Жюль Верн
Блеф
В марте 1863 года я сел на пароход «Кентукки», который курсирует между Нью-Йорком и Олбани.
В это время года особенно оживляются деловые связи между этими двумя городами; впрочем, это самое обычное для Америки явление. Нью-йоркские коммерсанты поддерживают через своих агентов постоянные торговые сношения даже с самыми отдаленными странами и таким образом широко распространяют изделия, доставляемые из стран Старого Света, одновременно вывозя за границу предметы отечественного производства.
Стоя на палубе, я невольно дивился деловому оживлению, царившему на пристани. Со всех сторон сюда стекались путешественники: одни торопили носильщиков, нагруженных всевозможными свертками и чемоданами, другие, как заправские английские туристы, обходились собственными силами, уместив все необходимое в крохотном саквояже. Пассажиры суетились. Каждый спешил занять свое место на борту пакетбота, который был набит до отказа, как это обычно бывает в Америке, где господствует страсть к наживе.
Первые же удары гонга вызвали смятение среди опаздывающих. Пристань накренилась под тяжестью хлынувшей на пакетбот толпы; по большей части это были дельцы, для которых не попасть на пароход значит понести крупные убытки.
Наконец толпа растаяла. Тюки были разложены, и пассажиры разместились. Пламя гудело в топке котла, палуба «Кентукки» содрогалась. Солнце, проглядывая сквозь утренний туман, слегка прогревало мартовский воздух. В такое утро невольно поднимешь воротник, спрячешь руки в карманы, но все же скажешь: «А погода сегодня будет великолепная».
Поездка моя не носила делового характера, в чемодане имелось все, что только можно пожелать, а голова не была занята никакими коммерческими планами и торговыми расчетами; поэтому я беззаботно предался размышлениям, положившись на волю случая, этого лучшего друга путешественников, который нередко доставляет нам в пути разные удовольствия и развлечения. Внезапно в нескольких шагах от себя я увидал миссис Мелвил, которая мило мне улыбалась.
— Как! Это вы, миссис Мелвил! — воскликнул я с радостным удивлением. — Неужели вы отважились пуститься в опасное плавание и вас не испугала эта толпа на гудзонском пароходе!
— Как видите, мой друг, — ответила она, крепко, на английский манер, пожимая мне руку. — Впрочем, я не одна; меня сопровождает моя добрая старая Арсиноя.
И она указала мне на свою верную негритянку, которая, сидя на тюке шерсти, с нежностью смотрела на госпожу.
— Я не сомневаюсь, что Арсиноя будет вам полезна в пути, миссис Мелвил, — сказал я, — но сочту своим долгом оберегать вас во время этой поездки.
— Если это ваш долг, — ответила она смеясь, — то мне не за что будет вас благодарить. Но вы-то каким образом очутились здесь? Помнится, вы говорили мне, что собираетесь выехать из Нью-Йорка только через несколько дней. Почему же вы вчера не сказали нам, что уезжаете?
— Признаться, вчера я еще не думал о поездке, — ответил я. — Мне вздумалось поехать в Олбани только потому, что гудки пакетбота разбудили меня в шесть утра. Вот вам и объяснение. Проснись я часом позже, возможно, я направился бы в Филадельфию! Но вы-то, вы, миссис Мелвил! Ведь еще вчера мне казалось, что вы домоседка, каких мало.
— Так оно и есть. Но перед вами сейчас не миссис Мелвил, а старший приказчик Генри Мелвила, нью-йоркского негоцианта и судовладельца, направляющийся в Олбани, чтобы наблюдать за прибытием груза. Вы родились в чересчур цивилизованной стране Старого Света, и вам этого не понять!.. Дела не отпустили сегодня утром моего мужа из Нью-Йорка, и вместо него отправилась я. Уверяю вас, торговые книги от этого не пострадают и подсчеты будут не менее точными.
— Теперь я больше ничему не удивляюсь! — воскликнул я. — Но если бы нечто подобное случилось во Франции, если бы жены вдруг вздумали заниматься делами своих мужей, то и мужья непременно занялись бы делами своих супруг, — стали бы играть на фортепиано, вырезать цветочки для аппликаций и вышивать подтяжки…
— Вы не слишком-то лестно отзываетесь о своих соотечественниках, — засмеявшись, ответила миссис Мелвил.
— Ничуть не бывало! Ведь я готов допустить, что жены вышивают им подтяжки.
В этот момент раздался третий удар гонга. Последние пассажиры ринулись на палубу «Кентукки» под крики матросов, которые, вооружившись длинными баграми, собирались оттолкнуть пароход от пристани.
Я предложил руку миссис Мелвил и отвел ее в сторону, где не было такой толчеи.
— Я дала вам рекомендательное письмо в Олбани… — начала она.
— Ну да. Я готов еще раз поблагодарить вас за него.
— Незачем. Оно вам теперь не понадобится. Ведь я еду к моему отцу, которому и было адресовано это письмо, и, надеюсь, вы разрешите мне не только представить ему вас, но и предложить вам от его имени гостеприимство.
— Выходит, я был прав, — сказал я, — рассчитывая на счастливый случай, который скрасит мне путешествие. А между тем мы с вами могли и не уехать.
— Почему же?
