Пэлем Гринвел Вудхауз
Дядя Фред посещает свои угодья
Чтобы попить после ленча кофе в тишине и в мире, один Трутень повел приятеля в клуб, а там — в ту комнату, где можно курить, но реже бывают люди. В другой, побольше, пояснил он, беседы поражают блеском, но не так спокойны.
Гость его понял.
— Молодость!
— Она самая.
— Жеребята на лугу.
— Они.
— Но не все.
— Pardon?
Гость указал Трутню на молодого человека, только что появившегося в дверях. Глаза у него сверкали, изо рта торчал пустой мундштук; словом, если у него была душа, на ней лежала какая-то тяжесть. Когда наш первый Трутень его окликнул и пригласит подойти, он покачал головой, а там — исчез, словно грек, которого преследуют мойры.
— Ах, Мартышка, Мартышка!.. — вздохнул Трутень.
— Мартышка?
— Да. Твистлтон. Страдает из-за дяди.
— Неужели умер?
— Куда там! Приезжает в Лондон.
— И он страдает?
— А как же! После всего, что было…
— Что же было?
— Ах!..
— Так что же было?
— Не спрашивайте!
— А я спрошу.
— Тогда я отвечу.
— Старый добрый Мартышка, — сказал Трутень, — часто говорил со мной о своем дяде, и если в глазах у него не стояли слезы, я просто не знаю, где им стоять. Граф Икенхемский живет круглый год в деревне, но иногда ему удается сбежать в Лондон. Там он направляется в Олбени, к племяннику, и подвергает его невыносимым пыткам. Дядя этот, переваливший на седьмой десяток, обретает в столице свой настоящий возраст (22 года). Не знаю, встречалось ли вам слово «эксцессы», но именно оно приходит в голову Все это было бы не так страшно, если бы он ограничивался клубом — мы не ханжи, и, если не разбить рояль, делайте, что хотите, никто не шевельнется. Но он тащит Мартышку на улицу и разворачивается вовсю при совершенно чужих людях.
Теперь вы поймете, почему племянник посмотрел на него, как на порцию динамита, когда, набитый его обедом, окутанный дымом его сигары, сытый граф бодро и весело сказал:
— Ну что ж, пора заняться чем-нибудь приятным и полезным.
— Каким? — проблеял Мартышка, бледнея под загаром.
— Приятным и полезным, — со вкусом повторил дядя. — Положись на меня, не подведу Денежные дела не позволяют Мартышке применить особую твердость, но тут и он ответил решительно:
— Только не на собачьи бега!
— Ну, что ты!
— Надеюсь, ты не забыл, что там случилось?
— Как это забудешь! Хотя судья поумнее ограничился бы внушением.
— Я ни за что на свете…
— Конечно, конечно. Мы поедем в родовое гнездо.
— Разве оно не в Икенхеме?
— Их много. Предки жили и поближе, в Митчинг-хилле.
— Под Лондоном?
— Теперь там пригород. Луга, где я играл ребенком, проданы и застроены. Но прежде то была деревня твоего двоюродного деда. Он носил бакенбарды, а душа у него была такая, что ты со своей чистотой просто бы не поверил. Мне давно хочется посмотреть, что там творится. Наверное, черт знает что. Значит, едем.
Мартышка повеселел — в конце концов, даже такой дядя не очень опасен в пригороде. Масштаб не тот.
— С удовольствием, — сказал он.
— Тогда бери шляпу, подгузник — и в путь, — сказал граф. — Наверное, туда ходит автобус.
Мартышка не ждал особых красот от Митчинг-хилла, не ждал — и не дождался. Когда выйдешь из автобуса, рассказывал он, видишь ровные ряды обшарпанных и одинаковых домиков. Однако он не роптал. Стояла ранняя весна, которая так часто обращается в позднюю зиму. а он не взял ни пальто, ни зонтика, но все равно испытывал тихую, трезвую радость. Время шло, дядя еще ничего не выкинул. Тогда, на собачьих бегах, он уложился в десять минут.
Мартышке казалось, что удастся обойтись без эксцессов до вечера, а там
— поужинать и уснуть. Лорд Икенхем подчеркнул, что жена его, а для Мартышки
— тетя, освежует их тупым ножом, если они не вернутся к часу, так что все могло пройти без особых потрясений. Примечательно, что, думая об этом, Мартышка улыбался, — больше ему улыбаться не пришлось.
Надо заметить, что пятый граф поминутно притормаживал, словно собака на охоте, и говорил, что именно здесь он пустил стрелу сапожнику в зад, а тут его тошнило после первой сигары. Наконец, он остановился перед коттеджем, который по каким-то причинам назывался «Кедры».
— На этом самом месте, — умиленно вздохнул он, — пятьдесят лет назад, тридцать первого июля… А, черт!
Последние слова были вызваны тем, что наконец хлынул дождь, густой, как душ. Дядя и племянник прыгнули на крыльцо и встали под навес, откуда и переглядывались с серым попугаем.
Висел попугай в клетке, она стояла на окне, но важно не это; важно то, что дождь ухитрялся брызгать сбоку. Когда Мартышка поднял воротник и вжался в дверь, она отворилась. Поскольку на пороге стояла служанка, он вывел, что дядя нажал на звонок. Заметим, что она была в макинтоше. Лорд Икенхем смущенно улыбнулся.
— Добрый день, — сказал он. Она с этим согласилась.
— Это «Кедры», если не ошибаюсь? Она согласилась и с этим.
