Мария ГАЛИНА
ПРОЩАЙ, МОЙ АНГЕЛ
Народу на площади Воссоединения было полным-полно – как всегда по вечерам... Мне пришлось долго крутить головой, прежде чем я отыскал Кима, который сидел на скамеечке у памятника. Крылатый Георгий с копьем наперевес пикировал на крылатого же дракона – подсвеченная заходящим солнцем скульптурная группа и впрямь казалась залитой кровью.
Мы уселись за столик под транспарантом «Да здравствует дружба народов!» и спросили пиво. Пиво имелось, но оказалось теплым. Это потому, что плановое хозяйство, сказал Ким. Интересно, а в Америке? Холодное, уверенно ответил я, равноправие ведь... хотя довольно смутно понимал, какая связь между равноправием и холодным пивом.
– У нас тоже равноправие,– сказал Ким и нехорошо усмехнулся. Какой-то тип за соседним столиком внимательно на нас покосился, и я пнул Кима ногой. Тот заткнулся, почесал за ухом и сказал: – Ладно, что мы имеем?
Я протянул ему папку с распечаткой.
– Сделал я тебе Австралию. Ну и все остальное – как исходную базу. А дальше уже твоя забота.
– Ну, и что получилось? – спросил Ким.
– В общем, расселяемся помаленьку. Индейцы мигрируют в Америку – через Берингов... Технологии самые примитивные...
– Ясно, – пробормотал Ким, перелистывая распечатку. – А... Малая Азия? Ближний Восток?
– Котел. Плавильный котел. Собственно... Вот, погляди: если в некоторых регионах сделать упор на животноводство... Я так понимаю, что должен начаться бурный рост численности... Ну, и темпы развития – соответственно... А дальше... мне кажется, прогрессия будет не алгебраической, а геометрической... Ну, ты сам посмотришь...
– Ладно... Посмотрю... А здорово получается... – задумчиво сказал Ким, – золотой век.
Он очень талантливый малый, этот Ким. Программист Божьей милостью, блестящий самоучка, пессимист и нытик. Вообще-то он электрик. Лицензионный электрик. Я его подцепил, когда он явился ко мне на дом по вызову из ЖЭКа – чинить испорченный выключатель. Мы усидели восемь бутылок пива, уже на пятой решили, что понимаем друг друга с полуслова, и сразу приступили к Общему Делу. Правда, перед этим Ким проверил, нет ли жучка в телефоне. В последнее время поговаривают, что повсюду понаставили этих жучков – в особенности на квартирах итээровцев, которых всегда числили неблагонадежными. По мне, так это паранойя – кому мы, на фиг, нужны?
Я подозвал официантку и заказал еще пива.
– Не было никакого золотого века, дурень ты дурень. Быть не могло. Пища, территории... Когда их хватало?
– Ну, не знаю, – упрямо сказал Ким.
Пока мы сидели, стемнело. Зажглись фонари, вода в фонтане, уступами спускающемся к площади, засветилась красными и синими огнями, на здании Почтамта замерцал экран телевизора – по первому каналу транслировалось заседание очередного пленума...
– С чего бы это так Аскольд расшумелся? – рассеянно спросил Ким.
«...сохранить свою самобытность, – вещал тем временем экран, – ... так называемая американская демократия... падение нравов... апология секса и насилия, противоестественные союзы, рост наркомании... Проникло в нашу среду... Взять, скажем, Нижний Город – уровень преступности неуклонно повышается... и не только бытовой – в том числе и преступности политической, в частности, стоит вспомнить нынешний процесс над главарем террористической группировки Романом Ляшенко...»
Я вздохнул.
– Да в Нижнем Городе отродясь так было... Подол он и есть Подол. Трущобы.
Ким ерзал на шатком стуле. У него был вид человека, который собирается о чем-то попросить – и не решается. Слишком знакомый мне вид. Валька говорит, я – лопух: никому не умею отказывать... При этом забывает, что в свое время именно так она меня и окрутила. Я вздохнул и приготовился к худшему.
– Ну, что еще?
– Насчет Нижнего Города, – неуверенно произнес Ким, – ты ж там, вроде, вырос...
– Ну, вырос...
Сам-то Ким из Новосибирска – приехал в столицу с потрепанным рюкзаком за плечами и осел тут помаленьку. Прижился... Провинциалы – люди покладистые.
– Слушай, – шепотом сказал Ким, – очень надо... Там один мужик есть, на Подоле... Он пенициллином приторговывает... Выручил бы, а?
– Да меня прижмут тут же...
– Брось, до пяти граммов – законно.
– Не в этом дело. – Я вздохнул. – Зачем тебе пенициллин-то?
– Тетя заболела, – очень быстро ответил Ким.
– Ладно врать-то.
Ким – круглый сирота. Родители его погибли во время новосибирского инцидента, иначе с чего бы это он в Киев подался пятнадцати лет от роду...
«И хотя китайский путь нам, демократическому, народному государству, чужд, нельзя все же забывать, что Китай – наш ближайший сосед... укрепление взаимодоверия...»
– С каких это пор мы с Китаем задружились? – удивился Ким.
– Они у нас официальное представительство открыли, ты не знал?
– Да ну, я и не смотрю эти сводки, – отмахнулся Ким.
– Не нравится мне все это...
«...Укреплять дело Единения. Нельзя не признать, что у нас до сих пор имеются отдельные случаи нарушения прав человека, причина которых часто кроется в неразберихе и бюрократизме, царящих внутри отдельных ведомств и в несогласованности их работы. Мы до сих пор склонны недооценивать человеческий потенциал, тогда как люди и есть истинное наше богатство...»
– Интересно, – заметил я, – к чему это он клонит...
Но Киму явно было не до того. Он вообще мало интересовался политикой, Ким.
– Так как?
– Что – как? Ты мне мозги не пудри. Нет у тебя никакой тетки. Ты, что ли, заболел? Так подай заявку.
Ким жалобно сморщился.
– Да не я, – сказал он шепотом, перегнувшись через столик, – кот...
– Кот? – Я вытаращился на него.
В Нижнем Городе кошек полно. В Верхнем они – редкость. Мажоры не держат домашних животных – испокон веку не держат... Иметь кота – неудобно, даже слегка стыдно... понятная, позволительная, но все же слабость... все равно, что для мажора – держать в сортире номер американского «Плейбоя».
– Чихает он, – печально сказал Ким, – понимаешь...
Аскольда тем временем сменил новатор-комбайнер: «...Уборочная шла хорошо, несмотря на сложные погодные условия...» Опять корнеплоды придется у американцев покупать, подумал я.
– Ну так вызови ветеринара.
– Да вызывал я. Он, сука, говорит, антибиотик нужен. А на животных не полагается, сам знаешь... Достанете, говорит, отлично. Только учтите, я вам ничего не советовал.
– Сам и доставай.
– Так он мне не продал. Послал меня. Может, решил, что я провокатор – откуда я знаю...
– Кто – он?
– Говорю, малый один, в Нижнем Городе. Шевчук такой. Мне один человек сказал...
Ветеринар, наверное, и сказал – подумал я. А вслух проговорил:
– Шевчук? Не Адам Шевчук случайно?
– Во-во! – обрадовался Ким. – Я так и думал, что ты его знаешь.
– Однокурсник он мой. Бывший.
Лицо у Кима сделалось совсем жалобным.
– Сходил бы, Лесь, а? Я денег не пожалею... Хороший кот, жалко... Уж такая умница...
Я вздохнул.
– Адрес хоть у тебя есть?
– Какой адрес? Он на станции очистки работает... Вот и весь адрес.
– Так он, небось, днем работает... Где я его сейчас найду?
– Ну, спросишь там... Лесь, ну, пожалуйста... Ты ж там свой, тебе скажут.
– Какой я свой – теперь-то...
Комбайнер на экране благодарил за доверие, рассказывал, как осваивал сложную машину и предлагал поделиться опытом... Кто-то за моей спиной пробормотал сквозь зубы «обезьяна дрессированная». Я обернулся – какой-то молодой парень, лица в темноте не видно.
– Как я работать буду? – ныл Ким. – Считать как? Когда душа об нем болит... об паразите этом...
Я помолчал, потом проговорил:
– Ладно... Но ничего не обещаю...
– А и не надо, – обрадовался Ким.
Комбайнера сменил парижский губернатор, опять что-то там про уборочную – его я уже не слушал.
* * *
Отвык я от Нижнего Города – все тут не так, даже лифты в муниципалках. Просто-напросто железные клети, и тянут их самые элементарные тросы. Почему-то они все время выходят у них из строя, эти лифты.
У винного ларька толклась компания подростков – все затянуты в черные кожаные куртки, все подстрижены чуть не наголо, даже девчонки, голоса у всех возбужденные, чуть визгливые. Я прошел мимо них беспрепятственно, хотя кто-то и свистел мне вслед. Но я был хоть и чужак, но свой чужак. Попадись им мажор, подумал я, живым бы он отсюда не ушел. И чего хотеть – согнали всех с низким ИТ в один район... А с другой стороны – где-то же они должны жить.
Никакой особой ностальгии у меня не было – только странное чувство узнавания, когда все кажется знакомым и одновременно немножко не таким.
Я выбрал в крохотном скверике скамейку почище и присел – подумать, осмотреться. Жара последние месяцы стояла невыносимая – даже в сумерках было видно, как по руслу Днепра расползаются языки отмелей, а от них тянется пышная зеленая муть. Берега поросли ивняком.
И тут я увидел церковь. Пожалуй, только на Подоле и встретишь действующие церкви – остальные превращены в музеи истории атеизма, в Софиевском соборе на всеобщее обозрение выставлены орудия пытки – с тех еще времен, когда в Испании действовала катакомбная инквизиция. Потом-то мажоры ее поприжали. Жестокость им претит – что верно, то верно.
Из распахнутых двустворчатых дверей на брусчатку падала заплата света. Я поднялся со скамейки и направился туда.
Этой церкви самое меньшее лет четыреста – а если верить учебникам истории, то и больше. Построена она в честь отражения нашествия. Вот он – князь Василий, избавитель наш, основатель правящей династии, его лик сияет с настенной росписи, и крылья за спиной вздыбились, точно паруса прогулочной яхты. А в правом верхнем углу Ярослав-заступник, прямой его потомок, а вон и гетман Богдан, приведший все северные области под руку мажоров – могучий человек, не уступающий Ярославу ни ростом, ни статью. И что это нынешняя государственная политика не в ладах с официальной религией, хоть убей не п