Фредерик Браун
Призрак шимпанзе
Глава 1
Кто бы мог подумать, что этот день станет прелюдией к убийству! Ближе к вечеру погода начала портиться, нависли сероватые сумерки, но было тепло. Ярмарочная площадь кишела народом, и нам удалось неплохо заработать. Помню, это был четверг, пятнадцатое августа, четвертый день ярмарочного гулянья в Эвансвилле, штат Индиана. Дождь пошел в половине седьмого, когда мы начинали готовиться к вечерней работе. Обычно это означает для ярмарки катастрофу, но на сей раз никто не огорчился. За несколько недель наших странствий по югу Огайо и Кентукки погода не дала нам ни дня передышки. Мы совершенно вымотались, но у нас наконец завелись денежки. Свободный вечер был весьма приятной перспективой для всех.
Едва мой дядя Эм успел поднять полотняную штору балаганчика, который мы держали с ним на паях, как в темноте забарабанили первые, еще редкие капли.
Эм сдвинул шляпу на затылок и устремил задумчивый взор к небесам; блестящие струйки потекли по его лицу. Тогда он опустил штору и сказал мне с довольной улыбкой:
— Ну что же, Эд, сегодня вечером мы отдыхаем.
— Может быть, это только ливень, — заметил я.
— Нет, зарядило на всю ночь. Да еще, тоге гляди, поднимется ветер. Надо бы укрепить веревки.
Мы убрали бейсбольные мячи, молочные бутылки и две полки с выигрышами и облачились в плащи, а я надел еще и шляпу. Мой дядя Эм расстается со своей разве что когда спит, она вечно торчит у него на макушке. Это черная шля-пас мягкими полями, вроде той, которую носит Шэдоу,1 но на этом его сходство с Шэдоу заканчивается: он маленький и толстый, а его круглую физиономию украшают неухоженные темные усы.
Подтянув веревки, мы укрепили полотняные стенки нашего балаганчика. В этот момент дождь хлынул стеной. Вокруг центральной аллеи забегали циркачи, пытаясь снять вывески. А мы забрались в палатку позади балаганчика, служившую нам местом для ночлега.
Между тем дождь поутих, но дядя Эм сказал, что нечего и надеяться, что он совсем прекратится.
— Сегодня вечером нам не открыться. Пойду-ка я в игорную палатку. А ты мог бы сходить в город, в кино или еще куда-нибудь.
— Я посижу здесь в уголке, — ответил я. — Поиграю немного на тромбоне, а потом почитаю, у меня есть хороший детектив.
Он кивнул и вышел; оставшись один, я зажег свет и достал свой потрясный тромбон, который дядя подарил мне, когда после смерти моего отца мы начали «путешествовать» вместе. Я был без ума от этого тромбона. Некоторое время я сидел, прижав его к груди, чтобы еще раз почувствовать близость своего сокровища. У него была изумительная кулиса, которая скользила легко и бесшумно. Он был позолоченный, и я обожал наводить на него глянец. Держать и разглядывать его уже было для меня счастьем. Я начал с гамм, а потом сыграл несколько мелодия по памяти. Все шло замечательно, но тут на одной из верхних нот я сорвался. Раздался жуткий скрежещущий звук.
Послышался чей-то смех. Я оглянулся и увидел Хоги, который смеялся, просунув голову в прорезь палатки. Затем он вошел. На нем был желтый клеенчатый плащ, блестевший от дождевой воды. Хоги был такого высокого роста, что сразу занял целый угол палатки. Ему пришлось наклонить голову, иначе его шляпа уперлась бы в полотнище.
— Мне почудилось, что здесь кого-то убивают, Эд, — сказал он, — вот я и зашел посмотреть.
Я улыбнулся ему в ответ:
— Ты недавно вернулся, Хоги?
— Несколько минут назад. Все о'кей. На следующей неделе перебираемся в Саут-Бенд. Площадка там не хуже здешней.
С тех пор как агент, занимавшийся нашими делами, нас покинул, Хоги уезжал несколько раз в неделю, чтобы решать наши материальные проблемы. Но обычно его работа состояла в том, чтобы рассказывать сальные анекдоты в маленьких шапито. Число городов, в которых его номер был запрещен, было столь велико, что он решил не выступать до конца сезона.
— Как поживает шимпанзе? — спросил я. Его лицо стало серьезным.
— Bсе еще болеет. Я заскочил в фургон посмотреть, как дела. Улучшений нет. А где Эм? Играет?
Я ответил утвердительно, и он ушел. Дождь припустил сильнее. Он дробно стучал по полотнищу над моей головой. Вдали послышался гром. Его глухой, но грозный рокот невольно внушал страх. Можно сколько угодно рассуждать про облака, которые сталкиваются между собой, — страха этим не уймешь. Гром похож на ворчание ужасного зверя; ты не можешь различить его по тому звуку, который он издает, но чувствуешь, что он огромен, как ночь, а его приближение таит смертельную опасность.
Я надел плащ и вышел на центральную аллею. Дождь барабанил по моей шляпе. Ярмарочная площадь раскисла. К счастью, опилки поглощали грязь. Больших луж тоже не было, потому что площадь располагалась на склоне, и вода успевала стекать.
