Дэвид Геммел

Великое заклятие

Тридцать лет назад я увидел девушку, которая взбиралась на скалу под проливным дождем. Слишком маленькая, чтобы дотянуться до верхних опор, она никак не могла влезть на вершину, но упорно держалась за скалу и отказывалась спускаться. В конце концов она обессилела и свалилась. Двадцать лет спустя она пожелала принять участие в четырехчасовом Лондонском марафоне. На пятнадцатой миле она сломала ногу, но продолжала бежать и через три часа пятьдесят девять минут финишировала.

Эту книгу я с любовью посвящаю Валери Геммел

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Небо над горами было ясным, и звезды сверкали, как алмазы на черном бархате. Стояла зимняя ночь, полная холодной ужасающей красоты. Снег лежал шапками на ветвях сосен и кедров. Здесь не было красок, не было признаков жизни. Все тихо — только ветки хрустят порой, под тяжестью снега, и шепчет поземка, гонимая северным ветром. Из леса выехал всадник в капюшоне, на темном коне. Конь медленно продвигался по глубокому снегу. Всадник, низко пригнувшись от ветра, придерживал у горла засыпанный снегом серый плащ. На открытом месте ветер сразу набросился на него, охватив со всех сторон, но всадник упорно продолжал свой путь. Белая сова, сорвавшись с высокой ветки, промелькнула мимо него. Бегущая по лунному снегу мышь вильнула в сторону, спасаясь от когтей хищницы, и ей почти удалось увернуться — почти.

В этой дикой глуши «почти» равносильно смертному приговору. Здесь существует только черное и белое, четко разграниченное, и оттенков серого между ними нет. Только противоположности: успех или неудача, жизнь или смерть. Ни оправданий, ни возможности наверстать.

Сова улетела, унося добычу, и всадник посмотрел ей вслед. Его ярко-голубые глаза на черном лице казались серебристо-серыми в лишенном красок мире. Чернокожий направил коня в лес.

— Мы оба устали, — прошептал он, потрепав скакуна по шее, — но скоро мы отдохнем.

Небо оставалось ясным. Ночью снегопада не будет, подумал Ногуста, и след, по которому он едет, не скроется и на рассвете. При лунном свете, проникающем сквозь кроны, он стал искать место для ночлега. Несмотря на плотный плащ с капюшоном и теплую нижнюю одежду, он промерз до костей. Больше всего страдали уши. В обычных обстоятельствах он замотал бы их шарфом, но вряд ли это разумно, когда преследуешь трех отчаянных беглецов. Тут надо прислушиваться к каждому звуку. Эти трое уже совершили убийство и не поколеблются повторить то же самое еще раз.

Ногуста бросил поводья на седло и потер уши. Они отозвались сильной болью. «Ничего, — сказал он себе. — Не бойся холода. Холод — это жизнь. Бояться надо, когда твое тело перестает с ним бороться, когда ты начинаешь ощущать тепло и сонливость. В этом обманчивом тепле спрятан ледяной кинжал смерти». Копь продолжал вспахивать снег, идя по следу, как гончая. Где-то там, впереди, остановились на ночь преступники. Ногуста понюхал воздух, но не уловил запах дыма. Костер им поневоле придется развести, иначе они умрут.

Понимая, что в таком состоянии с ними не справится, Ногуста съехал с тропы в лес. Надо найти укромную лощину или скалу, где он сможет сам развести костер и отдохнуть.

Конь споткнулся обо что-то под снегом, но удержался. Ногуста чуть было не вылетел из седла, а выпрямившись, разглядел среди деревьев хижину. Снежный покров сделал ее почти невидимой — не споткнись конь, они бы проехали мимо. Спешившись, Ногуста подвел коня к заброшенному дому. Дверь висела на одной кожаной петле — другая отвалилась. К длинному узкому строению под крытой дерном крышей примыкал укрытый от ветра навес. Там Ногуста расседлал и вытер коня, насыпал ему в торбу овса и накрыл его одеялом.

Обиходив коня, он перешагнул через наметенный у порога сугроб. Внутри было темно, но он различил серый камень очага. Там, как заведено в диких местах, лежали дрова, но их засыпал налетевший через трубу снег. Ногуста старательно отряхнул его, сложил дрова заново и достал коробочку с огнивом. Трут тлеет всего несколько мгновений. Если скудная растопка не займется сразу, ему придется очень долго возиться с кремнем и кресалом. Ногуста, сотрясаемый дрожью, отчаянно нуждался в тепле. Он высек огонь, и трут затлел. Ногуста поднес его к лучине, молясь шепотом своей звезде. Огонек, лизнув растопку, охватил сухое дерево, и Ногуста вздохнул с облегчением. Пока дрова разгорались, он осмотрел хижину. Ее строили с заботой и старанием. Углы пригнаны тщательно, мебель — стол, четыре табурета и узкий топчан — сработана добротно. К северной стене приделаны полки, пустые теперь. Единственное окно плотно закрыто ставнями. У очага поленница, оплетенная пыльной паутиной.

Раз никакого имущества здесь не осталось, хозяин, видимо, перебрался куда-то. Любопытно бы знать, почему. Строитель, судя по всему, был человек терпеливый и основательный. Такой за здорово живешь с места не сорвется. Следов женского присутствия не заметно — хозяин, видимо, жил бобылем. Возможно, он ставил капканы, а когда зверя в округе поубавилось, ушел, не забыв оставить в очаге дрова для случайного путника. От этого Ногусте казалось, что неведомый ему владелец хижины встретил его, как друга. Славное чувство.