— Какой-то путешественник, один из тех чудаков, которых до открытия Америки можно было встретить только в Англии, пожелал занять «Кентукки» для себя одного.
— Верно, это какой-нибудь знатный индус, путешествующий со свитой слонов и баядерок?
— Вовсе нет. Я присутствовал при споре этого оригинала с капитаном, который так и не пошел ему навстречу, и при этом ни один слон не вмешался в их беседу. Это — жизнерадостный толстяк, и ему попросту не хотелось ехать в давке… Да, впрочем, вот и он! Я узнаю его!.. Видите, к пристани бежит человек, он яростно жестикулирует и надрывается от крика! Он еще может нас задержать, хотя пароход и отчаливает.
Какой-то пассажир среднего роста, с непомерно большой головой, с огненно-рыжими бакенбардами, в длинном сюртуке со стоячим воротником и в высокой широкополой шляпе, подбегал, запыхавшись, к пристани, с которой уже были убраны сходни. Он жестикулировал, бесновался, вопил, не обращая внимания на смех толпы, собравшейся вокруг него:
— Эй, вы, там, на «Кентукки»!.. Тысяча чертей! Мое место заказано, отмечено, оплачено, а меня оставляют на берегу! Черт вас побери! Капитан, вы будете отвечать перед судом и присяжными!
— Опоздали, так пеняйте на себя! — ответил капитан, поднимаясь на мостик. — Мы должны прибыть в назначенный час, а прилив кончается.
— Черт вас побери! — снова завопил толстяк. — Я добьюсь того, что с вас взыщут сто тысяч долларов или даже больше в возмещение убытков! Бобби, — крикнул он одному из двух негров, сопровождавших его, — займись-ка ты багажом и беги в гостиницу, а ты, Дакопа, тем временем отвяжи какую-нибудь лодку, чтобы нагнать этот проклятый «Кентукки».
— Бесполезно! — бросил капитан, уже приказавший отдать концы.
— Живей, Дакопа! — заревел толстяк, подгоняя негра.
Чернокожий успел ухватиться за конец каната и быстро прикрутил его к одному из причальных колец как раз в тот момент, когда канат потянулся за отапливающим пароходом. В ту же минуту настойчивый пассажир прыгнул в лодку и под одобрительные возгласы толпы в несколько взмахов весел достиг трапа «Кентукки». Взобравшись на палубу, он подбежал к капитану и стал бурно с ним объясняться, производя при этом столько шума, как будто кричали сразу десять мужчин и тараторили двадцать кумушек. Убедившись, что ему не удастся вставить ни одного словечка, и видя, что пассажир все равно добился своего, капитан решил прекратить разговор и, взяв рупор, направился к машинному отделению. Но в тот момент, когда капитан собирался дать сигнал к отплытию, толстяк снова подбежал к нему и заголосил:
— А мои ящики, черт вас побери?
— Как, еще и ящики! — возмутился капитан. — Уж не их ли там везут?
Пассажиры начали роптать, — новая задержка вывела их из терпения.
— В чем дело? — закричал настойчивый пассажир. — Разве я не свободный гражданин Соединенных Штатов Америки? Мое имя Огастес Гопкинс, и если оно вам ничего не говорит…
Не знаю, произвело ли это имя должное впечатление на присутствующих, но, как бы там ни было, капитан «Кентукки» был вынужден снова пристать к берегу, чтобы погрузить багаж Огастеса Гопкинса, свободного гражданина Соединенных Штатов Америки.
— Что за странный субъект! — сказал я миссис Мелвил.
— Не более странный, чем его багаж, — ответила она, указывая на приближавшиеся к пристани подводы с двумя громадными ящиками в двадцать футов высотой, покрытыми клеенкой и опутанными целой сетью веревок и узлов. Верх и низ были обозначены красными литерами, а слова: «Осторожно, стекло!» — выведенные огромными буквами, еще издали приводили в трепет служащих пароходной компании, отвечающих за сохранность грузов.
Появление этих чудовищных ящиков вызвало у пассажиров новый прилив негодования, но Гопкинс так энергично орудовал ногами, руками, головой и глоткой, что его багаж был погружен на палубу, хотя это стоило огромных трудов и заняло немало времени. Наконец «Кентукки» отчалил и пошел вверх по Гудзону, пробираясь среди всевозможных судов, сновавших по реке.
Оба негра Огастеса Гопкинса встали на страже у ящиков своего господина, возбуждавших всеобщее любопытство. Пассажиры все время толпились возле этого поразительного багажа, высказывая самые невероятные предположения, какие способно породить лишь необузданное воображение американцев. Миссис Мелвил, как видно, тоже была сильно заинтригована. Что до меня, то, как и подобает французу, я изо всех сил старался казаться совершенно равнодушным.
— Какой вы странный человек! — сказала миссис Мелвил. — Неужели вам не интересно знать, что в этих громадинах? Я прямо-таки сгораю от любопытства.
— Признаюсь, — ответил я, — все это меня мало интересует. При виде этих поразительных сооружений я сделал самое невероятное предположение: либо там спрятан пятиэтажный дом со всеми его обитателями, либо они вовсе пусты. И хотя то и другое одинаково неправдоподобно, я ничуть бы не удивился, если бы одно из моих предположений оправдалось. Впрочем, если вам угодно, я все же попытаюсь что-нибудь разузнать, а потом расскажу вам.
