Ирина Бабич

Анчар

О том, что он — несчастная собака, Анчар, наверное, не знал. Зато твёрдо знал это Владик, его девятилетний сосед. В первое же утро после переезда Владик натянул тренировочный костюм, захватил с собою бублик и тихонько выскользнул на площадку. И замер: перед ним стоял большой пёс, чёрный с жёлтыми подпалинами на брюхе, горле и ногах и двумя жёлтыми — величиною с копейку — пятнышками над глазами. Вид у пса был какой-то сумрачный: понурив голову, он ждал, пока хозяин, пожилой дядька в синих пижамных штанах и свитере, запрёт дверь.

— Ой, — сказал Владик, глядя на пса, — это ваша собака, да? А какая это порода?

Дядька запер дверь, положил ключ в карман и не спеша ответил:

— Мальчик, когда обращаешься к кому-то, надо смотреть в лицо. Это моя собака, породы доберман-пинчер.

Владик с трудом оторвал взгляд от собачьей морды и воззрился прямо в серые выпуклые глаза хозяина:

— А как его зовут?

— Его зовут Анчар, — так же не спеша ответил дядька. — Теперь ответь: знаешь ли ты, что такое анчар?

В другое время и при других обстоятельствах Владик нипочём не стал бы разговаривать с этим важным медлительным человеком.

Но «пузатик», как мысленно окрестил его Владик, жил рядом, на той же лестничной площадке, и у него был настоящий пёс. Поэтому Владик торопливо кивнул и сказал:

— Ага. Это такое дерево ядовитое, про него Пушкин стих написал.

— Не «ага», а «да», — поморщился дядька, — и не «стих», а «стихотворение». Пойдём!

Последнее относилось к Анчару, но Владик решил, что и к нему тоже, и они втроём вышли во двор. Там было совершенно пусто — только ветер трепал чьё-то вывешенное спозаранку бельё. Анчар всё с тем же понурым видом, даже не натягивая короткий поводок, направился к забору, хозяин — за ним.

— А вы разве не пускаете его побегать? — удивился Владик. — У нас был раньше пёс Пират, в общем, не у нас, а у соседа дяди Коли, он техником работает, так он…

— Кто работает техником, Пират или дядя Коля? — без всякой улыбки спросил «пузатик». — Надо говорить грамотно.

— Дядя Коля, — уныло сказал Владик и в первый раз пожалел Анчара. У такого хозяина удавиться можно, не то, что весёлым быть. Тоже ещё прогулка — на поводке…

— Я не знаю, как гулял со своим Пиратом техник Николай, — сказал «пузатик», — но мы Анчара во дворе спускаем только во время вечерней прогулки. И в доме он у нас тоже привязан — чтобы не портил когтями паркет.

— Так он и в комнаты даже не заходит? — с ужасом спросил Владик. — Но ведь ему скучно!

— Он — сторож, — строго сказал дядька. — Поэтому мы и назвали его Анчаром — по имени дерева, к которому никто не мог подойти. Безнаказанно. А скучно ему или весело — меня это не интересует.

Владик посмотрел на клетчатые тапочки соседа, перевёл глаза на смирно стоявшего рядом Анчара и пожалел собаку во второй раз. Так сильно пожалел, что ему даже расхотелось осматривать двор. Дядька с Анчаром ушли, а Владик поковырял носком кеда землю, сел на лавочку под трепыхавшимся на ветру бельём и нехотя стал жевать бублик. Кусочек бублика упал на землю к его ногам, и сразу же прилетел воробей. Он заскакал поодаль, не сводя с кусочка круглого чёрного глаза. Видно, ему страшно хотелось клюнуть, и было боязно. Владик затаил дыхание. Воробей ещё поскакал немножко, потом распушил перья и отважился: подлетел, ухватил крошку и тут же отскочил в сторону. Тогда Владик раскрошил бублик, отодвинулся на край лавочки и так увлёкся видом слетевшихся воробьев, что даже не оглянулся на урчание машины за спиной. Но тут раздался резкий окрик: «Анчар, сюда!» И Владик увидел того же «пузатика» — только уже в длинном светло-сером макинтоше и зелёной шляпе: он нетерпеливо подталкивал пса, залезавшего в… багажник шоколадной «Волги». И тогда-то, глядя, с каким трудом умещается грустный Анчар в тесном багажнике, Владик окончательно убедился: это очень несчастная собака.

Папа Владика был врачом. Владик уже давно заметил, что в каждом человеке есть что-то самое главное, и вот это-то главное видно всем. Например, мамину подругу тётю Нину все называли замечательной хозяйкой, хотя она, кроме того, была учительницей; а Владикиного двоюродного брата Юру никто не называл иначе, чем «рыбак», хотя он был лётчиком-испытателем. Так вот, папу Владика все называли «доктор», даже мама.

Когда Владик был маленький, папа иногда рассказывал ему на ночь сказки.

