Варли Джон
Навязчивость зрения
Джон Варли
Навязчивость зрения
Шел год четвертого так называемого "отсутствия спада". Я недавно оказался в рядах безработных. Президент сообщил мне, что мне нечего бояться, кроме самого страха. На этот раз я поверил ему на слово и решил налегке отправиться в Калифорнию.
Я был не единственным. Последние двадцать лет, с начала семидесятых, мировая экономика извивалась, как уж на сковородке. Мы пребывали в цикле бум-обвал, который, похоже, был бесконечным. Он полностью уничтожил у всей страны то чувство безопасности, которое она с таким трудом выработала в те золотые годы, которые настали после тридцатых. Люди привыкли к тому, что в этом году они могут быть богачами, а в следующем - стоять в очереди за бесплатной похлебкой. Я стоял в этих очередях в 81-м, и, снова, в 88-м. На этот раз я решил воспользоваться своей свободой от табельных часов для того, чтобы увидеть мир. У меня была мысль зайцем добраться до Японии. Мне было сорок семь, и другого шанса проявить безответственность могло и не представиться.
Кончалось лето. Когда я на шоссе поднимал руку с просьбой подвезти, легко было позабыть, что там, в Чикаго, происходили хлебные бунты. По ночам я спал, не залезая в спальный мешок, видел звезды и слушал сверчков.
Должно быть, большую часть пути от Чикаго до Де Мойна я прошел пешком. После нескольких дней ужасных кровавых мозолей мои ноги огрубели. Подвозили редко - из-за конкуренции других и, отчасти, из-за тогдашней обстановки. Местные жители не слишком горели желанием подвозить "городских", которые, как им приходилось слышать, были по большей части обезумевшими от голода потенциальными массовыми убийцами. Однажды меня избили, и приказали никогда не появляться в Шеффилде, штат Иллинойс.
Но постепенно я научился жизни странника. В дорогу я пустился с небольшим запасом консервов, выданных соцобеспечением, а к тому времени как они закончились, обнаружил, что на многих фермах, что попадались на пути, можно поработать за еду.
Иногда работа была тяжелой, иногда - лишь ее видимостью, когда в людях проявлялось глубоко укоренившееся чувство, что ничто не должно доставаться даром. Несколько раз кормили даром, за семейным столом; вокруг сидели внуки, а дедушки и бабушки рассказывали часто повторяемые истории о том, как это было в Большой кризис 29-го, когда люди не боялись помогать тем, кому не повезло. Я обнаружил, что чем старше был человек, тем вероятнее, что я встречу у него сочувствие. Это один из многих фокусов, каким я научился. А большинство пожилых людей дадут вам что угодно, если вы просто будете сидеть и слушать их. В этом я достиг больших успехов.
К западу от Де-Мойна начали подвозить; затем, по мере приближения к лагерям беженцев в Китайском Поясе, снова сделалось хуже. Вспомните, что после катастрофы, когда реактор в Омахе сделался расплавленной массой урана и плутония, которая начала свой путь вглубь, направляясь в Китай, оставляя за собой след шириной шестьсот километров с наветренной стороны, прошло всего пять лет. Большинство обитателей Канзас-Сити, штат Миссури, все еще жило в деревянных и жестяных хибарках, ожидая, пока можно будет вернуться в город.
Беженцы были трагичны. Изначальная солидарность людей перед лицом серьезной катастрофы давно уже растворилась, превратившись в разочарование и летаргию перемещенных лиц. Большинству из них предстояло до конца жизни периодически попадать в больницы. Что еще хуже, местные жители ненавидели их, боялись, и не хотели с ними знаться. Они были париями, нечистыми. Их детей избегали. Каждый лагерь обозначался номером, но местное население все их называло Гейгертаунами.
Я сделал основательный крюк к Литтл-Року - для того, чтобы не пересекать Пояс, хотя теперь это было безопасно, если не не задерживаешься на одном месте. Национальная гвардия выдала мне знак парии - дозиметр - и я странствовал от одного Гейгертауна к другому. Как только я делал первый шаг, люди становились до боли дружелюбными, и я редко спал под открытым небом. В общественных столовых кормили даром.
Оказавшись в Литтл-Роке, я обнаружил, что нежелание подвозить пришельцев, которые могут быть осквернены "радиационной болезнью", выветрилось - и я быстро пересек Арканзас, Оклахому и Техас. Я немного работал - то здесь, то там, но по большей части отрезки пути были длинными. Техас я видел лишь из окна автомобиля.
К тому времени, когда я достиг Нью-Мексико, я немного устал и решил некоторое время попутешествовать пешком. К тому времени Калифорния интересовала меня меньше, чем само путешествие.
Я оставил дороги и пошел прямиком - там, где не было оград, чтобы остановить меня, и открыл, что даже в Нью-Мексико нелегко скрыться от признаков цивилизации.
В 60-е Таос был центром экспериментов по альтернативным вариантам образа жизни. В то время среди окружающих его холмов было создано много коммун и кооперативов. Большинство из них разваливалось через несколько месяцев или лет, но несколько выжило. Позже, похоже, любую группу с новой теорией о том, как следует жить и стремлением испытать ее, притягивала эта часть Нью-Мексико. В результате местность была усеяна кое-как построенными ветряными мельницами, солнечными нагревателями, геодезическими вышками, групповыми браками, нудистами, философами, теоретиками, мессиями, отшельниками и нередко попросту психами.
Таос был великолепен. Я мог пристать к одной из коммун и оставаться в ней на день или на неделю, питаясь рисом, выращенным без искусственных удобрений и козьим молоком. Когда мне надоедала одна, несколько часов пешего хода в любом направлении приводили меня к другой. Там мне могли предложить принять участие в вечерних молитвах и песнопениях или обрядовой оргии. У некоторых групп были чистенькие хлева с автоматическими доильными аппаратами - для коровьих стад. У других не было даже самых убогих уборных - они просто присаживались на корточки. В некоторых члены одевались наподобие монахинь или пенсильванских квакеров старых времен. В других местах они ходили голыми, сбривали все волосы на теле и раскрашивали его в пурпурный цвет. Были группы, состоявшие лишь из мужчин и лишь из женщин. В большинстве первых меня уговаривали остаться на ночь, во вторых реакция могла меняться от возможности ночлега и приятной беседы до встречи с ружьем у колючей изгороди.
Я пытался не выносить суждений. Эти люди - все они - делали нечто важное. Они подвергали испытанию такие варианты жизни, недоступные людям в Чикаго. Для меня это было удивительным. Я считал, что Чикаго неизбежен, как понос.
Это не означает, что все они добивались успеха. По сравнению с некоторыми из них Чикаго выглядел как Шангри-Ла [земной рай; по имени места действия романа Джеймса Хилтона "Затерянный горизонт"]. Была одна группа, которая, похоже, считала, что вернуться к природе означает спать в свином навозе и есть такое, к чему не прикоснулся бы и ястреб-стервятник. Многие явно были обречены. Они должны были оставить после себя кучу пустых развалюх и память о холере.
Так что рая здесь вовсе не было. Но были и успехи. Одно-два поселения были основаны в 1963-64 и росло в них уже третье поколение. Меня разочаровало то, что по большей части это были такие, чей образ жизни наименее отличался от общепринятых норм, хотя некоторые различия потрясали. Я думаю, что наиболее радикальные эксперименты менее всего могли дать плоды.
Я оставался там в течение зимы. Никто не удивлялся, увидев меня во второй раз. Похоже, в Таос съехалось много людей, которые скитались по нему туда-сюда. Я редко оставался в одном месте дольше трех дней и всегда участвовал в труде. Я подружился со многими и приобрел много навыков, которые могли бы мне пригодиться, оставайся я в стороне от дорог. Я подумывал, не осесть ли в одной из общин насовсем. Когда я не смог принять решение, мне сказали, что спешить некуда: я могу посетить Калифорнию и вернуться обратно. Похоже, они были уверены, что я вернусь.
Поэтому, когда пришла весна, я по холмам направился на запад. Дорогами я не пользовался и спал под открытым небом. Я надолго оставался в очередной коммуне, до тех пор, пока они не стали попадаться реже, а затем исчезли вовсе. Местность сделалась менее красивой, чем прежде.
Наконец, через три дня неспешного пути от последней коммуны, я подошел к стене.
В 1964-м в Соединенных Штатах разразилась эпидемия краснухи. Это одна из самых безобидных заразных болезней. Единственный случай, когда она представляет опасность - для женщин в течение первых четырех месяцев беременности. Она передается плоду, у которого обычно возникают осложнения; в их число входят глухота, слепота и мозговые нарушения.
В то старое время - когда аборты еще не были легко доступны, с этим ничего нельзя было поделать. Многие беременные женщины заражались краснухой и рожали. За год появилось пять тысяч слепоглухих детей. Обычно в Соединенных Штатах их рождалось сто сорок.
В 1970-м пяти тысячам потенциальных Хелен Келлер [Хелен Келлер (1880-1968) - американская писательница и педагог; слепоглухая; Энн Салливен - ее учительница] исполнилось шесть лет. Вскоре поняли, что достаточного количества Энн Салливен для них не найдется. До этого слепоглухих детей можно было отправить в один из немногих специальных приютов.
Возникла проблема. Не всякий может управиться со слепоглухим ребенком. Вы не можете приказать им умолкнуть, когда они стонут; не можете убедить их, сказать, что их стоны сводят вас с ума. У некоторых родителей, попытавшихся держать таких детей дома, возникали нервные срывы.
Многие из этих пяти тысяч были умственно отсталыми, с ними практически невозможно было общаться - даже если бы кто-то и попытался. Эти, по большей части, оказались, как на складах, в сотнях анонимных больниц и приютов для "особых" детей. Там их держали в кроватях; переутомленные медсестры раз в день обмывали их, а в остальном им предоставляли все преимущества свободы: им позволили беспрепятственно гнить в их собственных темных беззвучных вселенных. Кто может сказать, что для них это было плохо? Не было слышно, чтобы кто-то из них жаловался.
