Андрей Борисович Петросян

Сказка, не рассказанная на ночь

Под утро Баги-Бой разразился хриплым лаем. Всю ночь он гремел цепью в вольере, подвывал, позвякивал мисками, а под утро запрыгнул на будку, и тогда грохот жести окончательно вырвал Остина Джейкоба Баррета Старшего из липких объятий сна, и старик, проклиная чертова пса, сорвал со стены карабин и спустился на веранду босиком и в одних подштанниках, с явным намерением пристрелить любого, будь то бродяга, посягнувший на мирный сон усталых налогоплательщиков, или скунс из близлежащей рощицы. На пороге дома его встретило сырое осеннее утро. Где-то вдали, за холмом со стороны Хенни-Роад пророкотал мотоцикл, и Баги-Бой тут же залаял вновь.

Проклятые байкеры. Проклятые бородатые ублюдки. Старик сунул карабин под мышку, почесал впалую грудь, и решил, что ложиться вновь было бы глупо, и даже безрассудно, и вряд ли угодно Богу, и что второй раз утром ложатся спать обкуренные грязные хиппи и зажравшиеся демократы из пригорода. Ему же, Остину Баррету, пожилому белому фермеру, республиканцу и протестанту, ложится спать второй раз — непозволительная роскошь. Размышляя о всеобщем падении нравов, старик поднялся наверх, повесил карабин на стену, натянул шерстяные полосатые штаны и сунул худые ноги в тяжелые, желтой кожи, фермерские башмаки. Потом он вновь спустился вниз, на кухню, сварил себе кофе, включил радио и присел в старое кресло, аккуратно держа на весу дымящуюся кружку.

Скрипнула половица. Тяжело и мягко ступая, на кухню вошел Мистер Саблезубый.

Старый кот с хозяйским видом оглядел помещение, сунул морду в пустую миску и косо посмотрел на старика. Желтые глаза Мистера Саблезубого не выражали ничего, кроме холодного презрения. Старик в ответ усмехнулся и вдруг гаркнул на весь дом: «Синтия!»

Наверху завозились, затопали плоскостопными ножищами. Синтия скатилась по лестнице, в одной ночной рубашке, шлепая себя по пузу арбузными грудями. Старик с отвращением посмотрел на бочкообразное тело родной внучки, ее большую голову с торчащими ушами, немытые волосы, расползающиеся во все стороны отвратительными сосульками, и отвернулся к окну.

Вот же наградил господь внучкой. Старик послал проклятие своему покойному сыну и еще парочку — его супруге, кривоносой австралийке. Выродили чудовище на его голову, а сами сгинули, как какие-нибудь вонючие ниггеры, в пожаре, на заводском складе Детройта. Нет, не об этом мечтал старый Остин Баррет. А мечтал он о резвых мальчишках, беспокойных, веселых, сильных. Мечтал он о будущих сенаторах, генералах, и быть может даже, чего там, греха таить — о Президентах! А в место этого — пучеглазое полоумное чудище, без морали, без принципов, без стыда…. После первого аборта, случившегося у Синтии в тринадцать лет, Остин избил внучку кнутом… Боже, какой это был позор… После второго, в пятнадцать, он сломал об нее весь сельхозинструмент и выбил зубы. После третьего — запорол бы на смерть, если бы не шериф Конелли. После четвертого Остин плюнул и наказал Дрю отвезти внучку в клинику. Но проклятые ублюдочные демократы и коммунисты из городского совета принудили его забрать Синтию обратно.

Старик тяжело вздохнул и, не оборачиваясь, прорычал:

— Накорми кота. Собери зерна для курей и иди чистить свинарник.

Синтия что-то пропищала и бросилась к холодильнику. Мистер Саблезубый, до этого тщательно вылизывающий свое достоинство, вскочил и направился следом.

На кухню, осторожно ступая, вошла неопрятная высокая старуха и с порога прохрипела:

— Музыку потише сделай…

Остин не обратил на жену никакого внимания. По радио шел концерт «Биг-Мак Пеппер Клаб», старый добрый кантри. Остин хлебнул кофе и добавил громкости. Дрю сунула в тостер хлеб, вытащила из пачки «Салема» сигарету, подкурила и тут же закашлялась.

Старик повернулся, с отвращением посмотрел на жену, затем выключил радио, одним глотком допил кофе, и направился во двор.

Для начала он посетил гараж и осмотрел со всех сторон свой старый «Шевроле» шестьдесят первого года, потом направился к вольеру и потрепал за мягкие лохматые уши Баги-Боя. Затем старик обошел дом и зашел оправиться в нужник. Своим туалетом он гордился, и не без оснований. Титаническое сооружение из красного кирпича, предмет зависти всех соседей, электрифицированное, с необыкновенно удобным стульчаком, собственноручно изготовленным из модернового кресла, купленного на распродаже. И еще радио, и еще спрятанный в секретном шкафчике раритетный «Плэйбой», июль восемьдесят первого года, с Мэрианн Мэй на развороте. Его папаша, Джейсон Баррет, туалетов в доме не признавал и ходил опорожнять свой бесконечный кишечник прямо за дом, в кусты сирени, на радость курам. А потому, вернувшись из Кореи, брезгливый Остин первым делом соорудил удобный нужник на заднем дворе, еще фанерный, простоявший до урагана шестьдесят пятого года. Потом уже и папаша Джейсон почил, и Остин решил строить на века.