Я пересек центральную аллею и направился к зеленому фургону, который стоял за балаганом с уродами, В фургоне горел свет. Когда я постучал, голос Ли Кэри ответил, что я могу войти. Он встретил меня с улыбкой:
— Можешь включить проигрыватель. А я на минутку выйду.
— У тебя есть новые диски?
— Альбом Джимми Дорсея. Приличная халтура.
Он натянул плащ и вышел. Я включил проигрыватель и поставил пластинку Джимми Дорсея. Это действительно была довольно приличная халтура, но я не мог сосредоточить внимание на музыке, потому что гром полностью ее заглушал. Послав все к черту, я вышел на улицу.
А там уже был настоящий потоп. Я ринулся к нашему балаганчику. Дядя Эм стоял у палатки. Он пытался укрыться от порывов ветра за тележкой продавца воздушной кукурузы. Я постоял рядом, пока дождь и ветер не начали стихать, а затем дядя Эм вернулся в игорную палатку.
Игорная палатка, если вы этого не знаете, это палатка, которую устанавливают на крупных ярмарках для того, чтобы циркачи могли поиграть там в карты между собой.
Всякие пижоны, люди со стороны, не имеют туда доступа. Это чисто семенное дело. Я пошел вслед за дядей, некоторое время понаблюдал» как он играет, но сам играть не стал. Соскучившись, я вернулся в нашу палатку. Под плащом я местами промок, поэтому, раздевшись, начал растираться полотенцем, чтобы обсохнуть.
И тут свет внезапно погас. И не только в нашей палатке, но и на всей ярмарочной площади. Я выглянул наружу: вокруг было темно, как в погребе.
Тихонько поругиваясь, я начал ощупью искать спички. Наконец я их нашел и зажат керосиновую лампу» которую мы держим на всякий случай. Я натягивал сухие шорты, когда в прорези палатки показалась голова дяди Эма.
— Как дела, малыш? — спросил он.
— Да ничего. А что случилось?
— Молния попала в провода, генератор вышел из строя. Они не смогут починить его сегодня вечером, вся обмотка сгорела. Буря кончилась, но нам напоследок все-таки досталось.
После его ухода я принялся за чтение своего детектива, но меня все более и более клонило ко сну. Дождь постепенно утихал, а затем и вовсе прекратился. Сквозь его тихий шелест я различил вначале звон колокола, а потом далекий гудок поезда.
Керосиновая лампа слегка потрескивала, скучная история, которую я читал, не располагала к бодрствованию… и я сомлел.
Мне кажется, я не слышал выстрела. Если я его и слышал, то уже во сне, я точно не помню. Меня разбудил голос дяди Эма, вопившего у палатки:
— С тобой все в порядке, Эд? Я привстал на кушетке:
— Разумеется. А что…
— Только что раздался выстрел. Мне показалось, что, может быть…
Он не закончил фразу; наверное, он подумал, что я баловался с револьвером тридцать второго калибра, который он хранил в сейфе, и нечаянно пальнул в воздух. Он вошел в палатку, а следом за ним появилась темная масса. Это был Хоги; скорчившийся в три погибели. Он словно боялся проткнуть головой крышу. Раздался его ворчливый голос:
— Кто-то сказал, что стреляли в маленьком шапито. Ты пойдешь посмотреть, Эм?
Понятное дело, дядя Эм туда пошел, потому что я остался в палатке один. Еще в полусне я сбросил ноги с кушетки и влез в сапоги. В этот момент снаружи раздались голоса и шаги, чавкающие по грязи. Дождя больше не было слышно. Я нащупал свой плащ и накинул его. На голом теле он был неприятно холодным и скользким. Я выскочил наружу, на ходу застегивая плащ, и пошел вдоль центральной аллеи.
Остальные двигались в том же направлении, кое-кто бегом. У большинства были при себе карманные фонари. Со сна я не сообразил захватить свой фонарь. Центральная аллея была погружена во мрак, но вслед за бегущими людьми я благополучно добрался до маленького шапито.
Для меня не составило труда найти барьер, ограждавший шапито, — я просто на него наткнулся. Оставалось перелезть через него и нащупать полотняную стенку. Приподняв снизу боковое полотнище, я очутился внутри палатки.
Там горел свет — пляшущий неверный свет примерно двадцати фонариков, которые слабо освещали внутренность балагана, но были четко направлены в одну точку.
Этот световой круг был образован толпой людей, стоявших кольцом в самом центре. Они смотрели вниз. Я подошел к ним сзади и, вытянув шею, через плечи и головы собравшихся попытался разглядеть то, что лежало на земле. Кто-то стоявший передо мной слегка отодвинулся в сторону, и я пожалел о своем любопытстве.
На траве лицом вниз лежал обнаженный мальчик. На вид ему было лет шесть-восемь. У него были белая кожа и темные коротко остриженные волосы. Рукоятка кинжала торчала из его спины. Это была очень массивная рукоятка. Она была похожа на рукоятки тех австралийских кинжалов, которые метатели ножей использовали в своем номере.
Я не знал этого мальчика, по крайней мере, не мог его узнать со спины. Народ вокруг меня возбужденно переговаривался. Стоявший напротив меня, по другую сторону круга, Поп Дженни опустился на колени и положил руку на плечо мальчика. Он тут же ее отдернул и сказал: