Юрий Петрович Азаров
Групповые люди
Художественное оформление книги. Работы Юрия Азарова
***
***
***
***
***
***
Часть первая
1
– Тут, землячок, зеков немае,- пояснял мне тогда, в начале 1985 года, Багамюк, едва ли не главный персонаж моих философско-эмпирических поисков, он же – Рог зоны, Председатель Сучьего парламента, Лохмач, Красная маска – эти воровские обозначения точно выражали бесовскую суть бывшего мокрушника и бодяги (убийцы и вора), век бы ему свободы не видать! А он тогда продолжал мягко стелить, давая мне понять, что он хоть и в зоне, а все равно с отечеством строит новую жизнь.- Це раньше булы лагеря и заключения, а теперь колония и осужденные. У нас новое мышление про исправительно-трудовые учреждения. Тут и с матерком поаккуратнее, землячок, а то, можно сказать, остаточная шушара (Шушара – отрицательная часть осужденных, не пользующаяся авторитетом у лидеров. (Здесь и далее примечания автора.)) не так поймет и даст прикол в наколку (Дать прикол в наколку – натравить одного человека на другого. В данном случае намек на изнасилование.). А это шо значит? – Багамюк подмигнул заключенным. Их хохот добил меня окончательно.
К контрастам мнимой ласковости и садизма я никогда не мог привыкнуть в этом образцовом лагере, то бишь колонии, куда меня сунули невесть за какие грехи. Впрочем, каждый так и говорил. И каждый знал, за что его спеленали. А все равно беса гнал: «Ни за что и на полную катушку».
Здесь требуются некоторые семантические уточнения. «Гнать беса», «бесогонство» означает не только ехидство или притворство, но и такую пеструю игровую смесь скрытого и явного издевательства, коварного шутовства, жестоких укусов и щипков, когда непременно есть жертва, когда зачинщик спектакля, работая на толпу, пробуждает в ней низменные инстинкты, устраивая подобие пляски чертей карнавала темных сил, дьявольскую клоунаду, когда злобность диалектически переходит в ликующий хохот. Клоунада – вершина уголовного развлекательного мастерства. В этом развлекательстве и родилось бойкое выраженьице, к сожалению не вошедшее ни в какие толковые словари,- «сделать клоуна», то есть «обезобразить лицо», сплюснуть его, разодрать, исковеркать, а чтобы оно корчилось и извивалось, можно и хребетик надломить, и ступню бревнышком в лепешку смять, и царги (Царги – руки.) ступером (Ступер – остро заточенный предмет.) раскромсать.
Беса в этой колонии гнали все, потому что смех и радость были основным педагогическим направлением воспитательного учреждения.
Любил повеселить честной народ и наш гражданин начальник, Заруба Павел Антонович. У него свои приемчики были. Вроде бы и неприметные, но творческие и доступные для всех уровней интеллектуального развития осужденных. Эти приемчики он называл сочетанием индивидуальных и коллективных форм воздействия. Нацелится на тебя улыбочкой, губки под смоляными усами в трубочку вытянутся, обращается к тебе как ангел-спаситель, а заключенные млеют от ожидания предстоящего наслаждения, а он шепотком к тебе, едва слышно, чего-то бормочет, а ты глядишь на его улыбочку и тоже, как дурак, расплываешься, а он как врежет на повышенной ноте:
– Прошу повторить, осужденный Степнов, что я вам сказал.- И уже подзывает какого-нибудь Багамюка и ему: – Провести с новеньким разъяснительную работу.- А это тоже не сахар…
Я сразу узнал о том, что Заруба создает новую систему воспитания. Что-то вроде Нью-Ленарка Роберта Оуэна. Это так он мне сказал, рассчитывая на мою помощь профессионального психолога.
– Но мы пойдем другим путем,- улыбнулся тогда Заруба, поясняя мои функции в Совете коллектива, куда по его рекомендации меня самым демократическим способом избрали граждане осужденные. Итак, я, Александр Степнов, в прошлом профессиональный психолог и публицист, понадобился начальнику колонии для создания Нового Ленарка в глубинах таежной Архары. Так прозвана была зеками Архангельская область, что тоже, конечно, было нарушением. Заруба достиг на своем воспитательном поприще солидных успехов: в закрытом ведомственном журнале «Новая жизнь» был дан о его колонии разворот, где говорилось, что ему удалось в короткий срок сколотить коллектив. Словечко-то какое: сколотить, точно коллектив – гроб!
