Влада Воронова
Граница верности
(Повесть, написанная в подарок маме на день рождения)
Город Камис, некогда — очень давно! — столица Великой империи Тарин, а теперь маленький и никому не нужный провинциальный городок по-прежнему обширной, но… Будем честными: назвать Великой нашу империю можно только с географической точки зрения.
Как ни странно, но с упадком Тарина Камис не перестал быть одним из важнейших портов Обитаемых Земель. Пусть кораблей к его пирсам причаливает и вчетверо меньше, чем могло бы, но город всё же не исчез ни с одной корабельной карты, на которых, как известно, подробно прорисованы только морские течения и крупные реки с озёрами. Есть там и порты, как большие, так и малые, а вся прочая суша обозначена всего лишь серым пятном.
Ещё Камис знаменит колокольными звонами. Они бывают церковными и гражданскими, для светских праздников.
Сейчас над Камисом звенит гражданский благовест. Люди радуются — позавчера Всевечная Звезда, огромный белый камень на Ратушной площади, вновь засияла радужным многоцветием. По древнему преданию пробуждение Всевечной Звезды сулит благоденствие и процветание как самому городу, так и всей империи, которая и начиналась-то с основания Камиса, который полтора тысячелетия был его столицей. Это триста лет назад император Голарус решил, что его престолу не место на границе государства, и перенёс столицу вглубь страны, в город Маргон. А Камис быстро пришёл в упадок.
— О чём вы печалитесь, молодой господин? — окликнула меня кокетливая цветочница. — Такому синеглазому и златокудрому красавчику нельзя грустить, особенно в праздник. Или молодой господин повздорил со своей подружкой? Так принесите ей эту розу, и она сразу позабудет все свои капризы и вечером пойдёт с вами на танцы. Тем более, что сегодня будет фейерверк.
Я купил у неё пышную белую розу чарующего аромата, хотя и прекрасно знал, что на празднике мне места нет. Отныне мой удел — сидеть под навесами дешёвых трактиров и кружку за кружкой тянуть вино.
Кстати, именно в этом трактире оно более чем неплохое. Даже странно для столь низкорангового заведения. Впрочем, в южных городах даже самые изысканные и драгоценные вина всегда стоили втрое дешевле, чем на моём родном Западе. Да и празднества южане умеют устраивать не в пример лучше западников.
Однако меня это не касается.
Ведь тот, кто создал этот праздник, тот, кто разбудил Звезду, никогда уже не позволит мне приблизиться к себе.
Мой враг, мой друг, мой брат.
Наглый крестьянский щенок, вожак повстанцев, командир особого драконьерского полка.
Да, мы называли себя драконьерами, чтобы даже в имени отличаться от драйгианов, оборотней человеческого обличья, способных превращаться в крылатых огнедышащих ящеров.
Мы побеждали драйгианов на земле, в небе и в море. Мы могли вообще прогнать их обратно за океан, в их скалы и пустыни, мёртвые как сама смерть, ведь все драйгианские леса, луга и реки одиннадцать столетий назад сожгла упавшая с неба комета.
Но император и его вельможи испугались, что вместе с драйгианами прогонят и их. Ведь большинство драконьеров были крестьянами и ремесленниками, а им владычество аристократов без надобности. Да и для таких баронов третьего списка как я, император, если хорошенько подумать, тоже не предмет особой необходимости.
Поэтому двор нас и предал. Императору и высшей аристократии лучше платить дань Крылатому Ордену, чем напрашиваться в приживальщики к соседним государям. Ведь работать и кормить-одевать себя самостоятельно никто из них не умеет.
Альд, Вольный Ветер Тарина, ты столь откровенно показал им всю их ничтожность, что тебя не могли не возненавидеть. Тебя очень легко ненавидеть, Альд. Мне ли этого не знать…
+ + +
Сколько лет тебе тогда было, семь? А мне десять.
Камердинер одевал меня для утренней прогулки. Застегнул мелкие пуговицы кружевной рубашки и стал застёгивать гульфик шёлковых панталон, когда от окна прозвучало:
— А пиписку в нужнике тебе тоже слуги держат?
На наружном подоконнике сидел чумазый мальчишка, обряженный в бесформенные штаны и рубаху из застиранного и ветхого домотканого полотна. Пацан был ужасающе некрасив — широкоротый, длинноносый, волосы мышиного цвета, а глаза белёсые, как у варёной рыбы.
— Ну и грязные же у вас стены, — сказал мальчишка с брезгливостью. — У нас в посёлке домики чистые, их снаружи веником обметают каждую субботу, а изнутри — каждый день. У вас же в замке хуже, чем в свинарне! Наверное, от всей этой грязи баронет и родился таким калекой мозгоглупым, что его до сих пор няньки одевают.
Камердинер хотел поймать дерзеца и отправить на конюшню, чтобы там его наказали плетью. Но мальчишка оказался проворней и успел удрать.
