Дорога через Хаос
* * *
…В феврале, 13 апреля 1977 года я перестал летать.
…Сказочки придумывают от обиды на жизнь. Я реалист.
Медсестра мне рассказала:
…Посреди площади нашего городка возник огненный столб, и голос, грому подобный, произнёс: “Идёмте все в консерваторию. Кто заколеблется – идти или нет, выбор один – идите вперёд”.
…Дальше тема о человеке, который понял, что не нужна его работа.
Якушев мне сказал:
– Нужен – это тонкая вещь… Если ты ей нужен для каких-то его планов – это отталкивает. Ты должен быть нужен ей самой.
То есть речь идёт об идеалах. По её идеалу хорошей жизни искусство почти не нужно. И она его не планирует.
А другие без него задыхаются.
…Люди перенесут всё, если знают, что нужны они лично, а не их тело, скелет и мясо и как они выглядят или их положение, деньги и даже плоды, а нужна их душа, стремящаяся быть умелой.
…В феврале, 13 апреля 1977 года я разучился летать.
Я выполз из своего дома и увидел то, чего не видел летаючи…
Медсестра мне рассказала:
– …И ещё у меня сон был: будто летят по небу две пирамиды и – хлоп! – вершинами стыкуются, и из них рядами выходят медведи…
…Я бы хотел, чтобы у меня был знаменитый отец. Но этого не было. И в жизни я был аутсайдером. Но у меня есть друг, Илларион, с редкой профессией. Он работает на автокране с балдой. Этой балдой он разбивает дома, которые назначили считать старыми и “непредставляющими”. А для кого? Интересуюсь, для кого они не представляют ценности. Интересуюсь, что значит ценность.
…Если бы у меня был знаменитый отец, мне бы старались оказать льготу, а я бы скромно отказывался и этим был бы прославлен…
…Салют, фестиваль!
Через единство к миру. Через мир – к счастью!
Потому что круглая земля.
…За Ириной Дерюгиной, что ли, начать ухаживать или за Ириной Моисеевой? А Миненкова куда же? Нет, так не годится.
Ещё хорошо бы утопить режиссёра, который сейчас показывает трио “Ромэн” по телевизору. Гитаристов показывает сплошь, а солистку-цыганочку то покажет, то истребит спецприёмом.
Потом рано утром Петя открыл калитку и вышел, я забыл куда, кажется, на большую дорогу.
Потом из лесу вышел огромный серый волк. Но Петя взмахнул пионерским галстуком, и разом исчадие сгинуло. В жизни бывает наоборот. Серые волки пионеров едят.
Конец фильма.
Дальше мультфильм “Марица” зелёного цвета с красными крышами.
…В финале будет написано, что человек не аутсайдер. Для тех, кто считает, что главное в произведении – тема и проблема и что оно этим исчерпывается…
Якушев мне сказал:
…Взрослый не умнее ребёнка. Взрослый практичней, или, как теперь говорят, прагматичней. Что выгодно, то и слава богу. Но время бежит, и взрослому всё труднее оттягивать момент, когда уже ничего не чувствуешь. Поэтому у него выходы:
либо устремиться в детство, либо драться за то, чтобы остаться взрослым как можно дольше, то есть оттянуть момент, когда уже ничего не чувствуешь, и так делает большинство – старается вырасти и жить взрослыми как можно дольше;
либо научиться летать.
Ребенок живёт ожиданием полёта. Он выдумщик.
Взрослый ходит. Он умный.
Мудрый – летает.
…Ошибочно думают, что летают мухи, птицы, аэропланы или ракеты.
Вот рыбы плавают. А мухи, птицы, аэропланы и ракеты только нечеловеческим усилием поддерживают себя в воздухе, чтобы не упасть на землю. Иногда долго планируют, парят, но не больше.
Но это не мудрые. Это чаще всего хищники. Они передвигаются в верхних слоях атмосферы и склёвывают ползающих.
А рыба плавает, даже не двигая плавниками. У неё в животе воздушный пузырь. Рыба плавает даже дохлая.
Мудрый плавает в воздухе, потому что в нём живёт нечто, что делает его легче воздуха, и ему надо прилагать нечеловеческие усилия, чтобы удержаться за землю.
А когда он перестаёт что-нибудь чувствовать, он всплывает вверх навсегда.
Но я не знал, что мудрый может разучиться летать.
…Я выполз из своего дома и увидел то, чего не увидишь в полёте.
…У призвания должно быть признание. А признания я не получил. Всё началось так.
Приходит однажды Илларион и говорит:
– Давай оторвёмся от жизни?
– Давай, – говорю. – А как?
А жена говорит:
– Опять нарежетесь?.. Имейте в виду…
А работал я тогда уже на телевизорном заводе.
– Нет, Княгиня, – говорит Илларион. – В культуру потянемся… Говорят: надо. Мне в конторе выдали билет на два лица. В музей.
– В музей? На два лица? Это в какие же музеи билеты распределяют?
– В музей Пушкина. Поляки какую-то картину привезли. Очередь – не прорвёшься.
– Занимались бы своим делом, – сказала жена.
