Гоник Владимир
Преисподняя
Владимир ГОНИК
ПРЕИСПОДНЯЯ
человек - явление временное
НИЖНИЙ МИР
Предисловие автора ко второму изданию романа "Преисподняя"
Не думал, что роман "Преисподняя" когда-нибудь выйдет в свет. По крайней мере в России.
Я работал над ним два с лишним десятка лет, работа шла с неимоверным трудом и была столь же опасной, сколь и безнадежной, я даже надеяться не мог на публикацию.
Можно было, конечно, попытаться издать роман за рубежом с неизбежной посадкой на долгий срок, хотя была вероятность и просто исчезнуть без следа или угодить в психушку, что широко практиковалось в те годы.
И я отчетливо представляю, что со мной сталось бы, проведай власти, над чем я работаю. За меньшее стирали в порошок.
Вот почему работа над романом все годы велась в глубокой тайне. Даже в начале 1991 года, когда после удачной премьеры в Голливуде моего фильма "Грешник" мне без конца задавали вопрос, над чем я работаю, я помалкивал о "Преисподней" - слова не проронил.
После первой публикации отрывков из романа в газете "Совершенно секретно" в марте 1992 года друзья осыпали меня упреками: ты, мол, написал роман, а мы ничего не знали. Я неизменно всем отвечал: "Потому и написал, что не знали".
Основная работа над романом заняла около 15 лет - с 1973 по 1986 годы, хотя материал я стал собирать значительно раньше. Закончив роман, я возвращался время от времени к тексту: вставлял новые сведения, которые удавалось раздобыть, что-то менял, переписывал.
В июле 1991 года я решил, что работа завершена и перепечатал текст начисто. Роман заканчивался предчувствием военного переворота. Иногда меня спрашивают, знал ли я о путче заранее. Конкретных сведений у меня не было, но ощущение зреющего заговора я испытывал и передал его в заключительной фразе романа: "...Если не унять страх, Москва ударится в панику. Паника означала военное положение, комендантский час, и любой генерал, получивший чрезвычайные полномочия, мог устроить переворот и захватить власть. Впрочем, могло статься, что именно в этом заключался смысл происходящего".
Август и три дня, проведенные у Белого дома, заставили меня внести в текст новые сведения и поправки. Получив достоверную информацию, я использовал ее для описания боевых действий под землей в районе Белого дома. Как выяснилось спустя два года, эти описания оказались весьма схожими с реальными событиями октября 1993 года, и теперь меня часто одолевают вопросами о причинах.
Разумеется, подробностей того, что произойдет, я не знал и писал, исходя из своих ощущений. Однако, если говоришь и пишешь правду, слово реченное или написанное становится явью.
Первые сведения о секретных подземных объектах дошли до меня в середине 60-х. После медицинского института меня направили врачом в армию; если быть точным, я получил назначение непосредственно в Министерство обороны. Моими подопечными стали офицеры из разных родов войск - летчики, подводники, личный состав ГРУ (Главное разведывательное управление) и прочие, кто в процессе напряженной и сложной работы нуждался в помощи врача.
В мои служебные обязанности входило разобраться в состоянии пациентов, снять последствия различных нагрузок, провести профилактику новых стрессов и разнообразных воздействий, связанных с риском, опасностью и необычайно сложной работой. Изредка ко мне поступали офицеры, чья служба проходила преимущественно под землей.
Я узнавал их с порога: бледные пастозные лица, еле заметная скованность в движениях, чуть угасший взгляд, некоторая замкнутость и оцепенелость... Кое-кто из них отличался разной степенью агарофобии [боязнь открытого пространства] и нуждался в коррекции, а иные страдали клаустрофобией [боязнь замкнутого пространства], и их приходилось переводить на поверхность или вообще увольнять из армии.
Поначалу информация накапливалась сама собой, произвольно, лишь значительно позже я повел направленный поиск и отбор. Поводом послужил конкретный исторический факт: 6 ноября 1941 года, когда немецкие войска подошли к Москве, в нижнем вестибюле станции метро "Маяковская" состоялся торжественный праздничный митинг, на котором с речью выступил Сталин.
Очевидцы сообщили мне, что до митинга Сталин находился в своем городском доме на Мясницкой, роскошном купеческом особняке (до революции он принадлежал, кажется, известному богачу, купцу первой гильдии Солдатенкову), где с началом войны располагалась Ставка Верховного Главнокомандования. Как выяснилось, Сталин в тот день никуда не выезжал: не было ни кортежа машин, ни сопровождения, и даже наружное наблюдение, выставляемое на улицах по маршруту следования, в тот день отсутствовало.
Один из очевидцев рассказал мне, что Сталин прибыл на станцию по тоннелю метро. Между тем особняк Ставки находится в стороне от веток метро, и я сделал вывод, что Сталин воспользовался каким-то ходом или тоннелем, соединявшим особняк с тоннелем метрополитена. Знатоки из военных и гражданских специалистов подтвердили наличие ходов, а спустя время мне и самому удалось побывать в знаменитом особняке. Выяснилось, что его подвальный этаж соединен под землей с бункером соседнего штаба противовоздушной обороны (ПВО). Система ходов, соединяющих на большой глубине бункер с тоннелем метро и выходящих под платформу одной из станций, существует и поныне и даже находится под охраной. Правда, не так давно выход в тоннель заложили.
