Анна БЕРСЕНЕВА

ГАДАНИЕ ПРИ СВЕЧАХ

Часть 1

Глава 1

Яблок в этом году было так много, что утренний воздух был пронизан не только запахом, но и золотистым яблоневым сиянием.

С яблоневым запахом и светом связано было сегодняшнее Маринино настроение. Она не могла объяснить эту связь, но ясно чувствовала какой-то особенный трепет в груди, похожий на печаль и на предчувствие радости одновременно. Вот точно так яблоки и светятся, так они и пахнут — смешанный запах радости и печали.

Она сразу поняла, что поездка будет необычной. Конечно, в последнее время в её жизни было так мало событий, что любая поездка нарушила бы однообразное течение времени. И все-таки дело было не в разнообразии ожидаемых впечатлений. Марина никогда не ошибалась в своих предчувствиях и знала, что может полностью им доверять.

Тем более — в яблоневый Спас. В такой день сокровенные тайны проясняются, словно промытые чистой водой, и даже самые незоркие люди могут их разглядеть. А уж она, Марина…

Даже толстая пожилая Нина Прокофьевна, старшая медсестра из терапии, выглядела взволнованной, почти растроганной.

— Девочки, — басила она, ни к кому конкретно не обращаясь, — день-то какой сегодня, а? И, правда, праздник Божий!..

— Просто праздников же не осталось у нас, до того жизнь поганая, — пыталась возразить Люся из процедурной. — Погода хорошая, выходной — вот и праздник, много ли нам надо.

Но и в голосе Люси, несмотря на природную ворчливость, чувствовалась радость.

Дребезжащий «Икарус» катил по шоссе, ведущему из Мценска в Спасское-Лутовиново. Это и была неожиданная поездка — в тургеневское родовое гнездо. Вообще-то, конечно, обыкновенная экскурсия, такие в прежние времена устраивались часто, в том числе и для работников больницы. Но то в прежние времена, а в новые — удивления достойно. Зачем бы, кажется, облздравовскому начальству думать о культурном развитии врачей и медсестер, зарплату бы выплатить вовремя.

Как и следовало ожидать, поехали в основном незамужние женщины. У семейных хватает дел в выходной, не до развлечений. Они послали вместо себя детей-школьников: не пропадать же бесплатной поездке. И детки сдержанно галдели теперь в большом автобусе, обмениваясь своими какими-то новостями, взрослым непонятными.

Рядом с Мариной сидела дочка главврача, двенадцатилетняя Катюша Наточеева. Марина давно знала её, и девочка ей нравилась. Катюша часто приходила к отцу в больницу и всегда заглядывала к Марине в кардиологию, подолгу сидела у неё в процедурном кабинете, наблюдая, как Марина делает уколы или снимает кардиограмму.

«Конечно, врачом хочет быть», — незаметно улыбалась Марина, глядя на взволнованное, с почти благоговейным выражением, Катино личико.

Как все это было знакомо — больница, большой отцовский кабинет, чувство почтительного восторга!..

Даже сейчас, в пронизанном солнечными лучами автобусе, Катюша думала не о хорошей погоде, не о яблоках и не о Тургеневе.

— Тетя Марина, а для чего адреналин? — спрашивала она.

Приходилось отвечать, да ещё подробно. Маленькая, с прозрачным личиком Катюша была девочкой обстоятельной. Сначала Марина отвечала терпеливо и безропотно, но в конце концов ей это надоело. На очередной Катин вопрос — о том, как делать непрямой массаж сердца, она ответила:

— Папу спроси как-нибудь, ладно, Катенька? Смотри, какое утро, не хочется ведь сейчас об этом думать, правда?

Девочка обиженно шмыгнула носом и умолкла. Что ей было до какого-то утра, до чудесных пейзажей, плывущих за окном — поля и поля, куда они денутся. А о том, чтобы быть врачом, настоящим кардиологом, Катя думала всегда, это было её самым заветным желанием. Марине даже жаль стало девочку: в самом деле, много ли их теперь, мечтающих стать врачами, а не элитными проститутками? И разве сама она не была такой когда-то — да не когда-то, а всего лет десять назад?

Но ей действительно не хотелось думать сейчас о работе, и даже не из-за того, что она любовалась пейзажем… Печальный и счастливый холодок предчувствия будоражил Марину.

Марина Стенич работала в кардиологии уже три года, и вообще-то работа ничуть не угнетала её. Со стороны казалось, что она все делает играючи, её тонкие пальцы прикасались ко всему легко и мимолетно.

— Ты, сестричка, вроде кардиограмму снимаешь, а вроде уже и лечишь, — сказал ей как-то пожилой пациент, которого привезли по «Скорой» в предынфарктном состоянии. — И как это у тебя получается, прямо чудо, да и только. Ей-богу, полегчало, покуда ты со мной возилась. Способности, что ли, у тебя такие?

Марина только улыбнулась в ответ.

— Может и способности. Вы лежите, лежите, Степан Сергеевич, — сказала она, заглянув в регистрационную карту. — Думаете, чуть-чуть отпустило, так уже и вставать можно?

Конечно, способности. Сейчас — такие же мимолетные, как прикосновения Марининых пальцев, но усатый Степан Сергеевич все равно их почувствовал.

— На врача шла бы учиться, — сказал он. — Молодая, самое время, кому ж учиться-то, как не тебе?

