Книги в электронном варианте скачать бесплатно. Новинки

Скачать бесплатно книги в библиотеке booksss.org

расширенный список авторов: А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я
A B C D E F G H I j K L M N O P Q R S T U V W X Y Z
Главная
Бизнес
Интернет
Юмор
Психология
Разное
Как читать скачанную книгу?

Когда кончилась война

Автор(ы):Генрих Бёлль

Аннотация книги


В своих рассказах Бёль выносит обвинительный приговор кровавому фашистскому времени и вместе с тем развенчивает годы, предшествовавшие захвату Гитлером власти: эгоизм, распад нравственности, безработицу, полицейские бесчинства, которыми в Германии были ознаменованы конец 20-х – начало 30-х годов.



Скачать книгу 'Когда кончилась война' Генрих Бёлль

Скачивание книги недоступно!!!




Читать первые страницы книги

Генрих Бёлль

Когда кончилась война

Уже совсем рассвело, когда мы подъехали к немецкой границе: слева – широкая река, справа – лес, глухой и темный, даже по опушке видно; в вагоне все притихли, поезд медленно полз по наспех расчищенному полотну, мимо разбитых домишек и изрешеченных телеграфных столбов. Сопляк, примостившийся подле меня, снял очки, старательно протер их и прошептал:

– Бог ты мой, куда это нас завезли! Ты представляешь себе, где мы?

– Да, – ответил я. – Река, которую ты только что видел, называется у нас Рейном. Этот вот лес справа – Рейхсвальд. А сейчас будет Клеве.

– Разве ты из этих мест?

– Нет.

Он мне надоел. Всю ночь напролет протараторил он своим петушиным голосом старшеклассника и чуть не свел меня с ума: он, мол, тайно читал Брехта, Тухольского, Вальтера Беньямина[1], а также Пруста и Карла Крауса [2], он бормотал, что поставил себе целью изучить социологию, а также теологию, ибо намерен содействовать обновлению Германии; а когда эшелон под утро остановился в Нимвегене и кто-то сказал, что скоро будет немецкая граница, он вдруг засуетился и начал приставать ко всем, не обменяет ли кто-нибудь моточек ниток на два окурка; так как никто не отозвался, я предложил содрать темно-зеленые нашивки с моего воротника, которые, кажется, называются петлицами, и распустить их. Я снял мундир и стал наблюдать, как он, вооружившись кусочком жести, аккуратно отпарывал эти штуки, мотал нитки в клубок, а затем и в самом деле принялся обшивать свои юнкерские погоны галуном. Я спросил его, уж не под влиянием ли Брехта, Тухольского, Беньямина и Карла Крауса занялся он рукоделием, или это следует приписать влиянию Юнгера, в котором он, правда, не признался, но которое побуждает его вновь утвердить себя в своем воинском звании с иголкой в руках – этой пикой Мальчика-с-пальчик. Сопляк покраснел и сказал, что с Юнгером он давно покончил и свел с ним все счеты, а когда мы въехали в Клеве, прервал свое шитье и снова подсел ко мне, стискивая в пальцах свою пику Мальчика-с-пальчик.

– Вот о Клеве ничего не могу вспомнить… Решительно ничего, – сказал он. – А ты?

– А я могу, – ответил я. – «Лоэнгрин» – фирма маргарина, лебедь в голубой рамке. Помнишь? А еще Анна Клевская, одна из жен Генриха VIII.

– В самом деле «Лоэнгрин»! Но у нас дома покупали маргарин «Санелла». Возьмешь окурки?

– Нет. Сбереги их для своего отца. Надеюсь, он даст тебе по морде, когда ты явишься домой с юнкерскими нашивками.

– Ах, тебе этого не понять, – вздохнул он. – Пруссия, Клейст, Франкфурт-на-Одере, Потсдам, принц Гомбургский, Берлин…

– Что ж, – сказал я, – Клеве, кажется, уже давно стал прусским городом, а где-то против него, по ту сторону Рейна лежит маленький городок Везель.

