Абрамов Сергей
Двое под одним зонтом
Сергей Абрамов
Двое под одним зонтом
Апрельская сказка
1
Ночь и дождь, ночь и ветер - мокрый и колкий, забытый зимой в этом насквозь продрогшем апреле, в этом фальшивом апреле, который даже и не притворяется серединой весны. Впрочем, днем еще туда-сюда: солнце проглянет иной раз, чуть согреет ветер "умеренный до сильного", а уж ночью...
"Ночь нежна", - сказал некий классик. Счастливчик - он не шлепал по черным лужам в заполуночном мороке, когда фонари на столбах - из разумной экономии, вестимо! - уже погашены, утлый зонт мощно рвется из рук, но его подъемной силы - увы! - недостаточно, чтобы перенести тебя по воздуху прямо к остановке троллейбуса, зато твоих сил едва хватает, дабы не упустить его в свободный полет. А дождь между тем нещаден.
Плюс еще одно существенное неудобство: холодно.
Были бы денежки, плевать тогда на все неудобства: теплое такси - лучшее средство от стихийных неурядиц. Но зарплата ожидалась лишь в среду, а полчаса назад настал понедельник, и даже если попоститься пару деньков, все одно на рупь с мелочью, имеющиеся в кармане, до дому на такси не добраться. Вот так-то: безденежье - род подвижничества...
Вслед за зонтом Дан выскочил из крутого переулка на Садовое кольцо и не без усилий направил зонт к троллейбусной остановке. Она была безлюдна под стать улице, несмотря на непоздний час, и Дан с тоской подумал: а вдруг троллейбусы уже забились в свои теплые стойла и ожидать их весьма напрасно, перспектив никаких?
Требовалось терпение, и Дан верил, что обладает им; он прислонился спиной к дереву, смотрел на редкие автомобили, глиссерами несущиеся по мелкой реке Садового кольца. Она текла мимо Дана, мимо его крохотной пристани, обозначенной жестяной табличкой с буквой "Т" на фонарном столбе, асфальтовой Волгой вливалась она в ночной шлюз тоннеля - там, вдалеке, у Таганки, в яркий квадрат, чуть приглушенный карандашной штриховкой дождя.
- Давно ждете?
Это было слово, вернее - слова, даже законченная фраза с вопросительной интонацией, но она помстилась Дану явным наваждением, таинственным порождением ветра или дождя, говоря по-научному, - аберрацией слуха. И все же он обернулся, выглянул из-под своего раскладного укрытия, укрощенного зонтика, поискал причину ослышки. Причина эта - вполне реальная, однако, предстала неким марсианским существом малого роста в длиннополом темном, цвета ночи, балахоне, почти без лица, но Дан все же отметил глаза - то ли сами горели они кошачьим огнем, то ли блеснули чем-то отраженным: может быть, фары промчавшегося авто вспыхнули в них.
Но было нечто, зачеркнувшее придуманную Даном гофманиаду, нечто современно-рациональное, утилитарно-целесообразное, более того - роднившее Дана с этим ночным фантомом: зонт. Слишком пестрый, несерьезный, с какими-то розочками, разводиками, я, углядев его, Дан не без грусти умерил разгулявшееся воображение, и балахон цвета ночи стал обыкновенным модным плащом - с пелеринкой, с пояском, со всем, что положено, а глаза ожидающе смотрели из-под платка, повязанного по-бабьи - по брови, чтоб дождь не мочил волосы.
Короче, перед Даном стояла женщина, терпеливо ждала ответа на свой вопрос.
- Минут пять, - сказал Дан и усомнился: на самом деле, сколько он стоит, подпирая спиной голую липу? Время текло, пожалуй, столь же медленно, как и асфальтовая река у низкого берега тротуара, оно безмерно растянулось этой пустынной ночью, а то и вовсе исчезло - ночь вне времени. Иначе куда подевались троллейбусы? Расписание-то у них существует...
- Минут пять, - сказал Дан. - А может, и больше. Может, целый час.
- Вы, наверно, выпили? - спросила женщина, но не было в ее вопросе привычного презрения к пьяному мужику, а слышалось некое сочувственное понимание: мол, я приму вашу шутку, но объясните мне ее подоплеку, если это и вправду шутка.
- Выпил, - сознался Дан, - но самую капельку, - ему почему-то нравилось отвечать женщине, и шутить ему тоже хотелось, несмотря на мрачную погоду, скорее вопреки ей. - Совсем малую капельку красного вина, но она сместила мое понятие о времени, и минута для меня сейчас равна часу и наоборот.
Произнес так, послушал себя со стороны: каково? А оказалось - никак.
- Вы очень трезвый, очень мокрый и очень замерзший человек, - сказала женщина, и в голосе ее не было ни улыбки, ни сочувствия, лишь констатация факта. - Когда доберетесь до дому, то непременно примите ванну, выпейте горячего чая и можете позволить себе несколько капелек воспетого вами напитка.
Вот вам удобный повод для флирта: "ночь, улица, фонарь" и двое мужчина и женщина, Он и Она, и Она не прочь поддержать беседу, поначалу легкую и безрассудную, а что потом - не к чему загадывать... Но подобная мысль показалась Дану обманной, слишком поверхностной, пустоватой; он чувствовал, что женщина просто поддерживает разговор - не больше! - и будь на его месте иной или иная, все вышло бы точно так же: встретились на мгновение, перебросились десятком малозначащих фраз и разошлись, тут же забыв друг о друге. Добрая приветливость случайных прохожих - исконно русская, черта, к сожалению, забытая ныне, даже вызывающая порой удивление в суетливой городской беготне...
- Я бы с радостью последовал вашему совету, - улыбнулся Дан, размягченный собственными мыслями, - но для этого надо сначала доехать до дому. А троллейбуса нет и не предвидится.
- Почему не предвидится? - удивилась женщина, и удивление ее показалось Дану не наигранным - вполне искренним. - Сейчас подойдет.
- Прямо сейчас? - Дан все же пытался шутить. Но женщина не приняла шутливого тона.
- Прямо сейчас, - серьезно сказала она. - Закройте глаза и сосчитайте до десяти. Ну, закройте, закройте, что вам стоит...
Дан послушался. Зажмурился, крепко-накрепко стиснул веки, принялся считать:
- Один... два... три...
На счете "девять" женщина - некому больше! - резко потянула его за локоть в сторону от дерева, он не ожидал этого, чуть не потерял равновесие, но устоял, удержался на своих двоих, открыл глаза и машинально закончил:
- Десять!
К остановке бесшумно подплыл пустой троллейбус, похожий одновременно и на пароход и на аквариум, обдал водой из-под колес ствол липы, где только что стоял Дан и откуда женщина предусмотрительно увела его - все посуше будет.
- Пожалуйста, - сказала женщина, - заходите.
Как домой пригласила - гостеприимно и буднично, без всякой торжественности, и Дан - дурак дураком - вымолвил растерянно:
- Спасибо, - подсадил женщину и сам влез.
- Единый, - сказала женщина громко, чтобы водитель услышал ее.
- Единый, - эхом подтвердил Дан.
- Предъявлять надо, граждане, - прохрипел над ними Динамит.
Предъявили. Сели рядышком - благо все места свободные. Помолчали.
- Вам далеко ехать? - спросил Дан.
- Не очень, - ответила женщина. - А вам?
- Мне до Самотеки.
Опять помолчали. Водитель исправно объявлял остановки, кто-то входил и выходил, кто-то шумно смеялся на задней сиденье, потом смех утих... Дан не следил за троллейбусной ночной жизнью, она текла как бы мимо него, не задевая, даже не очень-то обнаруживая себя.
- А что вы так поздно и одна? - спросил Дан, изумляясь собственной бестактности.
- Дела, - спокойно сказала женщина. - А вы что?
- Я в гостях был. У друзей. У них сыну три года стукнуло. Его зовут Антон.
- Друга?
- Нет, сына. А друга зовут Валерий Васильевич. А его жену зовут Инна. А его тещу, которая целыми днями сидит с Антоном, зовут Марфа Петровна.
- Редкое имя...
- Да уж... У меня тоже редкое имя. Знаете, какое?
- Какое?
- Даниил. А короче - Данила. А общеупотребительно - Дан.
Женщина внимательно оглядела Дана, изучающе оглядела.
- Что-нибудь не так? - спросил Дан.
- Вам, вероятно, лет тридцать?
- Попали в "десятку".
- Тогда все Сергеи да Андреи рождались, это сейчас мода на старые имена пошла.
- Папаня мой чурался моды, но не бежал от традиций. Сам он был Фрол, а дед - Гаврила, а прадед - опять Даниил.
- Значит, вы - в прадеда...
- Вроде...
Тут бы спросить: а ее-то как зовут? Но Дан почему-то не решался задать этот невиннейший из вопросов, что-то удерживало его, а что - сам не ведал. Разговорился он как-то глупо, не к месту, да и не к желанию собеседницы. А какая она собеседница? Что ни спросишь - темнит, сама ни о чем не заговаривает, не интересуется, а он, между прочим, чуть ли не всю свою биографию выложил. А болтун, как известно, находка для шпиона.
Теперь уж он оглядел "шпиона" - как она давеча его взглядом прощупала. Ничего особенного: одна из тысячи. Сняла мокрый платок, повесила его на никелированную трубку над передним сиденьем, расстегнула воротник синего все-таки модного! - плаща. Волосы коротко стрижены - не черные и не светлые, так - серединка на половинку, самый распространенный сейчас колер. Глаза, правда, большие - карие, ресницы подкрашены, а веки не подведены: незачем глаза увеличивать, природа и без того расстаралась. Ну, рот, нос, щеки. Все в норме, ничего сверхъестественного, косметики минимум. Итог: обычное миловидное личико, которое потерялось бы в сонме подобных ему, если бы не глаза...
Да-а, глаза... А ведь было в них что-то "этакое" - там, на остановке, в дождливой темноте, что-то пугающе странное - не померещилось Дану, нечего душой кривить.
- Слушайте, - сказал он решительно, - можете ответить честно на честный вопрос?
- Ну, если на честный... - улыбнулась она, и Дан "дописал" к ее портрету улыбку - хорошую улыбку, мягкую, яркую.
- Откуда взялся троллейбус? Да еще на счет "десять"? Я ведь, прежде чем зажмуриться, поглядел: он и не маячил.
- Честно? - вроде бы раздумывала она. - Да не поверите вы, Даниил Фролович...