— Ну, вот, — говорил папа, — жил-был на свете мальчик трёх лет и четырёх месяцев от роду. И были у него мама, папа, бабушка и даже старшая сестричка. И вот однажды мама и папа ушли на работу, сестричка — в школу, а мальчик не пошёл в детский сад, потому что у него был насморк. Тогда он пошёл на кухню, где бабушка собиралась варить фасолевый суп, выбрал самые красивые и крупные фасолины и стал ими играть. И как-то нечаянно засунул фасолину в ухо. Сначала он пытался выковырять фасолину сам, но только загонял её всё глубже и глубже. Тогда он заплакал и крикнул: «Баба, вынь!» Но у бабушки тоже ничего не получилось — она была старенькая, её глаза плохо видели, а пальцы от волнения дрожали. Что тут началось! Бабушка позвонила на работу папе, папа — маме. Мама вызвала «скорую помощь», а папа схватил такси. И вот все они — мама с мальчиком на «скорой помощи», а папа с бабушкой и сестричкой на такси — прибыли в инсти… то есть к одному доброму волшебнику. Волшебник в этот момент как раз ел бутерброд с колбасой — у него был обеденный перерыв. И когда к нему в кабинет ввалились орущий мальчик, рыдающая бабушка, белая, как мел, мама и красный, как помидор, папа, он просто ничего не понял. И чуть не подавился колбасой. Но потом он сообразил, в чём дело, вымыл руки, взял тонкий блестящий пинцет, — р-раз! — и фасолинка вылетела из уха и покатилась по полу. Бабушка заплакала ещё сильнее — от счастья, мама стала красная, как помидор, а папа, наоборт, белый, как мел, сестричка подхватила фасолинку, а мальчик закричал: «Отдай!» — и кинулся на сестричку. И все они, очень довольные, гурьбой выскочили из кабинета и даже забыли сказать доброму волшебнику «спасибо». Но он не обиделся: он понимал, что это просто от волнения.

На следующий вечер Владик снова просил:

— Папа, расскажи сказку, ну, расскажи!

— Ладно, — соглашался папа, снимал очки и мечтательно смотрел в потолок. — Значит, жила-была маленькая девочка лет пяти от роду со смешными рыжими косичками и круглыми карими глазами. В детском саду её считали самой непослушной девочкой в группе: она лазила там, где нельзя, и хватала всё что попало. И вот однажды, когда воспитательница на минуточку отвернулась, эта девочка полезла на дерево. Ей казалось, что это очень просто — забраться на самую вершину, туда, где между ветками виднелось растрёпанное грачиное гнездо. «На дереве так много сучков и веток, — думала она, — вот я и полезу по ним, как по удобной лестнице». Но это ей только так казалось снизу, на самом деле ветка от ветки и сучок от сучка были очень далеко. Девочка подпрыгнула, ухватилась за ветку, ветка обломилась, и девочка упала на землю. Её тоненькая ручка хрустнула у самого локтя. И девочке стало так больно, что она даже крикнуть не могла, — у неё перехватило дыхание. Но к ней уже со всех ног мчалась воспитательница. Она осторожно взяла девочку на руки, отнесла в кабинет заведующей детским садом и позвонила оттуда доброй волшебнице. И через несколько минут волшебница была уже в кабинете. «Э», — сказала она и поправила очки…

— А разве у волшебниц бывают очки? — спросил Вла-дик.

— Конечно, — ответил папа. — Волшебные. Так вот, она поправила свои волшебные очки и сказала: «Вижу-вижу, сложный перелом. Придётся отвезти её в клинику, мы там её в два счёта вылечим».

История с девочкой заканчивалась так же благополучно, как и с мальчиком, — таких историй папа знал множество. Однажды, когда он стал рассказывать о двух первоклассниках, которые подрались на переменке и свалились с лестницы, Владик сказал:

— Папа, расскажи мне такую сказку, чтобы все были здоровы.

— Чудак, — ответил папа, — ведь в конце моих сказок все выздоравливают. Чего же тебе надо?

— А почему все выздоравливают? — спросил Владик.

— А потому, — наставительно сказал папа, — что у сказок должен быть обязательно счастливый конец.

— А несчастливого не бывает?

— Бывает, — сказал папа. — Но тогда это уже не сказка, а горе. Спи!

Мама у Владика тоже была врачом. Владик ещё помнит то время, когда мама ходила на работу. Она вставала раньше всех, готовила завтрак и пела над Владикиным ухом: «Вставай-проснись, не стыдно ль спать, забудь свой сладкий сон и грёзы». Она всё делала бегом — вытирала пыль, мчалась в магазин за покупками и прыгала вместе с Владиком через две ступеньки, когда отводила его в детский сад. А потом случилась беда или, как говорила сама мама, дурацкая история: возвращаясь с работы, мама прыгнула в переполненный трамвай, не удержалась на подножке и упала. И очень ушиблась — это называется сотрясением мозга. С тех пор мама не работает. Она долго лежала в больнице, потом была в разных санаториях, и снова в больнице. Папа сам теперь готовил завтрак по утрам и отводил Владика в школу. В общем, это было очень плохое время — без мамы. А год тому назад она вернулась домой насовсем. Ей стало лучше, только пока нельзя было работать, да ещё врачи не рекомендовали ей жить в большом шумном городе. Тогда и было решено переехать в небольшой зелёный городок, где мама скорее окрепнет и всё будет опять хорошо.

— Вот увидишь, все будет очень хорошо, — говорил папа и гладил маму по голове, как маленькую. — И работа у меня будет ничуть не хуже, чем в институте. А Владьке там — настоящее раздолье! Смотри, какой он зелёный и худющий — кожа да кости. А там молочко парное, яички свеженькие, овощи прямо с грядки… Ну, перестань плакать, как тебе не стыдно! Владик, скажи маме…