– Ну как же, – воскликнул он, – конечно, Шилль[3]!

– Впрочем, за Рейном пруссакам так и не удалось обосноваться. Они захватили там только два плацдарма – Бонн и Кобленц.

– Пруссаки, – сказал он.

– Бломберг, – сказал я. – Тебе нужны еще нитки? Он снова покраснел и замолк.

Поезд полз медленно, и все толпились у открытых дверей теплушки и глазели на Клеве. По перрону расхаживали английские часовые: небрежно одетые, хмурые, равнодушные и все же настороженные – ведь мы все еще были пленные; на шоссе столб со стрелкой: «На Кельн». Башня Лоэнгрина проглядывала сквозь осеннюю листву. Октябрь в низовьях Рейна, голландское небо; кузины в Ксантене, тетки в Кевеларе, напевный говор, шепот контрабандистов в пивных, шествия в честь святого Мартина, пекари, карнавал в духе Брейгеля, и везде пахнет мятными пряниками, даже там, где ничем не пахнет…

– Да пойми ты меня, – бормотал Сопляк.

– Оставь меня в покое, – оборвал я его.

Хотя он еще не был мужчиной, он скоро им станет, и поэтому я его ненавидел. Он обиделся, отсел от меня и стал дошивать второй погон. Мне его даже не было жалко: неуклюже, исколотыми в кровь пальцами втыкал он иголку в синее сукно своей летной формы; стекла его очков помутнели, и я не мог определить, плачет он или это только так кажется; я тоже чуть не плакал: ведь через два часа, самое большее через три мы будем в Кельне, а оттуда рукой подать до местечка, где жила та, на которой я женился и в чьем голосе никогда не звучали брачные нотки.

Внезапно из-за угла товарного склада выбежала женщина, и, прежде чем часовые успели опомниться, она подскочила к нашему вагону и развернула синий платок, в котором, как я сперва решил, запеленат ребенок. Там оказался хлеб, большая буханка хлеба. Женщина протянула ее мне, и я ее взял: 'буханка была тяжелая, и, на мгновение потеряв равновесие, я чуть было не вывалился из движущегося вагона; хлеб был темный, еще теплый, и мне хотелось крикнуть «спасибо, спасибо!», но слово это я вдруг счел почему-то глупым, а тут еще поезд прибавил скорость, и я остался стоять на коленях с тяжелой буханкой в руках; и поныне я ничего не знаю о той женщине, кроме того, что голову ее покрывал темный платок и что она была уже в годах.

Когда я, наконец, поднялся на ноги, в вагоне стало еще тише, чем прежде, глаза всех уперлись в хлеб, который под их взглядами становился все тяжелее; я знал эти глаза, знал их рты, зияющие под этими глазами, и много месяцев подряд пытался определить, где же проходит у меня граница между ненавистью и презрением, но так и не нашел этой границы; некоторое время я делил этих людей на пришивальщиков и непришивальщиков – это было, когда нас перевели из американского лагеря военнопленных (где было запрещено ношение знаков различия) в английский (где ношение знаков различия не возбранялось), – и к непришивальщикам я даже испытывал некоторую симпатию, пока не выяснилось, что у них у всех вообще не было никаких чинов и пришивать им было просто нечего; один из них, Эгелехт, даже попытался устроить надо мной нечто вроде суда чести, чтобы лишить меня права считаться немцем (и я мечтал, чтобы этот суд, так никогда и не состоявшийся, имел бы власть отнять у меня это право). Но они не знали, что всех их, и нацистов и ненацистов, я ненавидел не только за их пристрастие к пришиванию петлиц или за их политические взгляды, но и за то, что они были мужчинами, что все они были одного пола с теми, с кем я жил бок о бок целые шесть лет. За это время понятия «мужчина» и «дурак» для меня стали почти тождественными.

