Артем Белоглазов
Бимка
Бимка смотрел на Лёньку своими пуговичными глазками и часто-часто дышал, высунув между зубами кончик розового языка. Наклонив голову так, что одно длиннющее ухо свесилось почти до самой земли, Бимка постукивал хвостом и всё смотрел, смотрел на мальчишку. Бока собаки вздымались и опадали; и вновь раздувались, точно у диковинной рыбы-ежа, которую держал в аквариуме Петр Андреевич, отец лучшего из Лёнькиных приятелей. "Жаль, что Сашка по воскресеньям у бабки, – думал Лёнька. Впрочем, он бы и сам не отказался лишний раз полакомиться горячими, с пылу с жару пирогами и ватрушками.
– Жаль. Мы б тогда…
– Ух, мы бы тебя, – грозно повторил он, надвигаясь на собаку. – Иди уже сюда. Хватит бегать.
Мимо проехал синий фургон с надписью "Хлеб", от которого вкусно пахло свежей выпечкой, и поднял на дороге облачка белесой пыли. Пылинки беспокойно кружили в солнечных лучах, проникающих сюда через кроны двух здоровенных вязов, чьи ветви сплетались друг с другом и образовывали этакий уютный шатер. Под шатром, у сколоченного из горбыля заборчика стояла врытая в землю деревянная скамейка с единственной, но зато широкой и отполированной до блеска доской. Тут было ужасно здорово посидеть после обеда, когда дома во всех комнатах разлита клейкая, кисельная духота и ничегошеньки не хочется делать. Или даже вздремнуть, если никто не помешает.
За спиной, разминувшись с грузовиком, протарахтел на мотоцикле дед Макар. Бимка проводил его долгим взглядом: случалось, дед угощал собаку специально купленными для этого косточками из супового набора.
– Иди, иди, Бимка, – уговаривал мальчишка. – Опять, наверно, к озеру намылился? Так сегодня никто не рыбачит. Я тебя Аленке показать обещал. Аленка в гости приехала, понял? Она в городе живет, сюда на два дня только. А завтра обратно. Понедельник завтра, ясно тебе? Ну, иди же. Смотри, что дам, – и он потянул из кармана шоколадный пряник.
Бим смешно задвигал носом, несогласно чихнул и отбежал на пару шагов назад.
– Лёнька! Лёнчик! – заорали вдруг сзади. – Айда с нами. Мы купаться!
Мальчишка обернулся: от угла нестройно голосила компания из трех человек. Они призывно махали руками, мол, давай-ка, поторопись, чего ты там?
– Я это… ну… – смутился Лёнька. – Занят я.
– Чего? – не понимали друзья-приятели. – Айда, рыбаков нет. Никто не заругается.
– Не пойду! – крикнул он, сложив ладошки рупором.
– А что?
– Не хочу!
Ребята пожали плечами и бодро зашагали дальше; дорога уходила под гору, и вскоре их русые и чернявые макушки исчезли из вида.
– Из-за тебя всё, – вздохнул Лёнька, поворачиваясь к Биму.
Но хитрый Бим не стал дожидаться, пока Лёнька закончит разговор, и никем не замеченный удрал, едва представилась такая возможность. Лёнька в досаде пнул ни в чем не повинную скамейку, ушиб палец и, тоненько подвывая, захромал к дому.
Лёнька сидел в кресле у окна и, уперев подбородок в кулак, смотрел на улицу. Бим, прохвост этакий, нарушил все его планы. На улице припекало, еще не успевшая надоесть теплынь растекалась по селу убежавшим из кастрюльки тестом; в огородах зрели, наливаясь сладким соком, ягоды, а в бескрайнем июньском небе ярко и празднично горел знойный костер солнца. Девяностой четвертый год ни шатко ни валко двигался в размытое, но наверняка светлое капиталистическое будущее, собираясь через несколько дней перевалить за середину, и Лёнька, без троек закончивший седьмой класс, чувствовал себя вполне взрослым и самостоятельным человеком. Однако родители, да и учителя тоже, почему-то считали иначе. Лёнька с ними не соглашался, но и не спорил. Пусть их. Ведь каждый имеет право и пошалить, и подурачиться, оставаясь при этом тем же взрослым и самостоятельным человеком. А те, кто этого не понимает…
На подоконник вспорхнул белоснежный голубь, скосил на мальчишку красный глаз и с достоинством принялся чистить перышки. На растущей у калитки яблоне затаился старый, разбойного вида кот Василий, который с жадным интересом следил за голубем.
– Кыш, – прикрикнул на птицу Лёнька и постучал по стеклу. Голубь был тетимашин, она всегда выпускала их по утрам. И иногда разрешала присутствовать при этом Лёньке. Погонять голубей на крыше, что может быть заманчивей? Белое оперение напомнило ему светлые Аленкины волосы.
Разумеется, Алена нравилась Лёньке – чего ради он пообещал бы какой-нибудь расфуфыренной городской девчонке показать Бимку? А вот Аленке пообещал. Он покосился на ходики: часовая стрелка неумолимо подбиралась к двенадцати. Аленка приезжала нечасто и ничего не понимала в сельской жизни. "Ой, кто это?" – хлопала она ресницами, провожая глазами корову. "Ай, что это?" – поражалась, рассматривая коромысло. Воду на улице Юбилейной провели еще не во все дома, и к водоразборной колонке, что притулилась левее магазина, постоянно шастал народ. Кто с ведрами в руках, а кто с этими самыми коромыслами на плечах.
В ходиках открылось окошечко, из него вылезла толстая глупая кукушка и принялась старательно отсчитывать время. Надо было срочно что-то придумать, как-то извернуться, ведь с минуты на минуту Аленка постучит в дверь, глянет на него, Лёньку, своими серыми глазищами и несмело спросит: а где?..
Вот же дернул его леший. Ну зачем, зачем обещал? Да, Бимку можно было увидеть на улице. Выследить, подкараулить и всё такое. Но вот беда – издали. И этим всё сказано. Разница, она вблизи чувствуется, и чтоб расстояние не больше десяти шагов, практически нос к носу. Вот тогда-то, когда ты понимаешь, что же ты видишь, когда дух захватывает, и ты спрашиваешь тех, кто стоит рядом, – а ты… тоже видишь? Он ведь… Я не сплю? Тогда ты превращаешься в маленького ребенка и снова начинаешь верить в сказки…
Ночью рыжие, белые, полосатые и даже черные кошки совершенно одинаковы, да и днем они одинаковы – кошка и кошка, усатая, мяукает, – если не трутся об ноги, выпрашивая кусочек повкуснее. Так же и собаки, которые неспешно трусят по проселку, помечая встреченные деревья, столбы, кусты и крылечки. Где-то среди мохнатой стаи затесалось их маленькое чудо, тайна, в какую посвящают далеко не каждого приезжего мальчишку. А уж тем более девчонку.
Лёнька самонадеянно решил отступить от традиций, и, как выяснилось, напрасно.
В дверь тихонько поскреблись. Лёнька встал и медленно-медленно, как осторожный купальщик, пробующий каменистое дно, поплелся в прихожую. За ручку он взялся с таким убийственным отчаянием, что ему мог позавидовать любой драматический актер. Без сомнения, ни одному, даже самому великому актеру ни за что на свете не удалось бы изобразить столь глубокую печаль и разочарование в жизни.
Надежды завоевать капризное Аленкино сердечко рушились снежной лавиной, стремительной и беспощадной.
На пороге, стеснительно улыбаясь, топтался Игорь, двоюродный брат Алены.
– Привет, – он попытался заглянуть Лёньке за спину.
– Привет, – сказал Лёнька. – Че, трактор купил? – и протянул руку.
Игорь смутился, на пожатие ответил вяло.
– Так это, – начал он. – В общем…
– Аленка где? – перебил его Лёня.
– Дома. Понимаешь… В общем, она проговорилась, что ты… ну… хотел показать ей Бимку. А я сказал, что ты всё наврал. Теперь можешь бить мне морду. – Игорь зажмурился, сморщился весь и замер в покорном ожидании.
Лёнька стоял, тяжело дыша, и молча смотрел на Игоря. На его тощую шею, клювастый нос с горбинкой, впалую грудь. "И откуда у этого замухрышки такая красивая сестра? – думал Лёнька. – Пусть и двоюродная". В нем закипали гнев и обида, он сжимал и разжимал кулаки, не зная, что делать. Казалось, попадись сейчас под руку кирпич – перешибет с одного удара. В пыль раскрошит. Ведь не Игоря же бить в самом деле? Потом Лёнька вспомнил, что Бимку он так и не изловил, и что, приди вместо своего нескладного братишки Алена… ой-ё, пришлось бы сочинять какую-нибудь невероятную, неправдоподобную вовсе историю о том, ПОЧЕМУ ОН НЕ СМОГ… Так получается… получается, Игорь, сам того не желая, спас его от позора? От бесславного и, наверное, уже окончательного поражения?!
– Дурак… ох и дурак, – шептал довольный Лёнька, а Игорь жмурился всё крепче, пока, наконец, не сообразил, что бить его никто не собирается. Тогда он чуть-чуть приоткрыл левый глаз и сквозь сеточку ресниц уставился на хохочущего друга.
"Вот так и сходят с ума, – философски рассудил Игорь. – Сойти с ума от любви, что может быть лучше?" И, размечтавшись, представил себе, что кто-нибудь когда-нибудь потеряет голову из-за него… И это было чертовски приятно.
– Дурак я, Игорь! – не переставал радоваться Лёнька. – А ты молодец. Молодчина! Выручил. Сам-то понял, почему? Нет? Ну ладно. Иди. Привет Аленке!
Игорь, деревянно переставляя ноги, спустился с крыльца и зашагал к своему дому. Щека неприятно ныла, будто Лёнька всё-таки приложил от души прямым в челюсть. Нет, ничего он не понимал. Совсем.
Лёнька притворил дверь и легко, как порхающая над лугом бабочка, вернулся в комнату. Он уселся в глубокое и уютное, накрытое выцветшим пледом кресло и извлек из подлокотника целый победный марш.
Там, пам, па-пам! – выстукивал он на подлокотнике. Па-пам! Пам!
Нет, нет, Лёнька вовсе не сошел с ума, но теперешняя ситуация представлялась ему в гораздо более выгодном свете. Наврал, ха! Кто сказал, что наврал? Игорь сказал! А может, он сам наврал?
Пам-пам!
Главное – изловить Бимку до вечера. А до вечера – далеко, так далеко, что никуда Бимка не денется. Изловится как миленький.
Па-па-па-пам!
