Воронин Андрей

Отражение удара

Глава 1

Когда она, миновав темный тоннель арки, вышла на улицу, на щеку ей упала первая капля дождя. Прикосновение было коротким, но за ним тут же последовало второе, а за вторым — третье, и она поняла, что дождя не миновать.

Вздохнув, девушка оглянулась на арку. Там, под кирпичными оштукатуренными сводами, дождь был бы не страшен, но черное жерло пугало само по себе — в нем было темно, как в угольном подвале, а темноты она боялась с детства. Ей всегда казалось, что во тьме живут чудовища, которые охотятся за ней персонально.

Умом она понимала, что это чепуха, но доводы разума были хороши при свете дня, а не теперь, в половине первого ночи.

Легкий хмель, явившийся следствием нескольких бокалов шампанского, выветрился почти мгновенно, и девушка, озабоченно сведя к переносице выщипанные в ниточку брови, покопалась в сумочке, словно это привычное действие могло разом избавить от всех проблем.

Разумеется, это не помогло: зонтика в сумочке не оказалось — она отлично помнила, что оставила его дома, — а кошелек, хотя и лежал на месте, был почти пуст. Денег должно было хватить как раз до получки, да и то лишь в том случае, если будет экономить на всем, а не раскатывать на такси через весь город.

Дождь между тем усилился, капли стали падать чаще, и она, захлопнув сумочку и поудобнее перехватив футляр со скрипкой, торопливо зашагала в сторону станции метро, до которой было еще очень далеко. Если она пропустит последний поезд, придется-таки ехать на такси, а такого удара ее скудный бюджет наверняка не выдержит. Мимоходом она подумала, что сама виновата в том, что попала в такое затруднительное положение: нужно было уходить вместе со всеми, а не торчать на кухне, перемывая грязные тарелки.

Несколько холодных капель упали за воротник, она ускорила шаг, пугливо оглядываясь по сторонам.

Скудно освещенная улица была пуста и целиком отдана во власть темноты и холодного октябрьского дождя. Мимо неторопливо прокатилась патрульная машина, и девушка разглядела за темным стеклом оранжевый огонек сигареты. Этот огонек немного успокоил ее, и она пошла ровнее, свободной рукой придерживая у горла края воротника. В конце концов, ситуация была самая ординарная: возвращаться домой затемно ей было не впервой, и ни разу ничего страшного не произошло — ни тогда, когда она на ночь глядя уходила с вечерних записей на радио, ни в те вечера, когда она играла в струнном квартете, развлекая классической музыкой посетителей казино, которым было глубоко плевать и на Моцарта, и на Баха, и на Чайковского, поскольку их интерес к музыке начинался с Игоря Крутого и заканчивался, как правило, им же. Вспомнив этих надутых индюков, девушка усмехнулась: ну, что с них возьмешь? Это были люди другого измерения, странные существа, поднявшиеся из темных морских глубин, раз и навсегда отделенные от нее и таких, как она, прочным барьером из толстого стекла — даже тогда, когда они проходили совсем рядом, задевая краем одежды и обдавая запахами спиртного, табака, пищи и одеколона… дорогого спиртного, дорогого табака, очень дорогой пищи и стоившей баснословных денег косметики. Она даже не пыталась понять этих людей, точно так же, как и они не пытались понять ее. Она была для них лишь частью обстановки, они для нее — тоже, и такое положение вещей устраивало обе стороны. Она играла на скрипке, они играли на деньги, и часть их денег в результате попадала в ее потертый кошелек, и это, говоря их языком, был «нормальный расклад».

Привычные мысли успокоили окончательно, и теперь она не могла понять, что еще минуту назад привело ее в состояние, близкое к панике. Неужели это сделала темная арка? Ну, не смешно ли, в самом деле?

Она оглянулась. Жерло арки все еще было видно с того места, на котором она теперь находилась, и при свете горевшего напротив фонаря она отчетливо увидела, как из провала в стене торопливо выскользнула сгорбленная невысокая фигура. Девушка вздрогнула.

Все страхи разом вернулись к ней, заставив бешено заколотиться сердце. Она попыталась идти быстрее, но ноги вдруг сделались ватными, она почти не ощущала их, хотя хорошо слышала стук каблучков по мокрому асфальту. Она пыталась убедить себя в смехотворности своих страхов, но теперь это получалось плохо: ночной прохожий, вышедший из арки, представился ей выбравшимся из пещеры хищником. Ночь — время охоты, и пугливым травоядным нечего делать на ночных тропах, по которым бродит обезумевшее от жажды крови зверье. Таков закон джунглей, подумала она, вспомнив Киплинга, и с трудом сдержала рвущийся наружу истеричный смешок.

Проспект шумел впереди, и до него все еще было далеко. Легкий футляр со скрипкой ни с того ни с сего сделался неожиданно тяжелым и громоздким, он все время норовил запутаться в юбке и, будто нарочно, колотил по ногам, мешая идти. Она снова оглянулась, но сгорбленной фигуры нигде не было видно. «Показалось? — переводя дыхание, подумала она и оглянулась еще раз. — Неужели показалось?»