Где-то в глубине вагона раздался голос Эгелехта:

– Первый немецкий хлеб! И надо же, чтобы он достался именно ему.

В голосе Эгелехта слышались сдавленные всхлипывания, я и сам едва сдерживал слезы, но им никогда не понять, что это не только из-за буханки, не только потому, что мы уже пересекли границу Германии, а главным образом потому, что впервые за последние восемь месяцев я почувствовал прикосновение женской руки.

– Ты, – тихо сказал Эгелехт, – ты, наверное, даже этому хлебу откажешь в его немецком происхождении.

– Да, я поступлю как типичный интеллигент и задумаюсь над тем, не прибыла ли мука, из которой испечен этот хлеб, из Голландии, Англии или, чего доброго, из Америки. Поди-ка сюда, – добавил я, – и раздели его на всех, если тебе охота.

Большинство из них я ненавидел, многие были мне безразличны, а что до Сопляка, который последним примкнул к группе пришивалыциков, то им я тяготился все больше, и все же я считал, что должен разделить с ними этот хлеб – ведь я понимал, что он предназначался не мне одному.

Эгелехт медленно протиснулся вперед: он был долговязый и тощий, такой же долговязый и тощий, как и я, ему было двадцать шесть, столько же, сколько мне; в течение трех месяцев он пытался мне вдолбить, что националист – это не нацист, что слова Честь, Верность, Родина, Достоинство никогда не могут потерять своей непреходящей ценности, а я противопоставлял мощному потоку его красноречия всего только пять слов: Вильгельм II, фон Папен, Гинденбург, Бломберг, Кейтель, – и его бесило то, что я никогда не упоминал имени Гитлера, даже тогда, когда первого мая часовой бежал по лагерю и орал в рупор: «Hitler is dead, dead is he!»[4].

– Ha, – сказал я, – дели хлеб.

– Рассчитайсь! – крикнул Эгелехт.

Я дал ему буханку, он снял шинель, расстелил ее на полу вагона подкладкой вверх, разгладил подкладку, положил на нее хлеб, а вокруг нас тем временем шел расчет.

– Тридцать второй! – крикнул Сопляк. Стало тихо.

– Тридцать третий! – сказал после паузы Эгелехт и посмотрел на меня, потому что «тридцать третий» должен был крикнуть я, но я промолчал, отвернулся и стал глядеть в раскрытую дверь на шоссе, окаймленное старыми деревьями, тополями и вязами наполеоновских времен, под которыми мы с братом устраивали привал, когда ехали на велосипедах из Вееце к голландской границе, чтобы купить дешевого шоколада и сигарет.

Я чувствовал, что они там за моей спиной ужасно обижены; я видел на обочинах желтые указатели: «На Калькар», «На Ксантен», «На Гельдерн»; слышал звяканье самодельного ножа, ощущал, как обида нарастает, словно грозовое облако; они всегда находили повод обидеться – они обижались, когда английский часовой протягивал им сигарету, и обижались, когда он ее не протягивал; они обижались, когда я ругал Гитлера, а Эгелехт смертельно обижался, когда я не ругал Гитлера; Сопляк тайно читал Беньямина и Брехта, Пруста, Тухольского и Карла Крауса, но когда мы пересекли немецкую границу, он срочно обшил погоны юнкерскими галунами. Я вынул из кармана сигарету, которую выменял на свои ефрейторские нашивки, обернулся и присел возле Сопляка. Я наблюдал, как Эгелехт делил хлеб: он разрезал буханку пополам, обе половинки – на четыре части, а восьмушки – снова на четыре части, таким образом на долю каждого доставался хороший толстый ломоть – темный хлебный кубик, граммов, должно быть, в шестьдесят.

