Сергей Герасимов
Бегство
Инструкция Номер Один запрещала оставаться в одиночестве дольше минуты.
Одиночки, которые встречались в старые времена, с появлением Инструкции излечились, образумились, влились, занялись кружковой работой – или были преданы демократичнейшей казни: затаптыванию народным гуляньем.
Исполнялась Первая Инструкция и приятно, и весело, и споро. Лаконичный текст ее ежемесячно выклеивался на любых длинномерных предметах диаметром больше утвержденного: на столбах, кофейных банках, ручках лопат, на каждой секции отопительных батарей, на нефтяных бурах, карданных валах, трубах канализационных стоков – для чего последние регулярно выкапывались из вонючейшей почвы, и не всегда вкапывались на место. И все равно время от времени кого-то затаптывали, ошибаясь адресами и фамилиями.
Старый Органон следовал Инструкции уже шестьдесят лет, но вот однаажды… – чу! слова цепенеют как морская-фигура-замри, и лишь одно все валится, валится, не в силах удержать равновесие, но все же зависает на кончиках пальцев, зажмурившись от старания, – однаажды, – есть звуковая метель в этом аа – в обычный тишайший вечер, когда воздух пропитан запахом опилок и крепко заваренного товарищеского пота, когда нижняя одежда кишит молью, семечная шелуха серыми фонтанчиками взлетает над плотно, плечом к плечу, гуляющими (кто выше подбросит), а ноги скользаются по битому стеклу, он вдруг почувствовал себя точкой в голубой пустыне без миражей и горизонтов, и опустились синие стены, облака поплыли по земле, оставляя его вне коллектива, вне разума, вне общего строя и общего рая и общего роя, и ему понравилось и захватило дух, и все осточертело, если не сказать больше – и он сразу же решил удрать в одиночество.
А как известно, в одиночество бегут на поезде, в сторону гор, прихватив для отвода глаз двух манекенов.
Разумеется, Инструкция была невыполнима, и потому многие переезжающие с места на место таскали манекенов с собой. Манекены почти не отличались от людей. Например, они не ели, не спали и имели пластмассовые лица. Зато умели исполнять Инструкцию и следить за ее исполнением. Умели приказать громким голосом, если уж требовалось. Умели орать, вопить и верещать, а так же использовать прочие приемы современного ораторского искусства.
* * *
Толпа комендантов на первой же станции внимательно осмотрела его документы, пришитые к коленям, к левому и правому, но не нашла в них ничего предосудительного. Занозы все еще падали за окном поезда и остатки отупляющего газа бродили в шелково-зеленой ракушке купе второго класса.
– Проверены? – спросил второй комендант у первого о манекенах.
– Проверены, печати на месте, – ответил первый о манекенах.
– Это очень хорошо, – сказал второй о маникюре своей тетки.
Остальные шестеро рассмеялись, как того требовали правила распорядка.
Старый Органон неуклюже помялся в ответ и поковырял безымянным пальцем в носу, как требовали правила приличия.
– Газку подпустим, что ли? – спросил седьмой, подбрасывая и ловя губой отупляющий баллончик.
Они ушли; в коридоре вагона прогремели восемь взрывов средней силы.
По Инструкции Номер Два, каждому, кто ошибся, полагалось немедленно взорваться на месте или хотя бы получить предупредительный взрыв. На животных и детей внутриутробного возраста Инструкция не распространялась. Текст Инструкции Номер Два ежемесячно выклеивался на тех же длинномерных предметах, но изнутри (особую трудность представляли трубы канализационных стоков) – ясно почему изнутри, ведь Вторая Инструкция была секретной.
Запахло гарью. Свежий ветерок принес обгорелые клочки восьми форменных одеяний и вынес из купе остатки отупляющего газа. Поезд тронулся. Стая зеленых фуражек с голубым околышем выстроилась клином и полетела вслед за поездом, помахивая ленточками. Не выдержав скорости, отстала.
Старый Органон остался наедине с пристально глядящими манекенами. Поток заноз за окнами так усилился, что с уже сбивал с ног спасающихся коров, а скот поменьше засыпал ровным слоем опилок. Особенно доставалось кошкам и пташкам.
– Ты, слушать музыку! – приказал манекен.
Старый Органон надел маску и стал слушать музыку.
К вечеру третьего дня он увидел холмы. Дальше поезда не ходили, боялись близкого одиночества. Поезда, кстати говоря, тоже ходили парами или по трое.
Взяв манекены подмышки, он потащился в сторону пустоши. Манекены транслировали прошлогоднюю рекламу книг по философии позитивизма.
– Ты, стоять! – приказал левый манекен. – Дальше запрещено.
Старый Органон сел на траву. Стучало сердце. Жаворонки распевали последние известия. Пчела гудела рекламу крупногабаритных весел. В отдалении виднелась изгородь из черепов, посаженных на колья.
– Еще шаг, – сказал правый манекен, – и я вызываю патруль.
Старый Органон поставил ботинок ему на шею и не без усилия открутил голову.
Затем проделал то же со вторым.
* * *
Проходя сквозь изгородь, он убедился, что свежих черепов немного да и те сидят как-то вкось. Потом он почувствовал, что чего-то хочет и достал список разрешенных настроений, числом тринадцать. Выбрав настроение номер один, позволяющее идти налево, и не в силах противиться чувству, он пошел по кругу, против часовой стрелки. Как и все порядочные люди, он не умел сопротивляться настроению, даже если от этого зависела его жизнь. Каждый раз, когда он проходил у изгороди, слышался тихий взрыв, означающий малосущественную ошибку.
Взрыв оставлял двойное колечко дыма, похожее на букву В. Эта буква предвещала опасность. Намаявшись, он отдохнул.
Его документы были сшиты из парашутного шелка, а потому не отрывались.
Ему удалось лишь надорвать нитку на колене. Документы полагалось обновлять каждые две недели, однако пришивали их всегда на удивление прочно и на правое, и на левое колено, и сзади, и спереди, чтобы удобнее было стрелять по ногам.
Помучившсь, он пошел дальше. Для дороги он выбрал настроение номер два, которое обозначало любовь к родной земле. Очень удобное настроение, которое заставляет петь песни, закапываться в землю на ночлег и даже питаться исключительно почвой – незаменимое для долгого пути. Если возникает нужда в женской ласке, достаточно вылепить глиняную фигурку в натуральный рост и целовать ее с разрешенной частотой. Он шел и пел песни. То там, то здесь в воздухе вспыхивали мелкие взрывы и Органон понимал, что зря он поет так громко, но остановиться не мог. Вскоре он увидел голого человека, выскочившего из-под куста, как заяц, но запутавшегося в сторонах света.
– Ага, вот я и попался! – прокричал человек, пав ниц перед Органоном. Эту фразу полагалось произносить, сдаваясь патрулю.
Очень быстро раздетый понял свою ошибку.
– Бежишь? – спросил Органон.
– Бегу.
– А где одежда?
– Бросил. Не смог оторвать документы. Вот и бросил. И ты бросай.
Органон посмотрел на свои колени. Его документы представляли собой цветные концентрические окружности (индивидуальные, как отпечатки пальцев), нанесенные люминисцентной краской. Такие светятся по ночам, а сквозь ультрафиолетовые очки заметны на расстоянии двух километров. Говорят, что патрули всегда ходят в таких очках.
– Не брошу, – сказал Органон, – а вдруг дождь?
Раздетый попросил список, выбрал настроение номер три, позволяюще рассуждать вообще, но понемногу, и задумался.
Как известно, дождь, состоящий из заноз, неприятен толлько на первых порах, а потом смертелен. Потому и опасно гулять по открытым местностям. Но гулять в раздетом виде означает более мучительный конец.
– Ну, я не знаю, – промямлил раздетый. Органон отдал ему свою куртку.
Нового знакомого звали Френсисом, он был толст, дрябл и неопределенного возраста, однако, гораздо моложе старого Органона.
Они попытались развести костер, но деревья здесь были сделаны из пластика, который не горел. Пришлось греться песнями о родной земле. «Ах ты великая до звезд!» – выкрикивал Органон. «Какой большой у тебя рост!» – с воодушевлением подхватывал Френсис вторую строку гимна. «Проклятье одинокой гидре!» «Не отдадим мы общий мир ей!» И так далее. К утру они здорово отдохнули. Перед следующим переходом Органон все же снял брюки с мишенями и закопал их в прелые листья. Идти стало холоднее, но легче. Вскоре они вышли на дорогу и услышали приближающийся мотор. Выбрав настроение «Вон пошел!», они довольно быстро побежали в кусты. Броневик проехал так близко, что можно было бросить камешком.
На башне красовалась реклама палаческой фирмы Глюон и сыновья. «Казним быстро и недорого». «Каждый второй беглец из рая – наш постоянный клиент». Броневик проехал.
– Слушай, а чего ты решил бежать? – просил Френсис, – жить надоело?
– Не могу объяснить, не то настроение.
– Так выбери другое.
– Ни одно не подходит. Знаю, но сказать не могу.
– Кушать хочешь?
– Ага.
На соснах со вчерашнего дня во всю росли грецкие орехи, так что в пище недостатка не было. Френсис сорвал жменю и начал хрустко жевать, сплевывая скорлупки. Внутри некоторых попадались бумажки с надписями, сделанными от руки, химическим карандашом – такие он выбрасывал. Органон поднял одну из бумажек, слегка расплывшуюся (автор смеялся до слез) и прочел: «Биригитесь, иду па следу. Потпизь: потруль»
– Это он нам пишет?
– Вряд ли, – ответил Френсис, – просто здесь все орехи такие.
– А тебе не кажется, что за нами следят?
– Кажется. Вон они, за деревом.
Старый Органон обернулся и увидел трех поспешно прячущихся людей с автоматами и в ультрафиолетовых очках.
– А что ж ты раньше не сказал?
– Манекенам не знакомо чувство страха, – ответил Френсис.
Органон оторвал манекену голову и отправился в обратный путь по собственным, плохо заметенным, следам – искать настоящего Френсиса. Вскоре нашел, и выкопал его из под листьев, с двухметровой глубины, холодного и растолстевшего от регулярного питания почвенным соком. Нашел и вынул кляп, сделанный из старых треугольничков фронтовой почты. Френсис рассказал свою историю о том, как ночью его выкрали и подменили, не покормив, не напоив и даже не сводив в баньку. На войне как на войне, но не до такой же степени.