Ногуста вышел к коню и снял с шеи пустую торбу. Спутывать его не было нужды. Из укрытия на холод животное не уйдет. Здесь в бревенчатую стену вделана каменная печная труба, скоро она нагреется.

— Тут ты отлично переночуешь, дружище, — сказал Ногуста мерину.

Забрав поклажу, он вернулся в хижину и укрепил дверь. Потом подтащил к огню табурет. Настывший камень очага впитывал в себя почти все тепло. Терпение, сказал себе Ногуста. Увидев ползущую по дереву мокрицу, он достал меч и приставил его к полену. Насекомое, добравшись до клинка, помедлило, повернуло назад и упало в огонь.

— Зря, — сказал Ногуста. — Могла бы спастись.

Огонь разгорелся. Чернокожий снял плащ и шерстяную рубаху, обнажив мускулистый, покрытый шрамами торс. Погрел руки и повертел в пальцах талисман, который носил на шее. Старинной работы вещица изображала золотую руку, держащую серебряный полумесяц. Тяжелое темное золото, никогда не тускнеющее серебро. В памяти снова прозвучал голос отца:

«Этот талисман принадлежал человеку, стоявшему выше королей, Ногуста. Великому человеку, нашему предку. Поступай благородно, пока носишь его, Ногуста, и тогда тебе будет дарован Третий Глаз».

«Вот откуда ты узнал, что на северное пастбище нагрянули разбойники?»

«Да».

«Почему же ты тогда не оставил талисман у себя?»

«Он выбрал тебя, Ногуста, — ты сам это видел. Он всегда выбирает. Уже много веков. Если Истоку будет угодно, когда-нибудь он выберет одного из твоих сыновей». Но Исток распорядился иначе. Держа талисман в руке, Ногуста устремил взгляд в огонь, но так ничего и не увидел. Он достал из сумки вяленую говядину. Поел. Подбросил дров в огонь. Вытряхнул тонкие пыльные одеяла, лежащие на топчане. В отдалении от огня его опять затрясло, и он посмеялся над собой: «Стареешь, приятель. Раньше ты так не мерз.» Вернувшись к очагу, он снова надел рубашку. В памяти возникло лицо с резкими чертами, всегда готовое на дружескую улыбку. Разведчик Орендо. Они прослужили вместе двадцать лет — сперва при старом короле, потом при его воинственном сыне. Ногуста всегда относился к Орендо с симпатией. Ветеран, одно слово. Если отдать такому приказ, выполнит со всей скрупулезностью. И сердце у него доброе. Как-то Орендо нашел в снегу полузамерзшего ребенка, принес его в лагерь и всю ночь возился с ним. Растирал, заворачивал в теплые одеяла — и отогрел.

Ногуста вздохнул. Теперь этот самый Орендо пустился в бега вместе с двумя другими солдатами, убив перед тем купца и изнасиловав его дочь. Девушку тоже намеревались убить, но удар ножом пришелся мимо сердца. Она выжила и назвала имена преступников.

«Не приводи их обратно, — сказал Ногусте Белый Волк. — Пусть умрут там. Обойдемся без публичного разбирательства — это плохо влияет на дух войска».

«Да, мой генерал», — ответил Ногуста, глядя в светлые холодные глаза старика.

«Не хочешь ли взять с собой Зубра и Кебру?»

«Нет. Зубр дружил с Орендо. Я сделаю это один».

«Разве Орендо не был и твоим другом?» — Банелион пристально посмотрел на него.

«Вы хотите видеть их головы в доказательство того, что они убиты?» — вместо ответа осведомился Ногуста.

«Нет. Мне достаточно твоего слова».

Ногуста черпал гордость из слов Банелиона. Он служил под Белым Волком около тридцати пяти лет, почти все свои взрослые годы. Генерал был скуп на похвалу, но солдаты относились к нему с нерушимой преданностью… Ногусту поразил поступок Орендо, но ведь Орендо назначили к отсылке домой — вместе с Зубром, и Кеброй, и самим Белым Волком.

Король пожелал исключить пожилых солдат из армии. Тех самых солдат, которые сражались за его отца и спасли дренаев, когда все, казалось, уже потеряно. Тех самых, что вторглись в Вентрию и разбили войска императора. Ходили упорные слухи, будто всех их отправят в отставку. Орендо поверил, потому и пошел грабить купца. У Ногусты в голове не укладывалось, что он участвовал в насилии и в покушении на убийство девушки. Однако девушка показала, что именно он был зачинщиком, а после вонзил нож ей в грудь.

Ногуста мрачно глядел в огонь. Так ли уж потрясло его это преступление? Он полагал, что хорошо разбирается в людях, и никогда бы не подумал, что Орендо на такое способен — но за прошедшие годы он не раз видел, на что способны даже самые хорошие люди. Видел кровь, огонь и смерть. Видел, как рушились мечты и разбивались надежды. Он пододвинул топчан к очагу, стянул сапоги и лег, укрывшись тонкими хозяйскими одеялами.

Снаружи бушевал ветер.

Проснулся он на рассвете. Хижина еще хранила тепло. Ногуста натянул сапоги, напился из фляги, надел плащ, взял сумки и вышел. Очаг сзади хорошо нагрелся, и под навесом тоже было довольно тепло.