Книгу Генрих Бёлль Когда кончилась война скачать бесплатно,

Другие произведения авторов/автора



На крючке
Глазами клоуна
Желательный репортаж
Семнадцать плюс четыре
Причина смерти: нос крючком
Чужой монастырь
О падении трудовой морали
Как в плохих романах
В поисках читателя
Я не коммунист
Признание угонщика самолета
Почему я пишу короткие рассказы, как Якоб Мария Гермес и Генрих Кнехт
Надо что-то делать!
Карлик и кукла
Почтовая открытка
Зеленая шелковая рубашка
Я не могу ее забыть
Даниэль справедливый
Тогда в Одессе
Ты слишком часто ездишь в Гейдельберг
Дети - тоже гражданские лица
Прощание
На каком это языке — Шнекенрёдер?
И был вечер, и было утро...
Vive la France!
Ангел
Могучий отец Ундины
Донесения о мировоззренческом состоянии нации
Пока смерть не разлучит вас
Вежливость при некоторых неизбежных нарушениях закона
Вырастил грушу у себя в саду
Бледная Анна
Вкус хлеба
Балаган!
Весы Балеков
Выбрасыватель
Монолог кельнера
Вокзал в Цимпрене
Смехач
Шмек не стоит слез
Ностальгия, или Жирные пятна
Станция Тибтен
Воспоминания юного короля
О самом себе
Когда началась война
Дядя Фред
Газетчик
Белая ворона
Не попавшая в сводки
Город привычных лиц
Смерть Эльзы Басколет
В темноте
Ящик для Копа
Нежданные гости
О самом себе
Бiльярд а палове дзесятай
Потерянная честь Катарины Блюм или как возникает насилие и к чему оно может привести
Весть
Поезд прибывает по расписанию
Поезд прибывает по расписанию
Ирландский дневник
Потерянная честь Катарины Блюм или как возникает насилие и к чему оно может привести
Долина Грохочущих копыт
Долина Грохочущих копыт
Ирландский дневник
Молчание доктора Мурке
С тех пор мы вместе
Неизвестный солдат
Убийство
Концерт для четырех голосов
Приглашение на чай к доктору Борзигу
Час ожидания
Итог
Стук, Стук, Стук...
Потерянная честь Катарины Блюм или как возникает насилие и к чему оно может привести
Чем кончилась одна командировка
Домофон
Неизвестный солдат
Мое грустное лицо
Завет
Не только под Рождество
Путник, придешь когда в Спа
С тех пор мы вместе
Столичный дневник
Метлы бы тебе вязать!
Моя дорогая нога
Торговля есть торговля
История одного солдатского мешка
Молчание доктора Мурке
Смерть Лоэнгрина
Убийство
Остановка в Х.
Человек с ножами
Долина Грохочущих копыт
Поезд прибывает по расписанию
Ирландский дневник
Потерянная честь Катарины Блюм или как возникает насилие и к чему оно может привести
Хлеб ранних лет
Под конвоем заботы
Путник, придешь когда в Спа
Столичный дневник
Метлы бы тебе вязать !
Хлеб ранних лет
Потерянная честь Катарины Блюм
Рызыка пiсьменства (на белорусском языке)
Человек с ножами
Самовольная отлучка
Дом без хозяина
Мое грустное лицо
История одного солдатского мешка
Остановка в Х
Бильярд в половине десятого
Групповой портрет с дамой
Смерть Лоэнгрина
Торговля есть торговля
Бiльярд а палове дзесятай (на белорусском языке)
Моя дорогая нога
Глазами клоуна
Не только под Рождество
Весть
Завет
Долина Грохочущих копыт
Молчание доктора Мурке
Немецкий язык с Генрихом Бёллем. Хлеб ранних лет
И не сказал ни единого слова...
Рызыка пiсьменства
Женщины у берега Рейна
Где ты был, Адам?
По мосту
Ирландский дневник
Ирландский дневник
Top-10
авторов книг
А Б В Г Д Е Ж З И К Л М Н О П Р С Т У Ф Х Ц Ч Ш Щ Э Ю Я