Бондарь Александр
Возвращение
Бондарь Александр
Возвращение
"Я проездом в нашем стане. И зелёные - в кармане. С очень сложной и запутанной судьбой."
Из песни Гарика Кричевского.
1. Вокзал.
Я выглянул из окна поезда. Ветер засвистел мне прямо в уши, деревья быстро замелькали навстречу. Море вдалеке отдавало мягким, удивительным блеском. И мне казалось, я даже отсюда чувствовал его теплое, согревающее дыхание - дыхание моря.
Это - Туапсе. Десять лет прошло, и, вот, я вернулся. Десять лет носило меня по свету, и, словно маятник, опять оказался я в прежней своей точке. Десять лет.
...Поезд остановился. Я сделал шаг на перон. Огляделся по сторонам. Внимательно огляделся.
Все здесь было таким же, каким я это когда-то запомнил. Но и другим уже. То же вокзальное здание. Его следовало бы покрасить. Оно настороженно-неприветливо встречало меня. Туапсинский вокзал смотрелся теперь ещё более заброшенным и провинциальным.
2. Стрелки.
Мой поезд - через четыре часа. Жёлтые стрелки на маленьком циферблате ручных часов тихо и задумчиво двигались. Им всё равно. Они не испытывают того, что испытываю теперь я. Пройдет четыре часа, и они всё так же спокойно покажут мне время. Так же, как и теперь показывают.
3. Город.
Я шёл по городу и не узнавал его. Другой город. Другой. Десять лет, прожитые мною вдалеке, оказались смертельными для этих улиц. Я не ожидал, что все изменится так сильно. В коммерческих магазинах по прежнему продавали разную дрянь, привезенную сюда из Китая и Турции. И отовсюду были слышны мелодии. Но только теперь это были мелодии, какие в Канаде слушают одни негры. А придурковатого вида подростки в длинных майках и дебильных штанишках ниже колен напоминали мне малолетних канадских отморозков. Всё изменилось здесь, и изменилось не в лучшую сторону.
4. Школа.
Я нарочно отошёл квартал в сторону, чтобы пройти мимо нашего школьного здания.
Здесь, возле турника, резвилась праздная детвора. Но, глядя на них, я не испытывал умиления. Я вспомнил другое. Вспомнил Витьку Качалкина и его дружков. Они впятером поджидали меня вот на этом самом месте. У Витьки на худых пальцах был кастет. А когда они окружили меня, мимо проходила учительница истории. Она повернула голову и посмотрела. А потом пошла дальше, больше не оборачиваясь. Я потрогал шрам на лбу. Останется на всю жизнь.
Детям, что бегали сейчас у турника, примерно по столько же лет, посколько тогда было мне с Витькой.
Я потоптался на месте и решил войти внутрь школы.
Вошел, и сразу же почувствовал - как, все-таки, неестественно много прошло времени. Очень много. Меня окружали дети - мальчики и девочки, такие маленькие, что любого из них можно было бы легко подхватить на руки. Дети эти суетились вокруг меня и меня совершенно не замечали. Я сам себе показался призраком - тенью из далекого прошлого, которая забрела сюда совершенно случайно и идет никем не узнанная и никому не интересная. А кругом, на сцене этого маленького театра - театра крошечных лилипутов, идет уже совершенно другая пьеса, и роли в ней мне никогда не дадут. Никогда.
...Как же, все-таки, много прошло времени!
Я ожидал, что, вот, сейчас кто-нибудь подойдет ко мне и спросит, что мне здесь нужно. Ведь я уже не могу так легко затеряться среди детской толпы.
Школьный коридор теперь сделался узким и маленьким - совсем как тюремный.
На мгновение мне показалось, что мусора снова ведут меня куда-то, и опять я слышу сзади тяжелые шаги конвойных.
Вот - школьный туалет. Витька Качалкин и его компания затаскивали сюда кого-нибудь и жестоко, не по-детски, избивали. Несколько раз этим "кем-нибудь" оказывался я, и помнится все так четко, помнится до сих пор ведь тогда я еще не имел в своем архиве тюремно-лагерных впечатлений, и не с чем было сравнивать.
Я посмотрел на часы. Пора уходить.
В окне показались огромные черные тучи. Они свирепо ползли на город, словно бы намереваясь раздавить его своей тяжестью. Испуганные деревья шевелили своими зелеными ветками. Море почернело от злости и покрылось мелкой тревожной рябью. Словно памятник стоял неподвижно между волнами серый силуэт судна.
Неужели, всё-таки, будет дождь?
5. Двор.
А вот и мой двор. Двор того дома, где я когда-то родился. Здесь вообще ничего не изменилось. Вот только люди, кого я встречаю - все незнакомые. Но это мой двор.
Ветер с моря доносит прохладу соленых брызг. Деревья тяжело клонятся и, кажется, кряхтят от натуги. По тротуару, мимо меня, пробегают рваные клочья старых газет. Скоро дождь.
Я на минуту остановился и рассмотрел этот маленький и печальный домик. Он мне казался теперь еще старше, еще никчемнее, еще беднее. Вот, за этим грязным окошком была когда-то моя комната. Мальчишкой я сидел, опершись о подоконник, и разглядывал улицу. Серую и каждый день одинаковую.
С тех прошли годы, так сильно состарившие эту улицу и ещё больше состарившие меня. Не только улица - целый мир, когда-то, из этого - вот, окна, казавшийся непостижимо огромным и таким таинственным, таким удивительным, теперь смотрится маленьким, сморщенным, а также серым и скучным - как эти газетные клочки у меня под ногами.
И, подметая ногами куски старых газет, я прошёл мимо.
6. Таня.
Парк. Когда-то сюда опасно было заходить. Может, и сейчас опасно. Но мне уже давно не пятнадцать лет.
Подростком я обходил этот парк стороной. Ночные фонари этих, вот, аллей настороженно светили мне. Словно предупреждали: "Близко не подходи. Берегись". А утром хулиганы-одноклассники рассказывали о кровавых ночных стычках, демонстрировали боевые фингалы и добытые в схватках чужие кастеты. Героем считался тот, кому удавалось не просто выбить один-два зуба, а по настоящему сломать челюсть.
Следом за парком - небольшой пятиэтажный дом. Давно знакомый дом. Он, как будто бы, тоже стал меньше, постарел и осунулся, постарел и осыпался седой штукатуркой.
Здесь живет Таня. По крайней мере, жила когда-то.
Таня - это очень важная глава моей недописанной жизни. Нужно очень и очень много хороших больших слов, чтобы рассказать, объяснить, что эта глава для меня значит.
Я знал Таню с пятого класса, и она казалась мне единственной героиней всех когда-либо, кем-либо сочиненных романов. Хорошо помню ее волнистые каштановые волосы, к которым я никогда так и не прикоснулся, которыми я только и мог - что любоваться украдкой, словно бы воровал у жизни что-то, мне не принадлежащее. А в ее серых глазах мне виделось отражение непрожитой жизни - жизни, которая никогда уже не будет мной прожита. Эти ее глаза мне не однажды снились потом - за те десять лет на чужбине. Я видел глаза Тани ночью и после этого просыпался. Просыпался, и меня опять окружали полупонятная речь, серые, выметенные тротуары и одинаковые дома североамериканских городов. А маленькая туапсинская улочка на берегу далекого моря снова оказывалась безнадежно затерянной где-то и жила теперь только в воспоминаниях.
Но, вот, эта самая улочка передо мною. Казалось, я очутился в своем прошлом. Из подъезда сейчас выйдет Таня. Увидев меня, она улыбнется своей трогательной и беззаботной улыбкой. А потом уйдет - вдаль по этой улочке. Я буду смотреть вслед, пока Таня не исчезнет за поворотом. А потом - длинным путем, в обход страшного парка, домой; в обход - чтобы не встретиться с жестокими туапсинскими хулиганами. А дома, наверное, мама уже приготовила обед. А папа читает газету...
Из подъезда вышел мужик с красной физиономией. В его авоське немелодично побрякивала пустая тара.
Я шагнул ближе, огляделся и вошёл внутрь.
Подъезд дышал сыростью, грязью и неуютом. Получается, Таня уже много лет живет в ужасных условиях. Или, может, это мне после сытой, раскормленной Канады все теперь таким кажется?..
Я поднимался по лестнице. Возможно, Тани уже давно нет здесь. Все бежит, все меняется. Ведь, как никак, десять лет прошло.
А что я скажу, если Таня откроет мне сейчас дверь?.. В кармане лежит бумажник, туго набитый зелёными американскими банкнотами. Что-нибудь да скажу. Вряд ли Таня живёт в роскоши.
Стоило мне увидеть дверь - её дверь, и я сразу же всё понял. Старая, порванная обивка, которую не меняли, наверное, лет пятнадцать - она явно хотела ремонта. И, все-таки, я остановился, увидев эту дверь. Остановился перевести дыхание. Сердце стучало так сильно, что мне казалось, я слышал, как оно стучит. Удар. Удар. Удар...
Я всматривался в дверь и видел ясно - здесь, за этой рваной обивкой живет бедность.
Я позвонил, но звонок не реагировал. Пришлось стучать. Сначала слышна была только тишина. Потом что-то зашевелилось, задвигалось; казалось, мертвец переворачивается у себя в могиле.
- Кто там? - спросил чей-то голос. Не понять было - мужчина это или женщина.
- Здравствуйте, - ответил я как можно вежливее. - Я ищу знакомых. Они здесь жили когда-то...
Потом щелкнул несколько раз замок...
Я замер... и увидел незнакомую женщину. Да, наверное, я угадал. Таня здесь не живет больше. Очевидно, они поменяли квартиру. Или, может, переехали в другой район.
Незнакомая женщина быстро оглядела меня. Спросила:
- Че надо?
Пропойца какая-то. Под глазами - тяжёлые, увесистые мешки. Со лба ее уныло свисал клок нечесанных, грязных волос. Я открыл рот и, вдруг...
- Простите, Метеоровы здесь живут?
Эта была первая жалкая глупость, которая сейчас пришла мне в голову. Пьянчуга смерила меня подозрительным взглядом. Очевидно, уже решила, что перед ней наводчик. Или квартирный вор.
- Какие еще те Метеоровы?..
Она выругалась неприлично и быстро закрыла грязную дверь.
Я шёл вниз, спотыкаясь. Ступеньки подпрыгивали под ногами, словно бы хотели сбросить, столкнуть меня. Я хватался рукой за облущенные перила. И перед глазами, как ужас, как наваждение, как больной кошмар, стояло припухшее лицо той чужой незнакомой женщины из грязной, как мусорная свалка, квартиры. Женщина эта все так же пристально и внимательно продолжала вглядываться мне в лицо и, казалось, уже начинала меня узнавать... Неужели, узнала?..