Старик любовно поправил ржавую подкову над дверью и, чувствуя, как где-то внутри поднимается волна страстного томления, наконец направился к цели своего утреннего обхода. Но по пути, решив растянуть сладостный миг встречи, Остин заглянул в курятник. В курятнике он застал Синтию в грязной безрукавке поверх ночной рубашки. Девушка выгребала жестяным ковшом зерно из обрезанных бочек и ссыпала его в оцинкованный чан. Заметив деда, Синтия испуганно замерла с открытым ртом. Старик покачал головой и уже было повернулся, чтобы идти дальше, как вдруг за спиной Синтия дико взвизгнула и, бухая резиновыми сапогами, кинулась к дверям. Старик повернулся и успел заметить, как в щели под потолком исчезает черная тень.

Он усмехнулся. Старая Мамаша Одри. И Мистер Саблезубый был уже тут как тут. Он крался вдоль бочек, вытянув шею, толстый хвост его нервно подергивался. Мамаша Одри и Мистер Саблезубый были извечными врагами. Мистер Саблезубый стабильно уничтожал каждый крысиный выводок, а старая черная крыса в ответ регулярно посещала курятник. Мамаша Одри уже так давно не давала себя поймать ни в какие капканы, что Остин свыкся с ней, придумал имя и в течении многих лет с удовольствием наблюдал за противостоянием старого кота и старой крысы. Дважды Мистеру Саблезубому удавалось схватить крысу, и оба раза Мамаша Одри бежала из когтей, оставив коту на память отметины — разорванное ухо и поврежденный правый глаз.

Старик прикрикнул на Синтию, еще раз глянул на дыру под потолком и, усмехаясь, направился к огороду. Он миновал грядки с баклажанами, ряды красной капусты и, обогнув небольшую плантацию табака, замер, глядя вперед с гордостью и восхищением.

Прямо перед ним, мощно раздвинув бурую землю, выпирал желто-зеленый бок огромной, прямо-таки чудовищной репы. Старик медленно приблизился и любовно оглядел мощный хвост ботвы, все еще упругий и зеленый, постепенно переходящий в серые губчатые складки, которые в свою очередь растекались гладкими желтыми округлостями.

Старик осторожно коснулся кончиками пальцев упругой зелени ботвы и прошептал:

— Сегодня. Я сорву тебя сегодня…

Остин купил семечко размером с ладонь весной, на ярмарке сельскохозяйственного оборудования в Нэшвилле. Купил у грязного индейца, за бешеные деньги. Конечно, Остин Баррет никогда бы ничего не купил у индейца, тем более, за такие деньги, но… На черно-белой фотографии, прикрепленной скрепкой к коробочке с семенами, Остин увидел Ее. И, как загипнотизированный, отдал все деньги, всю наличность, даже те двести долларов, которые вез в «Клуб белых фермеров-стрелков», для уплаты членских взносов.

И теперь Остин представил себе, как он вытягивает из земли репу и какая она тяжелая и неудобная. Он представил себе, как грузит репу в пикап и везет ее в центр Вилландтауна, где сегодня начинается Праздник Урожая. Он представлял себе восхищенные взгляды знакомых и незнакомых фермеров, фотокорреспондентов, и даже статью в «Айова Фермерс», да что там, в «Нэшнл Джиогрэфик»…

Остин мечтал, прикрыв глаза, поводя ладонью по гладкому боку, и не замечал, как упругая плоть под его рукой медленно расступается, обнажая черное нутро с красными прожилками.

В доме зазвонил телефон. Дрю, дымя сигаретой, не спеша пошаркала к столику и подняла трубку. На дворе разрывался хриплым лаем Баги-Бой.

— Вот чертова собака… — Дрю положила трубку на столик, распахнула ставни и закричала во двор:

— Эй, Остин! Звонят адвокаты по поводу земли за холмом!

Баги-Бой все не унимался. Дрю буркнула в трубку, в том смысле, что мистер Баррет сейчас перезвонит и, запахнув поплотнее шерстяной халат, направилась во двор, на ходу прикуривая очередную сигарету. За ней следом увязался Мистер Саблезубый.

Первым делом Дрю зашла в вольер и отвязала Баги-Боя. Но огромный ирландский волкодав выходить не пожелал. Он пялился куда-то вглубь двора и, поскуливая, жался к металлической сетке ограждения. Дрю хмыкнула, подумав, что пес опять попал Остину под горячую руку, и направилась дальше. Мистер Саблезубый за ее спиной вдруг зашипел, выгнул спину дугой и стремительным рывком взлетел на старый орех. Дрю обернулась и внезапно почувствовала какую-то неясную тревогу. В кустах вокруг нее что-то тихо скреблось, словно все мыши Айовы собрались у них во дворе на праздник Урожая. Дрю вздрогнула и поспешила в гараж. Не обнаружив мужа ни в гараже, ни в курятнике, ни в сарае, где пылился старый трехколесный культиватор, Дрю, тревожно озираясь, направилась к свинарнику. Из дверей ей навстречу выбралась Синтия, с ног до головы заляпанная свиным дерьмом. Дрю бросила окурок в бочку с мусором, зябко передернула плечами и спросила, почему-то шепотом:

— Синтия, девочка моя, ты не видела Остина?

Девушка зашамкала беззубым ртом и пробормотала:

— Дедушка на огороде…

Дрю выругалась про себя. Ну, конечно же! Старый идиот опять сидит возле индейской репы и мечтает, как сегодня в городе будет хвастать перед Тичем О’Рейли и Фредом Буггинсом. Тащиться на огород ей не хотелось, и потому Дрю набрала в легкие побольше воздуха и закричала: