Дмитрий Галковский
Восемьдесят лет вместо
(О книге Александра Солженицына «Двести лет вместе»)
Солженицын — гениальный пропагандист. Свойством его сознания, изначально зашоренного идеологическими догмами и всю жизнь с этими догмами успешно боровшегося, является чёткое видение чужой идеологической клавиатуры, при помощи которой только и возможна ВНУТРЕННЯЯ ломка закрытой системы убеждений. Самая известная его книга, «Архипелаг ГУЛАГ» навряд ли интересна западному читателю сама по себе. Факты, изложенные там, — самоочевидны. Общая концепция — элементарна. Интерес остается разве что этнографически-человеческий. Для «постсоветского» читателя сказанное верно в ещё большей степени. Но разрушительный заряд, рассчитанный на мозги советского человека (причём именно на советского человека определённой эпохи), в «Архипелаге» таился огромный. Разрушая советскую идеологию, Солженицын очень уважительно и понимающе относился к самой системе советский приоритетов и идеологических клише.
Ядовитость последней книги Солженицына «Двести лет вместе», посвящённой истории еврейской общины в России, заключается в том, что он вполне усвоил азиатский тип еврейского мышления (талмудические спекуляции, построенные на цитировании сакральных текстов). Три четверти источников, которые обильно (даже излишне обильно) цитирует Солженицын, — это всякого рода еврейские справочники, энциклопедии, агитационные сионистские брошюры, заведомо сверхтенденциозные мемуары обиженных армянских и курдских интеллигентов. Оставшаяся четверть приходится на идеологически нейтральные документы государственных органов. Точно так же в «Архипелаге» описания ужасов реального социализма подкреплены стальным каркасом цитат из статей советских пропагандистов, речей вождей и мемуаров репрессированных ленинцев.
Спорить с этим именно идеологически закрытым оппонентам чрезвычайно сложно. Наоборот, такого рода аргументация для НАУЧНОГО диалога является скорее препятствием. Если вы хотите написать солидное исследование по истории национал-социализма, то свои мысли целесообразно подкреплять по мере возможности цитированием Аристотеля, Гоббса, Макса Вебера и Шпенглера, а не только Гитлера, Геббельса или уже совсем неведомого партайгеноссе Шмультке. В противном случае это будет узко-специальной работой о приёмах фашистской пропаганды, рассчитанной на внутренний демонтаж национал-социализма.
Означенное свойство мышления Солженицына является в исторической перспективе скорее недостатком. Идеологическая окраска эпохи линяет очень быстро и убийственная аргументация начинает пробуксовывать. «Идеологическая диверсия» в открытом обществе становится невозможной. Правда открытость современного мирового сообщества именно в области «еврейского вопроса» весьма спорна, можно даже сказать, что за последние десятилетия оно в этом вопросе постепенно закрывается, так что метод Солженицына имеет свои резоны. Здесь Александр Исаевич упрямо продолжает традиции диссидентства в сообразной для этого занятия среде.
Год за годом, десятилетие за десятилетием знаменитый писатель подрывал устои реального социализма. Социализм в конце концов рухнул. Подземный работник вылез на поверхность. Тут бы и порезвиться на волюшке наивным телёнком, поскакать по пригоркам. Но нет. Устройство организма другое. Плотная мускулистая туша, циклопические ковши передних конечностей, безглазый таран-лоб. Помахал лапами в пустоте, загрёб воздух и снова вглубь. Роет, роет Александр Исаевич, вечный труженик-правдолюб. Неужели и этот дуб рухнет?
*
В своём исследовании Солженицын с фактами в руках опровергает две устоявшихся легенды. Во-первых, о вынужденном непроизводительном характере еврейской экономической деятельности, во-вторых, о пресловутых «еврейских погромах», которые на самом деле были «колониальными беспорядками» столкновениями на национальной почве полуазиатских общин Российской империи. Любое государство устроено по принципу «пищевой пирамиды». Внизу зоопланктон, наверху — небольшое число крупных хищников, контролирующих или осуществляющих политическую, экономическую и социальную жизнь общества. В самом демократическом обществе наверху находится много-много четыре процента от общего числа населения. Смысл «еврейства» заключается в том, что еврейская община принципиально отказывается заселять нижние этажи государственного здания и всеми правдами и неправдами стремится полностью разместиться на верхушке, занимаемой четырьмя процентами коренного народа.
В принципе безразлично, какая национальность венчает конкретную пищевую пирамиду. Более того, история со всей наглядностью показывает, что верхушка и должна в этническом отношении отличаться от основной массы населения. Однако из-за того, что господство осуществляется евреями не прямым захватом, а путём постепенного, многосотлетнего «выдавливания» местных конкурентов, евреи становятся специалистами не по руководству, а по захвату власти. Львиная доля еврейских усилий уходит на дискредитацию конкурентов и собственную рекламу, содержательная же работа исчезающе мала. Кроме того, местная элита является именно элитой, то есть выборкой из основной массы. Со всеми частными исключениями наверх попадают наиболее сильные и талантливые особи. Индивидуального подбора из еврейской массы почти нет.
Любой еврей уже по своему происхождению обречён на «богоизбранность». Поэтому еврей всегда сравнительно хуже вытесняемого им конкурента. Он плохой чиновник, плохой писатель, плохой промышленник. Подлинный успех достигается евреями только в областях, суть которых и состоит в вытеснении конкурентов. Это социальный активизм, банковская деятельность, реклама. (Разумеется, речь идёт о предельном обобщении, со всеми конкретными исключениями.) В общем, эта простая истина известна всем, включая самих евреев. Но эта истина обычно умалчивается. Любая культура основана на умолчании. На истинах «человек ничтожный дурак», «жизнь — бессмысленна», «сиди работай» далеко не уедешь. До этого каждый доходит собственным жизненным опытом, и, как правило, в самом конце, когда, к счастью, уже ничего изменить невозможно.
История по Солженицыну носит нравоучительный характер (см. напр. сс. 444–445).[1] Это всегда не «история сама по себе», а «история про». Не история революции, а история про революцию, не история евреев, а история про евреев. Однако это иллюзия, обусловленная особенностью человеческого восприятия.
В русской истории нравоучительность есть. Но это из-за масштабов русской глупости: Всей деревней забрались на баобабову ветку и три дня пилят огромадной пилой. Уж из соседних деревень пришли на дураков смотреть: сидят, ждут конца очередной русской истории. Наконец ветка рушится, половина пилящих расшибается. Вывод уцелевшей половины: «Дерево неправильное». В этот русский спектакль, потешающий весь мир, Солженицын включён вполне органично. Как плачущий и ораторствующий у очередного баобаба пророк, которого в упор не слышат. Спектакль унылой славянской глупости всегда будет нравоучителен. Но вообще в мировой истории поучительность есть ЧАСТНОСТЬ. Может «быть», а может и «не быть». Всё зависит от случая. Случай даёт материал для рассказа, а не для исторического исследования. Жизнь не рассказ. Всяко-разно бывает. В России, повторяю, редко, но это случай особый. Случай поединка комара с медведем, где простому человеку выжить трудно. Масштабы несоразмерные.
Идеологический сбой книги Солженицына в том, что еврейская история история не русская, да и вообще не история (восточные народы — вне истории), поэтому сверхзадача автора заведомо невыполнима. Мимо. Рассчитывать, что, прочитав эту книгу, евреи расплачутся и перестанут быть евреями, абсурдно. Тут крот Солженицын не выйдет на поверхность никогда. Еврейство, в отличие от русского социализма и в полном соответствии с социализмом китайским, никогда не рухнет. Это общая, метафизическая неправильность замысла Солженицына, написавшего книгу этически валентную, призванную кого-то в чём-то даже не убедить, а переубедить. Но этой ошибки он и не мог не совершить, ибо в ней суть его отношения к миру. В случае с социализмом это отношение оказалось убийственно верным. В случае с евреями — так же абсолютно ошибочным.
Но есть в книге и ошибка более частная, используя солженицыновскую лексику «избежная».
Так сказать, идеологическая пищевая пирамида книги Солженицына безупречна. Внизу честно копошится огромная масса процеженного через китовый ус зоопланктона. Это мириады любовно собранных рачков-фактов, ступенчато обобщаемых в сложные идеологические конструкции, которые к тому же подаются не как банальные антисемитские декларации, а как корректные и специально недостаточные выводы, предлагающие читателю самому мыслить дальше не только в соответствии с авторским замыслом, но и исходя из собственного уровня культуры и положения в обществе.
В смысле солидности фактической базы автор, пожалуй, даже ударился в некоторую крайность. Если ранее Солженицын-историк разлетелся в беллетристику, то теперь, отчасти наученный горьким опытом «Красного колеса», отчасти опасаясь специфической еврейской критики («неправильные цитаты», «незнание Талмуда») он натолкал в книгу огромное количество точно атрибутированных цитат, даже изменение грамматической формы опасливо выделяя особыми скобками.
Точна книга и с точки зрения содержания. В буквально тысячах фактов, я, например, нашёл всего несколько неточностей. Так, автор говорит об участии Григория Гершуни. В УБИЙСТВЕ харьковского губернатора И. М. Оболенского (с.359). Между тем, во время покушения непосредственный исполнитель Фома Качура промахнулся и ранил стоявшего рядом полицмейстера. Сам Оболенский впоследствии занимал пост финляндского генерал-губернатора.
Или Солженицын утверждает, что, в отличие от еврейских погромов, русское правительство не обвиняли в подготовке армяно-азербайджанской резни (с.335). На самом деле обвинение колониальной администрации в бакинских и карабахских «событиях» было одним из основных пунктов пропаганды кавказских националистов. Обвинение метрополии в местных этнических столкновениях это общее место любого «национально-освободительного движения». (Сколько слёз пролито о специальном стравливании Британией индуистов и мусульман в Индии.)