Она у меня Княгиня. У неё такое прозвище с самого детства. Если б не это прозвище, я, может, и не заметил бы её. А так во всех компаниях – Княгиня, Княгиня. Молва – великая вещь. Так что, когда я её увидел, я уж готов был лезть на голый крючок без приманки. Завёлся с пол-оборота…
Я тогда по молодости всё к чему-то стремился. А к чему, и сам не знал.
Кончил школу, отслужил в Вооружённых Силах, поступил на завод автотракторного оборудования и на заочный.
Работать близко – от Большой Семёновской два шага. На Журавлёвской площади Театр Моссовета отменили и сделали телевизионный театр. Кинотеатр “Родина” на Семёновской площади. Гастрономы есть, парикмахерские есть, друзья есть, девок – навалом и все замуж хотят. Так что в центр – разве что в музей скатать, да лень. Я в стенной газете первый человек, и рисунки остроумные делал под названием “Без подписи”, и красками владел на уровне художника-любителя. Мог и пейзаж написать по фотографии, и голую женщину из чешского журнала. Гитара – это само собой. Магнитофон купил.
И так я жил – не тужил и имел льготы для отдыха и тринадцатую зарплату, и работал не хуже других, и даже фотографировался для доски Почёта.
Чего ещё мне было надо – сам не знаю. В компаниях нарасхват. Первый парень на деревне. Пил – не пьянел. Но всё тянуло куда-то.
А потом слышу – Княгиня, Княгиня. И до меня дошло. Любви не хватало. Говорят – есть она. Посмотреть бы – какая?
Так что к тому времени, как её встретить, я дозрел. Княгиня – прозвище-то какое!
– Ладно, – говорю. – Познакомьте.
– Нет, – говорят. – Не про тебя. Не нашего поля ягода.
– Кто такая?
– Директорская дочка, да директор-то помер.
– Ну и что?
– А она забыть не может.
– Отца?
– Нет, что не нашего поля ягода.
– А чего ж она в наших компаниях-то делает, чужая ягодка?
– Прижилась. Парень у ней был, тоже её поля фрукт, из Плехановского. Всё с нами сшивался, жизнь изучал. Потом отец её помер – стал изучать жизнь ещё где-то. А она у нас за Княгиню идёт. Привыкла.
– Значит, не любила, – постановил я.
Ладно, думаю, где-нибудь встретимся.
И встретились. Да так, как мне тогда нужно было по моему ожиданию.
Все толпились у входа в зал, на лестнице и в вестибюле. Только мне нужно было совсем не туда, и я опаздывал как будто. Я оглянулся на часы под потолком и увидел, что Княгиня сидит на тумбе, от которой начиналась лестница вверх, в зал. Народу было невпроворот, и кто-то посадил её на тумбу, чтоб не затолкали. И часы под потолком приходились как раз у неё над головой.
Я её сразу узнал – и по описаниям и так…
Волосы у неё были светлые и длинные. Только мне тогда надо было не к ней и не в зал на лекцию. Сговорился я тогда с двумя из обмоточного, что сделаю им по фотографиям масляные портреты. Я уже насобачился, но пока всё честно, бесплатно. А там как выйдет.
Я должен был протолкаться в кружок фотолюбителя, где на стене девиз: “Прекрасное – рядом с тобою”.
…Я оглянулся и увидел Княгиню… И часы у неё над головой. Я нацелился на часы пальцем и сказал: “Пиф-паф”. Потому что часы стояли, а свои я разбил на чужой свадьбе.
…И непонятно было – рано мне идти в фотокружок или уже поздно…
И вышло так…
И вышло так, что я нацелился ей в голову.
– Часы-то стоят, – говорю я.
А потом беру её за руку, и гляжу на её ручные часики, и ощущаю, какое тонкое у неё запястье.
– Можно ещё успеть, – говорю я.
– Лекция сейчас начнётся, – говорит толстая такая коротышка, стоявшая внизу.
– Мне не на лекцию, – говорю. – Мне в фотостудию к моим моделькам.
Вроде бы я фотолюбитель.
– А-а, – говорит коротышка.
Тут открыли дверь в зал, и все начали подниматься и входить, и справа – сцена. Под ярким светом.
Когда я снова оглянулся, Княгиня уже спрыгнула со своей тумбы и двигалась вместе с толпой вверх по лестнице.
Тёмная лестница помаленьку пустела, а за синими огромными окнами был город и крыши в снегу. И над моей головой висели остановившиеся часы.
Не знаю, зачем я это сделал: я тоже вошёл в зал.
Он был почти полный. Места были только в последнем ряду у прохода, который шёл от двери, где я стоял, до другой двери напротив.
И тут я увидел, что из первых рядов поднялась Княгиня. Подойдя с обратной стороны к этому полупустому ряду, она стала пробираться в мою сторону – туда, где сидела эта толстенькая.
…И я полез пробираться ей навстречу. Она замешкалась, а толстая девушка поглядела на меня обиженно и поднялась так, что уступила ей место рядом со мной.
Я так подробно всё рассказываю, потому что я так подробно всё помню.