На первом плане разворота был он, Заруба, улыбающийся, плечики расправлены, грудочка выпячена. Рядом с ним председатель Совета коллектива – Багамюк. Фотография с особенной силой подчеркивала незаурядные черты отрядного вождя – лысеющий лоб, хоть и бугристый, но огромный, как у мыслителя, нос точеный, глаза дерзкие, а губы всегда в улыбке. Это потом я уже поражался тому, какие же литые лица у рецидивистов! какие тела! какая схороненная мощь! И, глядя на Багамюка, думал: такая роскошная физиономия досталась вору и убийце. Впрочем, не всегда он убивал. Воровать – это другое дело. К этому он с детства был приобщен. Точнее, приобщен был к двум сферам – к воровству и руководству людьми. Между этими двумя сферами он не видел пропасти. Поэтому, еще не закончив техникум,- он заочно учился не то в ужгородском, не то в львовском строительном среднем учебном заведении,- он стал ведать какими-то колоннами, бригадами, участками, что и привело его к первой судимости: хищение в крупных размерах. Воровали вместе, а сел тогда он один. Потом, конечно, он пересчитал прежним дружкам бишкауты (Бишкауты – ребра человека.), одному пришлось так отремонтировать бестолковку (Отремонтировать бестолковку – разбить голову.), что он на всю жизнь стебанутым (Стебанутый – дебил.) остался – одним словом, поквитался. А вот второе дело – до сих пор не может опомниться Багамюк – бесовка (Бесовка – подруга.) заложила! Изебровая бикса (Изебровая бикса – хорошая женщина.) была, а ливернула (Ливернуть – выследить.), дала цинк (Дать цинк – предупредить кого-либо.) лягашам…
В колонии Багамюк был в своей стихии. Жил порожняком (Жить порожняком – быть авторитетом среди осужденных.). Свое дело знал туго. Многие благодаря ему вышли на заветное УДО (УДО – условно-досрочное освобождение.).
Особой привязанностью Багамюка были птички. Они слетались на его легкое посвистывание, садились на его голые плечи; в такие мгновения он сиял от счастья и ни за что бы не согнал с плеча какого-нибудь паршивенького воробышка, даже если бы в это время его увидел зам начальника по режиму коварный Еремин. Общение с птицами считалось во всех колониях жесточайшим нарушением и каралось суровыми мерами. Багамюк гордился своей любовью к вольным созданиям и никогда эту любовь не предавал. Единственный человек из руководства колонии, который знал эту привязанность Багамюка и уважал его за это, был Заруба.
Заруба, надо отдать справедливость, был незаурядной личностью. Он считал себя революционером, преобразователем, экспериментатором. Еще в юношеские годы в нем зажглась великая потребность социального переустройства. Это случилось при следующих обстоятельствах. Он, сын школьной уборщицы, в летние студенческие каникулы работал в совхозе. Вместе с ним одни и те же работы выполнял такой же студент, как и он, Вася Ханыгин, сын бригадира тракторной бригады. Когда Зарубе начислили вдвое меньше, чем Ханыгину, он возмутился. Дело закончилось дракой, в которой он совершенно случайно надкусил бывшему товарищу кончик носа, за что и оказался в следственном изоляторе, куда спровадили его старшие Ханыгины. В следственном изоляторе хрупкого Зарубу отдуплили (Дуплить – насиловать.) всей камерой, в течение месяца он шестерил, как последний чушонок (Чушонок – изгой, обиженник.), и на всю жизнь запомнил запах этого ада, пропитанного человеческими зловониями, осклизлой сыростью и человеческой похотью. И еще что-то осело в глубине его души, может быть, жажда реванша, или родилось то неукротимое бесогонство, благодаря которому он во всей дальнейшей жизни казался себе бесстрашным, уверенным и даже пророческим. К счастью, его не лишили свободы, но в институте у него были серьезные неприятности. Он признал свое поведение с Ханыгиным недостойным норм социалистической морали, но настаивал на том, чтобы его поняли: мир устроен несправедливо, этот мир надо переделывать, и он будет к этому стремиться. Конечно же, другими средствами. В Зарубе – на это многие обращали внимание еще в ранние его годы – по-странному сочетались возвышенный романтизм и предельный реализм, какой-то упрямый и последовательный. Заруба проникся любовью к учениям о высшей справедливости. Потому и налегал на утопистов: Фурье, Сен-Симон, Оуэн, Мор.
– Общество социального очарования! – часто и вдохновенно повторял Заруба.- У нас есть все возможности, чтобы построить такое общество!
Так обращался он к своим подопечным. Да, в своем Новом Ленарке будет это самое социальное очарование, мать его за ногу. И он так страстно говорил об этом, голос его, негромкий, но крепкий, так ладно входил в зачерствевшие души его слушателей, что никто и не сомневался в том, что это самое «мать его за ногу» будет немедля построено. Так считали, потому что разучились хоть в чем-то сомневаться.