— Пойду, наверное, — кивнула она.

— Не ленись, не ленись, — назидательно добавил Степан Сергеевич. — Молодежь теперь как все равно одурела, только деньгу загребать. Что Бог дал, о том совсем не думают. Сама потом будешь жалеть, вот помяни мое слово.

— Да какие у нас здесь деньги, — пожала плечами Марина. — Разве в больнице кто-нибудь из-за денег работает?

— И то верно, — вздохнул он.

Степан Сергеевич Евстафьев оказался последним её пациентом на сегодня. Рабочий день был окончен, и Марина чувствовала себя слегка усталой после ночного дежурства и целого дня беспрерывной беготни. Медсестер катастрофически не хватало — впрочем, так было всегда — и она одна вертелась там, где положено было работать троим.

Но это было даже хорошо: меньше оставалось времени на то, чтобы размышлять о равномерном течении жизни — о том, что нагоняло на неё неизбывную тоску.

А мысли эти наваливались на неё сразу, как только она выходила из больницы. Марина медленно шла домой по неширокой, сбегающей к реке улочке и думала о том, что ей уже двадцать три года, а жизнь её идет точно так же, как у всех одиноких медсестер — все равно, двадцатилетних или сорокалетних. Работа, необременительные домашние заботы — много ли надо одной! — немного больничных сплетен и слухов, то завистливо-злобных, то привычно-равнодушных, потом — тихие, неотличимые друг от друга вечера за книгами или у телевизора. И тягучее, как у всех, однообразие…

Однажды она рассказала об этом Нине Прокофьевне из терапии: несмотря на внешнюю суровость и басовитый голос, та была отзывчива, Марина сразу это почувствовала.

— А ты влюбись, — спокойно посоветовала Нина Прокофьевна. — Молодая девка, чего тебе? Все при тебе, и парни за тобой бегают. Вот нашла себе заботу — жизнь однообразная! Мне б твои годочки, Мариша!..

Марина только вздохнула, выслушав этот нехитрый совет. Зря разболталась, разнюнилась перед Ниной. Ну что толку в чужих советах? Какое такое откровение она надеялась услышать?

Все правильно говорила Нина Прокофьевна. Хотя Марина была не из тех ослепительных красавиц, которые отбою не знают от кавалеров, но и за ней не прочь были приударить не самые последние парни. Дело было не в отсутствии поклонников.

Дело было в ней самой.

Двадцатитрехлетняя медсестра Орловской областной больницы Марина Стенич не только никогда не была влюблена, но даже и представить себе не могла, как это можно влюбиться, и в кого. И ни книги её не убеждали, ни фильмы — она была сама по себе, и любовь была не для нее.

— Приехали, тетя Марина! — Катюшин голос вывел её из задумчивости. — Смотрите, сколько яблок продают!

Действительно, у самого усадебного забора расположились женщины с ведрами, полными яблок — золотых, зеленых, красных.

— А вот посвященные тоже есть! — наперебой зазывали они. — Яблочки берите, на Спас берите яблочки! Утречком в церковь сходили, берите!

Марина спрыгнула с подножки автобуса и медленно пошла вдоль яблочного ряда, с наслаждением вдыхая томительный запах. Краем глаза она заметила, что у входа в усадьбу уже стоит автобус с московскими номерами, а к нему подъезжает ещё один. Людно, оживленно было в Спасском в это ясное августовское утро.

Марина уже была однажды в тургеневской усадьбе, и её не слишком мучило любопытство. Просто приятно было идти ясным утром по чистой аллее, мимо церкви Спаса Преображения — туда, где сквозь стволы деревьев просвечивала зеленая крыша старинного дома.

Экскурсоводша ждала их у крыльца. Едва увидев её, Марина удивилась: неужели здесь работает эта изящная, элегантная женщина? Конечно, не колхоз — музей, люди здесь интеллигентные, но все же… На вид экскурсоводше не было тридцати, на ней была узкая бордовая юбка, чуть прикрывающая колени. Из-за высоких «шпилек» её ноги с тонкими лодыжками казались особенно длинными и стройными. Под вишневой шелковой блузой, свободно падающей до бедер, угадывались изгибы такой фигуры, на которую только слепой не обратил бы внимания. Марина даже вздохнула потихоньку: вот это да, не то что её узкие, как у подростка, плечики!

Прямые черные волосы падали экскурсоводше на плечи, черные миндалевидные глаза посверкивали под длинной челкой так таинственно, точно женщина собиралась рассказать не о Тургеневе, а о чем-то невероятно интригующем и загадочном.

Но, дождавшись пока вся группа соберется у крыльца, она произнесла самые обыкновенные слова:

— Здравствуйте, дорогие друзья, я рада приветствовать вас в музее-усадьбе Спасское-Лутовиново! Меня зовут Наталья Андреевна Спешнева, я проведу с вами экскурсию по дому и парку.

Живя в Орле, трудно ничего не знать о Тургеневе. Даже если совсем ничего не читать, даже если ни разу не сходить в музей, все равно — само собой как-то знается о нем, такой уж город. А для Марины и вовсе ничего нового не было в том, что приятным, низким голосом рассказывала Наталья Андреевна. Она только с непроходящим удивлением рассматривала её фигуру, костюм, прическу, гадая: что же за птичка такая залетная?