— Хозяева дома?
Тут она сказала: «Нет».
— А? Ничего, ничего, — утешил ее лорд Икенхем. — Я пришел, чтобы подстричь коготки попугаю. Мой ассистент, мистер Уолкиншоу. Дает наркоз, — и он указал для ясности на Мартышку.
— Из ветеринарной лечебницы?
— Вы угадали.
— А мне никто не сказал.
— Скрывают? — посочувствовал граф. — Нехорошо, нехорошо.
С этими словами он направился в гостиную. Мартышка шел за ним, служанка
— за Мартышкой.
— Что ж, — сказала она, — я пойду. У меня выходной.
— Идите, идите, — сердечно откликнулся граф, — мы все приберем.
Когда она удалилась, он зажег газовый камин и пододвинул к нему кресло.
— Ну вот, мой друг, — сказал он, — немного такта, немного выдумки — и мы в тепле и холе. Со мной не пропадешь.
— Нельзя же тут сидеть! — сказал Мартышка. Лорд Икенхем удивился.
— Нельзя? Ты считаешь, лучше идти под дождь? Все гораздо сложнее. Утром, еще дома, мы с твоей тетей поспорили. Она полагала, что погода обманчива, и пыталась всучить мне шарф. Победил, конечно, я. Теперь представь себе, что будет, если я простужусь. В следующий раз мне дадут набрюшник и респиратор. Нет! Я останусь здесь, у камина. Не знал, что газ так согревает. Я даже вспотел.
Вспотел и Мартышка. Он изучал право и, хотя изучил не все, полагал, что врываться в чужие дома преступно и подсудно. Кроме юридической стороны, была и нравственная: он отличался особой щепетильностью, пекся о приличиях (т. наз. «comme il faut»), а потому —потел, кусая губы.
— А вдруг хозяин вернется? — спросил он. Только он это произнес, в дверь позвонили.
— Вот видишь!
— Не говори так, дорогой, — упрекнул его граф. — Эти слова любит твоя тетя. Зачем волноваться? Ну, кто-то зашел. У хозяина есть ключ. Выгляни в окно, кто там.
Мартышка осторожно выглянул.
— Розовый тип.
— Какого оттенка?
— Малиноватого.
— Прекрасно. Это не хозяин. В таких домах живут люди, изнуренные работой в конторе. Пойди спроси его, чего он хочет.
— Лучше ты пойди.
— Пойдем вместе, — предложил граф.
Они открыли дверь и увидели молодого человека, спереди — розового, сзади — мокрого.
— Простите, — сказал гость, — дома мистер Роддис?
— Нет, — отвечал Мартышка.
— Да, — отвечал его дядя. — Вечно ты шутишь! Прошу, прошу! Мой сын, Дуглас.
— Робинсон…
— Простите, я — Роддис.
— Это я Робинсон.
— Ах, вы! Теперь все ясно. Очень рад. Заходите, разувайтесь. Они пошли в гостиную. Лорд Икенхем развлекал гостя беседой, Мартышка пыхтел от горя. Ему не хотелось быть ни птичьим анестезиологом, ни Роддисом-младшим. А главное — он видел, что дядю понесло.
В гостиной, стоя на одной ноге, гость спросил:
— Джулии нету?
— Нету? — обратился граф к Мартышке.
— Нету, — ответил тот.
— Ее нет, — перевел граф.
— Она прислала телеграмму, — объяснил гость, вставая на другую ногу.
— Едет к вам. Что-то у них случилось.
— Да, да, — подтвердил лорд Икенхем.
— Ваша племянница… или вашей жены?
— Неважно. У нас все общее.
— … хочет за меня выйти.
— Это хорошо.
— А они не разрешают.
— Кто именно?
— Родители. И дядя Чарли, и дядя Генри. Я для них плох.
— Действительно, нравственность младших поколений…
— Нет, я чином не взял. Они гордые.
— Да? Странно. Разве они графы?
— Ну. что вы!
— Тогда какая может быть гордость? Вот графы — другое дело. Встретишь графа…
— Потом, я поссорился с ее папашей. Слово за слово, и я его назвал… Ой!
Гость отпрыгнул от окна, перепугав нежного Мартышку, который не ждал таких движений.
— Идут!
— Вы не хотите их видеть?
— Не хочу.
— Прячьтесь за диван.
Взвесив этот совет, гость исчез. Звонок надрывался. Граф и его племянник снова вышли в переднюю. Чуткий наблюдатель заметил бы, что племянник дрожит.
— Ты их впустишь? — спросил он.
— Конечно! — отвечал дядя. — Роддисы гостеприимны. Однако с ними лучше вернуться к прежней версии. Точнее, ты к ней вернешься. Видимо, они знают, есть ли у них молодой родственник по имени Дуглас. Итак, ты — ветеринар. Иди к клетке, смотри на птицу. Постукивай палочкой по зубам. Йодоформом пахнуть не можешь? Жаль, это было бы картинно.
Мартышка подошел к попугаю и смотрел на него, когда вошли неприветливая женщина, обычный мужчина и прелестная девушка.
В девушках он разбирался, и если, обернувшись, определил ее именно этим словом, мы можем на него положиться. Одета она была так: черный берет, темно-зеленый жакет, твидовая юбка, тонкие чулки, изящнейшие туфли. Глаза у нее были большие и светлые, лицо — как роза на рассвете. Вряд ли Мартышка видел такую розу, на рассвете он спит, но суть ясна.
