реальности. Возможно, вместо "любовник" медсестра произнесла другое слово. В последние дни он постоянно слышал нелепейшие вещи.
- Разумется, разумеется, - покивали накрахмаленными шапочками бородатые мужи. - Может быть, вы хотите вять пунцию сама, чтобы покрасоваться перед ним?
- Конечно, - согласилась Майя и стала рыться в чемоданчике.
Вскоре она извлекла блестящего вида инструменты с крючьями, колючками и штопорами, разложила их на столике, подстелив тряпочку. Железки выглядели так страшно, как будто были напитаны болью. У Зигмунда сразу вспотели подмышки.
- Я буду объяснять, - сказала она, - сегодня берем пунцию. Из левой стопы.
Она подняла самый массивный из инструментов и щелкнула. Из инструмента выдвинулись: иглы с боковыми зазубринами, несколько фрез, два сверла и кривые лезвия.
- Вот это чтобы рвать связки, - объясняла Майя, - а это чтобы дробить кости. Лезвия просто режут мясо. Крючки для разнообразия.
Тут Зигмунд все же решился возразить.
- Но позвольте, - сказалал он, - пунцию, как мне известно, берут из позвоночника, а не из стопы. Тоненькой иголочкой, чтобы не было больно.
Ученые мужи озадаченно уставились на него. Пациент даже привстал.
- Вот именно! - объяснила Майя, - ты ведь, друг, не знаешь диагноза. У этого пациента нередкая по нашему времени болезнь: раздвоение позвоночника. Если не лечить, то перейдет в раздвоение хвостов. А это, уверяю тебя, гораздо тяжелее. Его позвоночник разветвляется и идет по обеим ногам до пяток. А может вырасти ещё длинее. Горяздо длинее.
- Чушь. Тогда как же возможно раздвоение хвостов? - не понял Зигмунд, - хвост ведь растет из копчика, а не из пяток? Это тест на ненормальность?
- Милый, дай договорить. В пятках позвоночник заворачивает и возвращается обратно к копчику. Оттуда и будут расти хвосты, если мы не остановим болезнь.
- Говорите, говорите. Я отказываюсь в это верить, - решительно отказался Зигмунд. - Вы же сами в это не верите.
Пациент захохотал и сел.
- А почему, по вашему, я с палочкой хожу? - спросил он. Или вы думаете, что я позволю сделать себе неправильную пунцию? Я же себе не враг. Чего бы это я лечился, если бы меня неправильно лечили?
- Да-да-да, - задакали ученые мужи.
- У нас экспериментальная клиника, - сказал один из них, мы лечим самые новые болезни. Да вы сами сейчас увидите позвонки в пятке, только кожу разрежем.
- А вы пощупайте, - сказал другой, - видите, здесь торчит, это второй пяточный позвонок, вчера только вырос, а уже намечается третий.
- Опасно и заразно, - сказал третий, - просто чума двадцать первого века, вы так не думаете?
Зигмунд пощупал пятку и ему показалось, что он действительно ощутил позвонки. Однако уверен он не был, его черная повязка давала такие сбои, что все двоилось и троилось, а при щупании пятки пациент дергался и визжал от щекотки.
Майя включила свой жуткий прибор и сверла с хрустом стали вгрызаться в плоть. Слышался треск разрываемых связок. Пациент то орал, то выл, то стенал, то плакал, закусив губу. Потом начал синеть и клокотать слюной. Доктора качали головами. К концу процедуры Зигмунд упал в обморок.
Очнулся он вечером, в полумнаке, он соленых поцелуев Майи.
- Не волнуйся, милый, он больше не встанет и не помешает нам, шептала она, - у него же теперь в пятке такая дыра, что хоть ключ вставляй. Мы здесь с тобой, на полу. Надо бы принести коврик почище, для санитарии. Да ты не сдерживайся, люби меня, люби изо всех сил, никто не войдет, я заперла дверь.
И она душно навалилась.
- Я как-то не совесем готов, - застеснялся Зигмунд и в виде извинения погладил Майе спину. - Я ведь только из обморока.
- Да, - сказала Майя серьезно, - ты сегодня плох. Жаль, что ты не понимаешь. Господи, что только ты нес во время консилиума!
