Дуглас Брайан

Призрак и статуя

Воистину, Юлия-Медея была отважной и красивой женщиной. По крайней мере, так считали многие. И до последнего времени того же мнения придерживалась о себе сама Юлия-Медея. До последнего времени…

Многое случилось с тех пор, как умер ее муж.

Нельзя сказать, чтобы Юлия-Медея сильно любила своего супруга. Это был человек богатый, немолодой и не слишком умный. С ним было надежно и… скучно. «Безнадежно скучно», — признавалась молодая женщина самой себе, разглядывая в полированное медное зеркало свое привлекательное юное лицо. Сказать по правде, было на что полюбоваться: изящно очерченный овал, волосы золотистого цвета, чуть вьющиеся на концах, светло-рыжие брови и пушистые ресницы — вопреки моде, светлые, что только подчеркивало глубокий зеленый цвет глаз. У Юлии-Медеи рот был несколько крупноват, но это только шло к ее аристократическому аквилонскому облику, поскольку (если уж разглядывать ее строгим взором ценителя классической красоты) и нос ее можно было бы счесть длинноватым. Сама она, равно как и ее многочисленные поклонники, предпочитали именовать его «гордым» — на том и следует остановиться.

Происхождению Юлии-Медеи могли позавидовать короли — она родилась в очень знатной семье. Увы, родословная была единственным ее приданым — за долгие века существования династии многократно происходил раздел родового имущества; кое-что погибло во время войн; кое-что вывезли в другие страны во время непорядков в Аквилонии. Остаток был настолько жалким, что родители, влачившие совершенно нищенское существование в полуразвалившемся родовом замке, предпочли выдать Юлию-Медею за человека состоятельного, но совершенно не знатного.

Купец Рутилий прибыл в замок предполагаемых новых родственников, осмотрел почтенные руины, пробормотал под нос что-то невнятное, но при виде красавицы-невесты так и замер на месте. Юлия-Медея произвела на него неизгладимое впечатление — раз и навсегда.

— Драгоценные камни нуждаются в подходящей оправе, — объявил Рутилий родителям девушки. — Я лично займусь этим.

Мать прикусила губу и чуть подтолкнула дочь в спину, чтобы та приблизилась к жениху и подала ему руку. Об этом они договаривались заранее: девушка должна вести себя любезно и постараться понравиться. Другого способа вырваться из нищеты для нее не существовало.

«Можешь, впрочем, отправиться куда-нибудь в Аренджун, — шипела мать в ответ на протесты Юлии-Медеи, которой не хотелось замуж за старого, по ее понятиям, и непривлекательного Рутилия. — На панелях этого удивительного города ты сделаешь головокружительную карьеру. Говорят, рыжеволосые пользуются там бешеным спросом.»

И Юлия-Медея улыбнулась Рутилию, как ее учили, и мило пролепетала «да», когда влюбленный купец предложил ей разделить с ним жизнь.

Щедрость Рутилия не простиралась, впрочем, на родовое имение девушки. «Легче построить новое, чем привести в порядок такую рухлядь», — объяснил он. И родители Юлии-Медеи вынуждены были согласиться с зятем, поскольку он, конечно, был совершенно прав. Таким образом, старики-аристократы остались доживать век среди голых камней и воспоминаний, а их блистательная дочь отправилась на роскошную виллу в окрестностях Шамара — там, где полноводный Хорот сливается с рекой Тайбор.

Развлечений на вилле было немного — прогулки в живописной местности, изредка — охота на уток с луком и стрелами, на которую Рутилий всегда брал с собой жену. Несколько раз в год выезжали в Шамар — навестить высокопоставленных родственников Юлии-Медеи.

Этих родственников Юлия-Медея терпеть не могла. Как и ее родители, они были чрезвычайно знатны и невыносимо чванились древностью своей крови. Но судьба их сложилась более удачно, и они не обнищали так, как это случилось с предками Юлии-Медеи. Тем не менее, пока Юлия-Медея прозябала в бедности среди холодных сырых руин родового гнезда, где зачастую не хватало дров, чтобы протопить разваливающийся камин и согреться посреди суровой аквилонской зимы, этим родственникам не было до нее никакого дела. Они ни разу не приехали навестить девочку, все эти высокомерные дядюшки, тетушки и кузины с голубой кровью в жилах. Ни разу не предложили помощь, никогда не попытались вывести Юлию-Медею в свет, где она могла бы найти себе мужа, подходящего по происхождению. А теперь, когда она разбогатела, они охотно принимали ее у себя в гостях. Естественно, вместе с отвратительно-худородным супругом. И естественно, сплетничали у нее за спиной.

«…истинная аристократка предпочла бы умереть от голода, чем смешать спою кровь с кровью, простолюдина…» — слышала иногда Юлия-Медея их перешептывания.

Однако ради мужа она терпела эти поездки в Шамар. Для Рутилия было важно появляться в высшем свете — это хорошо сказывалось нa его торговле (а торговал он кружевом и атласными тканями). Некоторые платья, сшитые из товара Рутилия специально выписанными портными, но заказу хозяина, Юлия-Медея демонстрировала на больших празднествах в Шамаре и даже в Тарантии. Ослепительная красота рыжеволосой аристократки изумительно оттенялась палевыми и голубыми шелками, переливающимися белоснежными атласами, меховыми воротниками, струящимися вокруг шеи и ниже, подчеркивая изящную линию груди. Вскоре Рутилий уже считался своего рода законодателем мод, и от заказов не было отбоя.

Но большую часть времени они проводили на вилле, в уединении и тишине. И Юлия-Медея скучала, скучала… Друзей у нее не было. Не считать же друзьями соседей — таких же неинтересных, немолодых и солидных людей, как Рутилий: Фуфидия, пятидесятилетнего скотозаводчика, который владел (о ужас, свинофермой!), Бибулона, сорокалетнего отца множества маленьких черноволосых бубилончиков и супруга столь же миниатюрной черноголовой, как галка, Месалы — эти, когда заходили в гости, ни о чем, кроме своих отпрысков, не разговаривали.

Визиты Бибулона были Юлии-Медее особенно неприятны, потому что своих детей у нее не было. Может быть, оттого, что она не любила своего мужа, ведь дети рождаются от любви — так объясняла ей некогда мать. И Рутилий, конечно, знал об этом. Знал — но терпел холодность своей прекрасной супруги, ибо слишком хорошо понимал: не в силах столь юная и прекрасная женщина, рожденная для лучшей участи, полюбить неинтересного торговца шелковыми и атласными тканями.

Так проходили дни и годы, а затем, когда Юлия-Медея уже начала свыкаться со своей участью и даже нашла в ней приятные стороны, случилось несчастье. Рутилий отправился на охоту вместе с Фуфидием и Бибулоном, чтобы настрелять уток ко дню рождения Юлии-Медеи (этот день всегда отмечался на вилле как большой праздник), но неудачно упал с лошади и скончался на месте.

Обескураженные, растерянные, разбитые несчастьем соседи принесли молодой вдове тело ее мужа. Юлия-Медея в ужасе уставилась на погибшего. Она словно увидела Рутилия со стороны — впервые. Перед ней лежал незнакомец. Разве этот человек делил с ней супружеское ложе? Разве эти посиневшие губы говорили ей слова любви — слова, оставлявшие девушку совершенно равнодушной? Разве эти холодные, твердые, шершавые на ощупь руки ласкали ее тело?

— Боги! — вырвалось у Юлии-Медеи. — Наверное, на мне лежит проклятье! Что случилось?

— Госпожа, никто не успел помочь, — заговорил Фуфидий, стараясь, чтобы голос его звучал солидно, успокаивающе. «Наверное, таким тоном он рассуждает о достоинствах своих молочных поросят, когда предлагает мяснику партию на продажу», — подумала Юлия-Медея и залилась горькими слезами.

Жизнь показалась ей конченой.

— Однако теперь вы становитесь единственной наследницей большого состояния, — вмешался Бибулон. Будучи человеком семейным и более искушенным в общении с женщинами, он правильно оценил состояние Юлии-Медеи и нашел верные ключики к ее душе. — Госпожа, нет такого горя, которое нельзя было бы излечить деньгами.

Слезы высохли. Аристократка посмотрела на Бибулона с высокомерным негодованием.

— О чем вы говорите? — закричала она наконец, чувствуя, как от гнева немеют у нее кончики пальцев. — Как вы смеете произносить подобные слова? Здесь лежит тело моего мужа, едва остывшее, а вы толкуете мне о деньгах! Какое утешение? Кто заменит мне супруга?

— Я знаю, о чем говорю, — возразил Бибулон, ничуть не смущаясь. — И вы скоро признаете мою правоту. Несчастный Рутилий был хорошим человеком, и все мы скорбим об этой утрате. Однако земные дела, которые остались после него, продолжают жить и требуют к себе внимания. Конечно, если бы у вас были дети…

Он понял, что сболтнул лишнее, и прикусил язык, но было уже поздно. Юлия-Медея побледнела, вздернула подбородок.

— Я не желаю продолжать разговор в том же тоне — холодно произнесла она. — Мне бы хотелось остаться наедине с моим горем, в которое вы, мои соседи, почему-то не верите.

— Дорогая, мы вам верим, — попытался исправить положение Фуфидий. — Позвольте помочь вам хотя бы с похоронами…

— Я не нуждаюсь ни в вашей помощи, ни в вашей вере, — тон Юлии-Медеи сделался просто ледяным. — Пусть между нами не будет недоговоренностей. Да, я вышла замуж за Рутилия, не испытывая к нему особой сердечной склонности. Разница в возрасте, в воспитании, в имущественном положении делали это почти невозможным. Но я уважала моего супруга и привыкла к нему. Ничто не утешит меня в этой потере. И деньги — меньше всего! А теперь, господа, оставьте мой дом.

И соседи, обескураженные собственной бестактностью, поскорее удалились.

Юлия-Медея была на самом деле далеко не так уверена в себе, как представляла дело соседям. Она уже привыкла к тому, что все вопросы решал Рутилий. Куда поехать по делам или для развлечений, каким образом использовать деньги, даже какой наряд выбрать для красавицы-супруги — все это находилось в ведении Рутилия. А Юлия-Медея лишь подчинялась и пользовалась благами богатства и покоя.