Улица была пуста. Дождь постепенно набирал силу, потяжелевшие Капли ткали вокруг редких фонарей сверкающую бриллиантовую сеть, а крыши оставленных на ночь у обочины автомобилей мокро блестели, как горбатые спины всплывших на поверхность китов. Мокрый асфальт лоснился, как шкура огромной водяной змеи.

В окрестных домах одно за другим гасли окна — мокрый город отходил ко сну, всем своим видом демонстрируя благонравие и нежелание вмешиваться в чужие дела.

Девушка знала, что это всего лишь маска — одна из бесчисленного множества масок, которыми любил забавляться громадный каменный мегаполис, но она была рада и этому. На маске было написано равнодушие, как и на всех остальных масках города, но на ней, по крайней мере, не было злобы, и это поневоле успокаивало.

Девушка решительно тряхнула мокрыми волосами, отгоняя ночные страхи, повернулась спиной к напугавшей ее арке и зашагала к метро, стараясь ступать твердо и изо всех сил подавляя в себе трусливое желание обернуться. Она легко перепрыгнула скопившуюся в выбоине на тротуаре глубокую лужу, мельком пожалев, что так и не выучилась свистеть: сейчас ей казалось, что было бы просто здорово просвистеть какой-нибудь разудалый марш… на худой конец, можно было бы сыграть на скрипке, но дождь все усиливался, и скрипку было жаль.

Скрипка была хорошая — не Страдивари, конечно, но и не одна из тех сырых досок, которые производит отечественная промышленность, — так что не могло быть и речи о том, чтобы играть на ней под дождем. Она все же попыталась засвистеть, но вместо свиста с губ сорвалось только смешное и неуместное шипение, и тогда она стала напевать про красоток кабаре, невольно отождествляя себя с одной из этих разбитных и ничего не боящихся девиц. Ей было двадцать шесть лет, и она понимала, что выглядит довольно смешно: этакая Красная Шапочка, бредущая через темный лес и подбадривающая себя песенкой, но смеяться над ней здесь было некому, а с самим собой человек всегда может договориться.

И она договорилась с собой, тем более, что песенка действительно помогла, и через каких-нибудь десять минут впереди уже показалась горевшая, как маяк, рубиновая литера «М» над гостеприимно распахнутым входом в метро, а вокруг зашумел, заполыхал цветным неоном вывесок, замигал огнями светофоров, дохнул в лицо выхлопными газами оживленный проспект. Здесь уже были люди — торопливые, согнутые, прячущиеся под мокрыми зонтами фигуры, так же, как и она, стремившиеся успеть на последний поезд метро, — и последние капли испуга холодными ручейками стекли на мокрый асфальт и исчезли, смешавшись с дождевой водой.

Теперь она позволила себе обернуться на оставшееся позади темное устье улицы. Ей показалось, что она увидела мелькнувшую там темную, смутно знакомую фигуру, но теперь это зрелище оставило ее вполне равнодушной; это был просто прохожий, не имевший к ней ни малейшего отношения и совершенно не виноватый в том, что она вела себя, как испуганный ребенок.

Метро встретило влажным теплом. Мраморный пол был затоптан толпами пассажиров, ворвавшихся сюда со слякотных улиц. У сидевшей в стеклянной, похожей на стакан будке дежурной в красном берете было сонное, осунувшееся лицо, а топтавшийся возле будки здоровенный сержант милиции откровенно зевал, деликатно прикрывая рот огромным мосластым кулаком с ободранными костяшками. Это был островок света, тепла и благополучия в темном дождливом городе, и скрипачка окончательно успокоилась. Порывшись в сумочке, она отыскала завалившийся за подкладку жетон, зачем-то прикрываясь плечом от сержанта, словно тот мог с расстояния в десять метров углядеть болтавшийся в сумочке вместе со всякой женской мелочью газовый баллончик — полной уверенности в том, что она имеет право носить при себе это, с позволения сказать, оружие, у нее не было. Она вечно путалась в том, что законно, а что нет, утешаясь лишь тем, что игра на скрипке, по крайней мере, наверняка не считалась в России уголовно наказуемым деянием.

С привычной опаской миновав турникет, она торопливо сбежала по ступенькам эскалатора. На перроне маялось человек двадцать таких же, как она, ночных путешественников, а это значило, что поезда еще не было.

Она вздохнула с облегчением: раз так, она доберется до дома без приключений и совершенно излишних в ее положении материальных расходов.

Поезд подошел минут через пять. Он был полупустой и тоже какой-то усталый, словно торопился поскорее закончить смену и отправиться в депо, чтобы там, на запасных путях, вполглаза покемарить до рассвета, которого он не увидит. Ей вдруг стало интересно: как долго служат поезда метро и часто ли им удается увидеть небо. В сущности, подумалось ей, у них очень незавидная доля: всю жизнь с грохотом и воем носиться по темным туннелям, никогда не видя никакого света, кроме электрического. Наверное, подумала она, поезда метро страшно завидуют тем счастливчикам, которым доводится пересекать реку по Метромосту или проезжать через Измайловский парк. Сидя на обтянутой рыжим дерматином скамейке и разглядывая в стекле напротив отражение, она представила себе, каково это быть поездом метро, и решила, что быть скрипачкой в казино все-таки лучше. Это, конечно, тоже не самая яркая из возможных судеб, но все-таки…