Удостоверившись воочию, что полученные сведения соответствуют действительности, я расширил круг поисков, и постепенно из отдельных разрозненных фактов сложилась общая картина: под землей Москва причудлива и обширна не меньше, чем наверху. Так возник некий замысел, неопределенная идея, которая маячила впереди размытым пятном. Сюжет не давался в руки.
Не могу сказать, что я работал над замыслом неусыпно. Поиски шли вяло и от случая к случаю; мешала неопределенность цели. Много времени отнимали служебные обязанности, армия не то место, где поощряются посторонние интересы. Спустя несколько лет я перешел в Центральный спортивный клуб армии (ЦСКА) и стал работать со спортсменами-профессионалами высокого класса, со сборными командами по разным видам спорта. Тут мне пригодился собственный спортивный опыт: с юношеских лет я боксировал и неплохо стрелял, хотя любовь к странствиям и охота к перемене мест мешали регулярным тренировкам.
Отныне время съедали бесконечные разъезды, сборы, тренировки, соревнования, чемпионаты. К тому же я поступил в институт кинематографии и совмещал работу с учебой. Те годы вспоминаются вечной спешкой, постоянным цейтнотом и хроническим недосыпом: писать рассказы, сценарии, да и просто поразмыслить удавалось только за счет сна.
И все годы странный, ускользающий сюжет о подземной Москве не давал покоя: брезжил поодаль, с укоризной напоминал о себе, манил. Стоило о нем подумать, как разбирали угрызения совести: слишком мало внимания я ему уделял.
Однажды я сказал себе - "Сейчас или никогда!" и употребил все силы, чтобы оставить службу. Переход на вольные хлеба был подобен прыжку головой в омут: то ли выплыву, то ли утону. Надо сказать, отказ от постоянного жалования или должностного оклада - рискованный шаг, многие знакомые сочли меня безумцем, и я их понимаю: бросить все - ради чего?!
Странствия привели меня на Дальний Восток. Я исколесил Приморье, забирался в глухие углы, ловил рыбу на маленьком сейнере в океане, тропил зверя с егерями в тайге на Сихотэ-Алине. Однажды в далеком горном поселке я спустился в шахту. Это был старый свинцовый рудник, принадлежавший когда-то промышленному магнату Бринеру, от которого по сей день в крае остались названия: Бринеровский маяк, Бринеровская железная дорога. Даже управление Дальневосточным пароходством размещалось в красивом особняке Бринера рядом с портом в центре Владивостока.
Мимоходом сообщу, что старик Бринер был отцом знаменитого бритоголового голливудского актера Юла Бринера (до его переезда в Америку он был Юлием), которого зрители помнят по "Великолепной семерке". В американской версии "Тараса Бульбы" он исполнял главную роль. Забавно: еврей в роли запорожского казака!
Спустившись в шахту, я излазил штреки и забои и вдруг обнаружил, что подъемная клеть не работает. Пришлось подниматься по резервному шахтному стволу с глубины в несколько сот метров.
Скрипучие шаткие деревянные лестницы тянулись вверх бесконечным зигзагом. Пот заливал глаза. Надсадно дыша, я тяжело полз по хлипким ослизлым прогнившим перекладинам, которые гнулись и казалось, вот-вот обломятся. Я старался не смотреть вниз, чтобы не видеть пустоту под ногами.
Не знаю, сколько это длилось, мне показалось - вечность. Помню только, уже поздним вечером я с трудом выбрался из дыры на вершине сопки. Далеко внизу, на дне распадка горели огни поселка. С высоты птичьего полета пятиэтажные дома мнились не больше спичечных коробков. Я поозирался и сел в снег - не держали ноги. Несколько дней я еле ходил, болело тело, руки и ноги едва двигались. То был первый опыт подъема своим ходом с большой глубины.
Спустя время я продолжил работу над старым замыслом о подземной Москве. Материал приходилось собирать по крупицам. Иногда удавалось повстречаться с пенсионером, который раньше работал под землей. Запуганные режимом секретности и подписками о неразглашении, замордованные, на всю жизнь ушибленные социализмом и советской властью, старики смертельно боялись и помалкивали.
Боже, как они боялись! Страх неотступно держался в глазах: старики слишком хорошо знали, что сталось с теми, кто открывал рот. Мне с большим трудом удавалось раскрутить их на разговор. Пригодился врачебный опыт, приобретенный в армии: как-никак я был профессионалом.
За годы врачебной практики я так научился строить беседу, что в диалоге, в игре "вопрос-ответ" речь шла как бы на посторонние темы, но пациент, сам того не замечая, раскрывался разными своими сторонами и свойствами. Постепенно отдельные приемы сложились в определенную систему сбора информации, которую впоследствии я применил для сбора материала о подземельях.