А по окрестным посёлкам и даже по соседским замкам волной побежали слухи об ущербности наследников и наследниц баронского рода Вардеж. Доказательством стало неумело срифмованное четверостишие о юном бариче, которого лакей за ручку водит в ту уединённую комнатку, куда даже император наведывается без свиты.
Второе четверостишие было о грязи в баронском замке, из-за которой с маленькими Вардежами и приключились все их беды.
Крестьянские бабы и ремесленницы тут же принялись кричать, что баронская зараза перекинется и на их детей, что из-за Вардежей моровое поветрие пойдёт гулять по всей губернии.
Чтобы избежать убытков и разорения, которое бы принёс бунт, отец вынужден был в подтверждение своей невиновности устроить «широкое столование» — пир для всех окрестных плебеев, на котором главным угощением стали пирожки, собственноручно испечённые моим старшим братом, обеими сёстрами и мной.
Набив брюхо результатом наших тяжких трудов, крестьяне и ремесленники большинством голосов решили, что чем-чем, а разумностью младших Вардежей господь не обидел.
Кроме этого отцу пришлось приказать выстроить на заднем дворе замка баню и, к своему величайшему стыду, всё наше семейство, подобно крестьянам или ремесленникам, посещало её трижды в неделю. Среди западной аристократии столь пристальное внимание к бренному телу считалась не только неприличным, но чрезвычайно вредным для бессмертной души.
Однако у души и тела на этот счёт оказалось иное мнение, и вскоре мужчины рода Вардежей заметили, что баня не только дарит силу нашим костям и мышцам, но и даёт бодрость духу. А мать, тётушки и сёстры портили настроение всем окрестным дамам нежной гладкостью своей кожи и шелковистым блеском волос.
Но это всё было позже. А поначалу же мне пришлось претерпеть немало огорчений от насмешек сыновей соседских баронов. Отвечать достойным по ядовитости словом я тогда ещё не умел, а за присущие лишь простолюдинам драки меня лишали сладкого.
Виновника своих бед я знал прекрасно. Только отмстить ему поначалу не получалось. Альд оказался достаточно проворным, чтобы не попадаться в руки замковой прислуги, и безмерно острым на язык, чтобы изводить меня насмешками не в пример обиднее тех, в которых изощрялись мои титулованные сверстники.
Но и я научился быстро доводить Альда до слёз. Надо было всего лишь упрекнуть моего врага в неграмотности или сравнить его неуклюжие деревенские вирши с произведениями поэтов, которые мне приходилось заучивать в классной комнате.
Только я не учёл, что оконный карниз в классе достаточно крепок для того, чтобы удержать на себе даже взрослого тяжеловесного стражника, не то что семилетнего мальчишку. Всего лишь через год Альд сравнялся со мной в знаниях. Я, увы, всегда был ленив в учении, зато Альд — стремителен и ненасытен.
Ему хотелось знать всё: как ходят по небу звёзды и как должны танцевать на балу благородные кавалеры. Он и сейчас такой — с одинаково непревзойдённым мастерством латает порванные башмаки и фехтует лёгким мечом, оружием дворянина. Собственноручно выкованным, между прочим.
Мне приходилось из кожи вон лезть, чтобы доказать Альду если не своё превосходство, так хотя бы равенство. Но кое в чём я действительно его обогнал. Как рифмач и лютнист, а так же как портной, пирожник и драконий лекарь я несравненно лучше Альда. Сейчас это давно уже стало неважным, но тогда я наслаждался каждой своей победой как медовой коврижкой и пьянел от неё не хуже, чем от вина.
Я не замечал, что Альд младше меня на целых три года, — а ведь для детей эта разница огромна. Я забыл о различиях наших званий, которые были ещё больше возрастных. Для меня лишь одно стало важным: чтобы Альд открыто признавал мои успехи. Надо отдать ему должное, судьёй он был хоть и строгим, но всегда справедливым и беспристрастным.
Отец узнал о нашем соперничестве только три года спустя. И, поскольку Альда поймать не получилось, распорядился выпороть его отца. Дядюшку Ференца, безногого калеку-сапожника. А мне велел прекратить глупые и недостойные дворянина занятия типа стряпни или плетения вершей для рыбы.
До того дня я никогда не задумывался, насколько это больно и унизительно, когда тебя бьют плетью. Замковых слуг всегда наказывали в самой дальней конюшне, чтобы своими криками они не оскверняли господский слух. Мне такое положение дел казалось само собой разумеющимся — ведь так было всегда и везде, и у нас, и у соседей на протяжении многих сотен лет.
Но трогать дядюшку Ференца отец не имел права. Как и самого Альда. Ведь наше состязание всегда было честным. Приказ барона уронил в грязь все мои победы и опозорил меня самого. Я мгновенно стал никем и ничем, живым манекеном для демонстрации раззолоченных камзолов и шляп с дворянскими плюмажами.
