Белокопытов Александр

Рассказы о базарах, гусарах и комиссарах

Куда ни пойдешь, ни поедешь, всегда на кого-нибудь или на что-нибудь наткнешься и напорешься… Соберешься в одно хорошее место, а попадешь совсем в другое, не очень хорошее…

Вместо театра, допустим, или библиотеки, вдруг — на базар нарвешься! А базар — шумный, наглый, не сразу и выберешься… Спросишь какую-нибудь безделицу, а сам от природы — культурный, вежливый, дальше — некуда! А тебе в ответ: «Следи за базаром, чукча!» — «В смысле?» — «В смысле — фильтруй компот!» А ты вроде и не чукча совсем, но — ладно, начинаешь следить за базаром, фильтровать… А базар-то — шумный, народу — до хрена! и народ-то нынче какой? Все — вор на воре и карманник на карманнике. Трудно уследить, а уж фильтровать — тем более. Того и гляди, — сам без штанов останешься!

А то с гусаром перехлестнешься… Он скажет: «Давай-ка, брат, я тебе гусарскую балладу спою! Ты сам гусаром-то был?» — «Нет, гусаром не был. Так, погусаривал слегка…» — «Ну, тогда, слушай, учись». И начинает петь… Все уши тебе пропоет… А что тебе слушать? Ты и сам петь мастак. Хоть целую неделю, если заведешься. Ты сам этих баллад знаешь столько, что в пору на работу не ходить, а только петь да подплясывать, лишь бы кто уши развесил…

А то со свиньей нос к носу встретишься. А свинья — здоровая, наглая тоже. А вдруг да она человечиной питается? Страшно…

Или — еще смешней — к комиссару на закуску попадешь… Давай он тебя обрабатывать, так и так пробовать на зуб, грызть… А ты сам — занозистый, костистый, не сразу и угрызешь… Так, попробует он тебя, пожмакает-пожмакает, пока не выплюнет… Скажет: «Ладно, живи пока, иди дальше копти».

Вот и живешь, и коптишь посреди житейского базара, в суете и томлении… Ждешь, когда из дыма огонь появится… Дыма без огня — не бывает.

СЕРДЦЕ СВИНЬИ

Один мужичина, горлопан и пустобрех, человек по всем статьям никудышный, сам себя переплюнул, в цари угодил. И как такое могло произойти? Никто до сих пор в толк взять не может. Но, что случилось, то случилось, как говорится: ничего не попишешь, не нашлось никакой другой примечательной фигуры, кроме него дурака.

Сел мужичина на трон, стал царствовать. Жену свою, образину, первой красавицей при дворе объявил, перезрелых дочек в мгновение ока замуж выдал. Мужьям их, в качестве приданого, важные государственные посты отвалил: один стал самолетами заведовать, другой при винных погребах сел. Тут же, на всякий непредвиденный случай всем членам семейства за границей тайные счета открыли, береженого Бог бережет. Тряхнули казну, государство-то оно богатое, не обеднеет.

Хорошо, позаботились первым делом о себе, ладно. Теперь бы только мужичине начать с умом царствовать, государству — богатеть, народу благоденствовать, да окажись он человеком запойным. Чуть что, с каким заморским гостем встреча, а он пьян в стельку, лыко не вяжет. Колобродит по дворцу, то о косяк шарахнется, глаз себе подобьет, то с лестницы навернется, нос сломает. Короче, ведет себя по-свински и никто с ним совладать не может, царь все-таки, не хухры-мухры. Потом, когда уже за глаза перельет, остановится кое-как. Отвадят его немного от пьянки, подлечат, повезут по городу проветриться, а он как заблажит:

— Хочу, — кричит, — по малой нужде выйти и с народом пообщаться, я своего народа не боюсь!

Делать нечего, надо тормозить, царь приказывает. Остановят машину, выйдет мужичина к народу, не успеет малую нужду справить — раз! — и в канал сыграет вниз головой, едва водолазы его спасут. Так и царствует через пень-колоду: сегодня — пьян, завтра — с похмелья, запустил все дела государственные. А все подручные его, как на грех, вор на воре оказались, прут и волокут в разные стороны, пока царь в беспамятстве. Все добро в стране растащили, народ в бедность загнали. Уж умные люди мужичине намекают:

— Что ж ты, царь, творишь, как страной правишь?!

А он давай на них орать, глотка-то луженая:

— Я сам умнее умных! Нечего мне дураков слушать! Без сопливых скользко!

Вот и попробуй, намекни такому.

Долго ли, коротко ли это бесчинство продолжалось, но вдруг стало у мужчины от пьянства сердчишко пошаливать, так пошаливать, что в пору дуба дать можно. Заволновались все домашние и прихлебатели: что делать? Ведь если царь и вправду дуба даст, то попрут их всех со двора под зад коленом и все кровью и потом нажитое добро отнимут! Как горю помочь? Вынырнул тут один хитрован, наполовину рыжий, наполовину черный с проволочными кудрями, подсказал:

— Есть, — говорит, — далеко за морями, за океанами в одном поганом царстве лекарь знаменитый, как раз по сердечным делам большой мастер.

Быстренько снарядили к нему гонцов, посулили горы золотые, только бы вылечил.

Лекарь не заставил себя долго ждать, скоро примчался с банкой под мышкой, а в банке сердце от племенного кабана по кличке Билли в специальном растворе болтается. «Для хорошего человека, — здраво рассудил лекарь, — и у Билли сердце вынуть не жалко». Положили царя на хирургический стол, поколдовал над ним лекарь, поставил ему сердце от хряка. Открыл царь один глаз, спрашивает:

— Ну как, могу я теперь вволю в серьезные мужские игры наиграться?

— Можешь, — отвечает лекарь, — даже и штангу поднимать.

— О-о, — обрадовался мужичина, побежал к жене. — Слышь, тетка, мне с новым сердцем все можно, даже и штангу поднимать. Всех я вас теперь в бараний рог согну!

— Но-но, штангу ему поднимать… — поддакивает жена. — Да ты, мурло, за свою жизнь-то ничего тяжелее стакана не поднимал!

— Молчи, дура! — заревел на нее мужичина.

— Сам молчи, боров, ты мне не указ, я сама — царица! — не сдается жена. Так и поговорили.

А сердце и впрямь хорошо заработало, гонит кровь, как добрая помпа. Теперь бы царю только работать и работать, страну за уши из дерьма вытягивать, в которое он ее вверг, но тут новая напасть на него навалилась: видом он стал преображаться. Лоб его начал как бы назад уходить, сглаживаться, а лицо, наоборот, вперед вытягиваться до неприличия. И вести себя при этом стал мужичина совсем непонятно. Придет бывало на ответственное заседание, сядет на председательское место и вдруг возьмет ни с того, ни с сего и бухнет ноги на стол… Сам смотрит на всех как ни в чем ни бывало. Что за чудеса в решете? Надо важные государственные задачи решать, думать, у кого еще денег перехватить, а тут черт знает что творится, — цирк да и только! А он доклады слушает, зевает, ухмыляется, ждет не дождется, когда эта бодяга закончится. А уж если заговорит иной раз, то такую околесицу понесет, срам слушать. Уж и жена пытается его вразумить:

— Ты что это, хряк, государством опять не занимаешься, совсем по-свински себя ведешь?

А он в ответ:

— Молчать, хавронья! Кто в свинарнике пахан?!

Вот и поговори с таким.

Дальше еще хлеще пошло. Стало у него шею распирать, так расперло, что ни в один воротник она не лезет, а тело жесткой щетиной покрылось. Издали посмотреть на мужичину — свинья свиньей. Вот тебе и царь! И что с его таким свинячим видом делать? А ведь ему еще указы издавать, страной руководить надо. И как его такого на люди выпускать.

Догадались пока вместо него на заседания куклу резиновую подсовывать. Надуют, посадят ее в отдалении, в нужный момент дернут веревочку, она головой кивнет, вроде как царь со всем согласен. Несколько раз провернули это дело, пока с рук сошло. Но ведь вечно так продолжаться не может, надо спасать ситуацию, иначе гибель всему семейству и челяди. Все головы ломают, а никто ничего путного подсказать не может, даже самый хитрый хитрован, наполовину рыжий, наполовину черный, и тот руками разводит.

А царю хоть бы что, хлебнет из бутылочки и куролесит в задних палатах дворца, на всех и на все наплевал, носом тумбочки переворачивает, ковры роет, вроде как что идет. И таким своенравным стал, никого не признает, даже супругу. Уже ближе к вечеру изловят его кое-как, навалятся скопом, свяжут веревками, обреют всю похабную щетину начисто, а к утру, смотришь, он опять весь оброс до безобразия.

А скоро и совсем невероятное случилось… Соскочил он среди ночи с супружеского ложа, завизжал как резаный, помчался вниз по парадным лестницам, распугал охрану, вышиб двери дубовые — и дунул неизвестно куда! Что тут началось! Все переполошились, кинулись искать… И царская служба безопасности, и милиция, и войска, даже самолеты в воздух поднялись. Долго искали, с ног сбились, а толку нет. Как сквозь землю царь провалился!

Спасибо одному забулдыге, осеменителю со свинофермы, тот в канаве спал, пьяный-пьяный, а одним глазом все приметил, продал информацию государственной важности за две бутылки водки. Рассказал, что пробегал мимо него под утро кто-то страшный в сторону свинофермы, хрюкал и ревел грозно, весь сладкий сон нарушил, не иначе как сам царь и был!

Поехали на свиноферму — и точно. «Было такое, — поведали рабочие. Ворвался на территорию нездешний кабан, снес ворота металлические, напугал служащих до полусмерти и ринулся прямиком в загон к свиноматкам, только там и успокоился». Подошли к загону, поглядели, а там действительно среди породистых свиноматок здоровенный хряк бродит, довольно грязь месит, любовно всхрюкивает и по-хозяйски о маток трется. А как одолеет его жажда, подойдет он к корыту, похлебает окрошки и давай опять тереться, ласкаться о пышнотелых подруг, хорошо ему здесь в гареме, вольготно. Только по обрывкам синих кальсон его, царя-то, и признали. Нашел он таки свое место в жизни.

А уж как увидел он свиту и жену свою законную, как вздыбил щетину на загривке, как кинулся зверем на решетку с намерением всех изувечить и жизни лишить! При этом будто еще и слова человечьи произнести пытается, только они все больше площадную ругань напоминают. Тут, наконец, и супруга его узнала, возопила: