Виктор Авин

Чуть-чуть высунув язык

(сборник стихов)

Дорогой читатель, воспринимайте мои стихи как я — как живые ураганные картинки…

«Город мой, синагоги и блинной…»

Город мой синагоги и блинной вдалеке от тропы журавлиной над столпом манекенщиц витринных сапогами в садах листья подданных и на сплине дающие бороны волны. Город мой от доменов до домны марширующий в небо колонною во главе с барабанщиком Воландом чайки все еще до смерти голодны, маленький Город мой на салазках и в валенках мерседесов, украшенных палехом для оказии в желтое вороном окрестованный Ангелом в бороду лазию вход где выход в европпину азию в лабиринте я, выведи Город мой нам породу головок и винтиков погоди же, я сам только б дырочку… — молодой, ты буравчкам вкурчивай госпожам или девочкам ссученным а потом пеленай в тени выручку дурочку

«Бабье лето»

Лунный вечер томно трогает за плечи это Господи придумал бабье лето выдыхает на морщины теплым ветром и в глазах твоих оставит счастья метку междуног пушистым мехом горностая ласкаясь Окуная дольки слов в бокал с шампанским и ресницами играя с синим светом наклонив чуть набок голову поэта Вечер думает о том что уже было это где-то и в окно стучится веткой Тихим свистом вдалеке ответит поезд и замрут в блаженстве юноша с подругой седины его коснувшись она втянет покраснев слегка в дряхлеющий животик пламя бабье что внутри ее клокочет А снаружи и не видно смерти ночью! А Душа, что молодеет, в тело хочет! На свету в обрыв в прожилках желтых листьев! На постели отлетая к Богу, в мысли! Бабье лето. Лунный вечер. Время вышло.

«В темпе Авина»

Ямбы, зомби, линий стаи, мягкий почерк звонче стали, самбо, ноты, пишем, таем, над стокатто восклицаем, Под вопросом знанье темы, девы, демон, вкус удачи, На охоте в малой Охте на кровати в той палате Где над стенами — планеты, под столом — пустые рифмы, На столе бутылка водки, сводки, цифры, диаграммы, Кредит, сальные убытки, томный крик, цепочка, нитки Вен, нейронов, децибеллы и октавы криков, звона Журавлей, и под вуалью смеха только после плача, Палачей икота, рвота, клип «Негоды», сверхзадача Указать планете элипс, отвернуть луну и солнце С потолка у самой люстры и прибить их над кроватью Вместо крестика и жути пустоты желаний, сути, Вольной жизни, пьяной смерти, и на черной беглой точке Синих глаз пятнистой лани замереть. Лежать в тумане освежая чью-то память…

«Тебе!»

Ладонью волны создавая у брега финского залива чтобы следы твои облизывал когда меж трех высоких сосен ко мху с оттенком перламутра ты нагибалась, камасутру я обновлял прохладным утром макнув в чернила от черники язык… ты крикнула: «Навеки!» и унесли с собой по шишке на память… море там не дышит теперь без нас, любви, опеки моих ладоней и обетов на верность, влаги в нежной впадинке залив стеклянной стынет гладью и на фарфоре спят оливы застыли тени среди сосен у ветра нет качнуть их силы чтоб отогнать печальных мыслей на камне ждущего Акелы О сердце, аура и Тело! Ко мне! Ко мне! Прыжками! Смело! Любовь, сбежим к тому заливу! Еще разок… скажи мне «милый» еще разок целуй мне руки еще разок меня помучий сними Обет твой и словами что производят прикасанья колечко входика раздвинем в иное — красное и синее в печаль и радостное, с клиньями где улетают Души грешных… Читай меня. Читай неспешно Не выходя из сна, оргазма и все окутанное плазмой на том оставленном заливе и пляж и мамонтовы бивни мои забудь, предтече ливня тот моросящий мелкий дождик пусть остужает твое тело. Потом шепни: «я так хотела…»

«Когда ты медленно прошла, горячим телом…»

Я вспомнил запах скошенной травы! Она волною только что играла, и профиль еJ выгнутой спины ладонью щекотал июньский ветер, и «Иван-чая» маленький букетик ворона прятала под крышу, плача, когда я вспомнил запах скошенной травы, листы катАлога одежды от «Версачи» перебирая воином «аппачи» в ногах у глянцевой натурщицы бутика. Когда ты медленно прошла, горячим телом едва задев мои бурлящие флюиды, я надкусил плоды у будущей победы! И я вспОмнил запах скошенной травы! Когда вот только-что, на срезах капли сока, и в душном мареве испарина земли, и звон бруска о лезвие косы, обратный ход, движения в такт, и хохоток идущих баб за косарями, по колкой выбритой земле, с граблями, и птиц, сводящих мужиков с ума своим стремленьем увести их от гнезда. И длинноногий контактер — кузнечик, сидящий под одеждами, на плечиках, бросающий свой треск в хоры, на ветер, должно быть, тоже в это время впомнил и звонкий смех девиц в коротких платьях, с напевом, целый день снопы творящих, избы иссохшие за годы жизни бревна, чернеющие, в трещинах; оконные некрашенные, в грязных стеклах рамы, красивое лицо бабули Тани, колдунии, известной всей округе… Я вспомнил запах скошенной травы! Я вспомнил дерево шершавое на козлах и зубы той извилистой пилы, когда расписывался мой злаченый паркер за узелок с одеждой, у колонки, в которой перекачивают звонкие монеты. Я вспомнил себя маленьким мальчонкой, хватающим шлифованные ручки, лемех, и в плуге, уткнувшемся в фундамент, столько силы я вспомнил! К венцу приставленные силосные вилы, высокое крыльцо, и гаммы, овеществленные в крестьянском снаряжении. Я вспомнил сени и запах дуба в теле толстых бочек, и конской черной гривы клочья, и седел кожу, хомутов, поленья дров, и половиц качели ведро с холодной ключевой водой у самой двери. Я вспомнил — гений Строителя-крестьянина поставил в стыкованном космическом причале загон для телки и быка, свиней, курей, два места козам. И смесь парного молока с парным навозом я вспомнил, убиваемый «Клема» такими нежными, и древними духами. Должно быть, Музы их потрогали руками пред тем как ты осмелилась войти. …Я вспомнил запах скошенной травы!

«Обыкновенное чудо-иудо…»

В тебе расцветает жизнь! Не дай ей обвить плющом развалины замка смерти измерий ее от церкви до слова где стрянет ком В тебе полыхет свет! Не дай ему линзы в точке рождения новой мысли качай головой как бочкой из глаз огонечки выплесни В тебе возрастает Бог! Не дай ему выйти «за» для ловли его же блох в шерсти твоего хвоста и В тебе зародится лох обычное буржуа…

«Терновый пенис»

На самом деле я хороший когда меня как хлеб не крошат когда идет ко мне в калошах Преображенский. На самом деле я порошой мету за санями и лошадью когда почую запах женский когда на лбу умрет снежинка услышав такты Венских вальсов На самом деле я на пальцах вяжу слюнявя паутину противный, всасывающий в тину между клыков парного сальца любви обильной. Жирным илом в туннели тайной Пирамиды на самом деле я — твой Идол на мешковине-церкви с твидом на самом деле Он — хороший когда ни Богом-чертом брошенный ни ими в свалке мертвечиной