Булыга Сергей
Окрайя (Черная сага - 3)
Сергей Булыга
Черная сага
Книга третья
Окрайя
1.
Когда я проснулся и увидел, что лежу в какой-то землянке, а лица у моих людей густо вымазаны белой глиной, мне, честно скажу, страшно не было. Потому что проснулся-то я от того, что услышал Хвакира! Я, правда, и раньше догадывался, что он где-то рядом, и верил, что он не оставит меня в беде, и потому и смело повернул на Ржу. Его-то я и ждал, когда мы сели на мель...
Но все это были одни лишь догадки, надежды - и вот, наконец, он подал голос! Нужно было спешить, уходить; Хвакир нас непременно выведет. Но как перехитрить Чурыка? Он не потерпит, чтобы его оставили без жертвы поднимет крик, а то и бросится в погоню! И, значит, одному из нас нужно остаться. Но кому? Лузай не слышал пса - и, значит, не ему, ибо как пес ему прикажет? И, получается, что оставаться нужно мне или Щербатому. Я глянул на Щербатого...
И только тут, признаюсь, мне и стало страшно! Ибо кто я такой?! И почему это я был прежде уверен, будто Хвакир меня ведет, чтобы спасти? А если, чтобы погубить? И вот сейчас он призовет Щербатого: "Бр-рат! Бр-рат!" - Щербатый встанет и пойдет, а с ним пойдет Лузай... Что, разве у меня тогда не хватит мужества и чести, чтобы остаться?! Да что я, смердов сын?!
Но Хвакир решил иначе. Щербатый, выслушав его, сказал, что не желает уходить. И я с ним не спорил. Но очень смутился. Ну а Лузай не понял ничего! Когда мы вышли из землянки, он сказал, что, мол, всегда считал Щербатого и трусом, и глупцом. Но я велел, чтоб он молчал! И вообще, в ту ночь я был очень гневен.
А тьма была кромешная! Хвакира мы не видели, а шли на его голос. И этот голос нас и вел. Лузай долго молчал, потом спросил, кто это нас ведет - и я сказал, что это добрый дух. А он тогда спросил, каков этот дух из себя, а я сказал, что духа не увидишь. И больше он не спрашивал молчал. И я молчал. Так мы и шли - молчком, в кромешной тьме, в грязи, под проливным дождем. И только иногда среди ветвей мне чудились горящие глаза. А, может, и не чудились. Глаза были большие, красные, они горели, как уголья; Хвакир, все говорят, очень свиреп... А что по мне - так это оттого, что он всегда голоден. И потому в ту ночь я то и дело доставал из кошеля диргемы и бросал их во тьму, и бросал, и бросал...
Потом дождь кончился и рассвело, идти стало намного легче. Да и Хвакир нас вел - мы не плутали. И так мы шли весь день. А когда начало смеркаться, мы набрели на только что погасший, но еще не остывший костер.
- Поищи! - велел я.
Лузай поискал - и нашел в золе два куска отменно запеченной оленины. Поев, мы легли и тотчас же заснули. Хвакир - я знал это - сидел в ближних кустах и сторожил наш сон.
А на рассвете он нас разбудил - завыл, - и мы опять пошли. И так мы шли три дня.
На четвертый день земли рыжих кончились и мы вступили в Гиблый Лес. Там никто не живет. Нет там и дичи. Нет там птиц. Там за деревьями не видно неба. Темно. Только гнилушки светятся. И - тишина. Даже Хвакир молчал - мы шли на звук его шагов. Он все время был где-то совсем рядом, но мы ни разу его не видели. И сколько мы так шли, я не знаю. Может, неделю, может две. Коренья собирали, ягоды. Грибов не трогали. Костров не жгли. Там если разожжешь костер, то сразу угоришь - дым очень сладкий, сразу навевает сон, а сон этот отравленный: заснешь - и уже больше никогда не проснешься. Вот так и шли. Шли, шли. Устанем, ляжем и поспим. Проснемся - слышим: рядом кто-то ходит, урчит, зовет вставать. Встаем - идем. Я спрашивал:
- Ну что, Лузай, доволен, что со мной пошел?
- Пока не знаю. А сам ты как?
- И я пока не знаю. Вот если б мы отсюда вышли бы, вот тогда был бы рад.
И мы вышли! Теперь вокруг был лес как лес, в нем была дичь, была река, и из реки мы долго пили воду. Три дня мы не спешили, отъедались. Три дня Хвакир молчал.
А после снова подал голос! И мы опять пошли - на север, к морю. Вскоре лес кончился, и мы вступили в Жадные Пески. Они еще опасней, чем болото. Ступил чуть в сторону - и сразу чувствуешь, как начинаешь вязнуть. Тогда ложишься на живот, ползешь. И выползаешь на тропу...
Хоть той тропы совсем не видно! Сам шел - вовек бы не нашел. И вот лежишь на ней, этой невидимой тропе, и ждешь, когда подаст голос Хвакир...
Которого, как и тропы, тоже не видно!..
Но вот услышал вой - встал и пошел. Потом остановился, подождал. Опять услышал вой - опять пошел...
На восьмой день, когда припасы уже кончились, мы-таки вышли к морю! А к вечеру, идя вдоль берега, мы вышли к городу. Град Гортиг - так он называется. Или Йонсвик. Или Славный Причал. Этот город - ничей. В нем никто не живет. Сюда приходят ненадолго - и уходят. Здесь продают рабов. Здесь тратят свое золото. Здесь чинят корабли. Пережидают шторм. Зимой Град Гортиг пуст, а по весне, как только сходит лед, сюда спешат купцы и подновляют хижины, обкапывают рвы и укрепляют частокол, и расставляют стражу, и ждут рабов. Рабов привозят йонсы - люди моря. Рабы здесь стоят очень дешево, потому что йонсы считают, что торговаться - это стыдно. Да и рабы им достаются без особого труда, да и прием здесь, в Гортиге, достойный. Никто здесь не спросит, кто ты такой и откуда, где взял рабов, а продаешь - и продавай. И платят за рабов здесь только золотом, которое ты здесь же можешь тотчас же оставить в харчевнях, лавках, балаганах, а то и у гадалок, колдунов, у мастеров, шьющих крепчайшие железные плащи, у оружейников, кующих черные ножи, которым те железные плащи - как паутина...
Мы шли по городу, смотрели. Смотрели и на нас. Пусть себе смотрят! И мы зашли в харчевню, подкрепились. Сыграли в кости. Проиграли. Лузай хотел сыграть еще - я отказался. И выпивать ему я больше не позволил, сказал, что спать пора. Легли в углу, я втрое заплатил - нам дали, чем укрыться. Лузай ворчал:
- Как псы!
А я сказал:
- Молчи!
И он молчал. Потом заснул. А я не спал. Да и не мудрено! У нас в конюшне чище, чем у них в харчевне. Да и в конюшне ночью тихо и темно. А здесь и свет горел, и пили, веселились - там, у огня, - а по углам уже лежали, спали. И кто-то ползал между спящими, икал. Подполз ко мне. Я затаился. Он раз толкнул меня, второй...
А после вынул нож, стал подрезать мой кошель...
И тут я и схватил его! И руку ему вывернул! Пнул сапогом! Он завизжал, вскочил и кинулся к огню. Там засмеялись. Хозяин погрозил ему, сказал:
- Нехорошо это!
Тать закивал и низко-низко поклонился.
- Пшел вон! - велел ему хозяин.
Тать ушел. И они снова пили, веселились. А я лежал, мне было хорошо в такой-то вот грязи! Быть может, это оттого, что я и вправду никакой не ярл, а смердов сын? И, может, не ходить мне тогда к Хальдеру? Зачем?! Что у него спрашивать? И так ведь все понятно! И так я думал, сомневался...
И заснул. Когда проснулся, было уже утро. Лузай сидел возле жаровни, завтракал. И был уже довольно пьян, и вел себя развязно. Холоп, подумал я, но промолчал, а подошел и тоже сел к жаровне. Ел - не спешил, пил - и не допивал. Лузай, заметив, что я зол, молчал, только покашливал. Когда пришло время платить, то оказалось, что мы должны целых одиннадцать диргемов. Я удивился. А хозяин объяснил:
- Твой друг здесь многих угощал. Пока ты спал.
Лузай кивнул - да, это так. Я брови свел, сказал:
- Ну! Я не знаю, хватит ли теперь.
И расстегнул кошель, и долго рылся в нем, вздыхал, и доставал монету за монетой...
И расплатился. Встал, сказал:
- Да! Этак мы... Ладно, пойдем!
Мы вышли из харчевни. А там я взял Лузая за грудки, привлек его к себе и зло спросил:
- Кто я?
- Ты - Айга, - он ответил.
- А Айга кто?
- Йонс.
- Бедный йонс! - гневно добавил я. - И нет у меня больше денег! Понял?!
Лузай кивнул. Я отпустил его, сказал:
- Пошли!
Дальше пошли. Я вел его на пристань. Лузай вздыхал и морщился. Он знал, что его ждет! Еще в Жадных Песках я говорил ему:
- Да, я богат! И что с того? Ведь Гортиг - это Гортиг! Там нужно быть настороже и никому ни в чем не признаваться, а только лгать, лгать, лгать! Понял меня?!
Он говорил тогда, что понял. А вот... Холоп и есть холоп! Холопы вечно тянутся к беспечной, сытой жизни. А ярл - он всегда ярл, даже в отрепьях. Но ярл ли я?!
Мы шли вдоль пристани. Там было мало кораблей - лето кончалось, приближались холода, рабов давно уже не подвозили. Я подходил и спрашивал, идет ли кто-нибудь на север. Мне отвечали: нет, нет, нет. Лузай ворчал:
- А заплати - любой пойдет.
- Любой, - я соглашался. - Но я хочу не только выйти в море, но и попасть туда, куда хочу!
И дальше шли. Так мы прошли почти всю пристань. Лузай не выдержал, спросил:
- А если никого не будет, что тогда?
- Тогда, - ответил я, - дождемся холодов и двинемся по льду, когда море замерзнет.
- Ого!
- Вот и "ого"!
И я бы так и поступил, Лузай об этом знал. Но тут...
Тут я уже в который раз спросил:
- На север?
- Да, - ответил йонс, который сидел возле сходней.
- А нас возьмете?
- Нет.
- А позови-ка мне кормчего.
- Он тоже не возьмет.
- А ты не поленись! - и я взялся за меч.
Йонс нехотя встал и окликнул:
- Хозяин!
Хозяин был на корабле. Он, видно, только что проснулся. Поднялся, перегнулся через борт, спросил:
- Чего тебе?
- Хочу уйти на север.
- Ну и иди.
- Но я хочу уйти вместе с тобой. На твоем корабле.
- Со мной и без тебя людей достаточно.
- А если вдруг тебе двоих не хватит?
- Хватит!
- А ты их вызови. Я посмотрю на них. И мой товарищ тоже очень хочет на них посмотреть. Ведь хочешь, да?
- Хочу! - сказал Лузай и даже засмеялся.
И кормчий тоже враз повеселел и, потирая руки, спросил:
