Руслан Галеев
Черепаховый суп
Анатолю Машкину, благодаря которому эта книга была написана.
Евгении, благодаря которой я пишу.
ПРОЛОГ
Ветер с севера, с гор. Это плохо...
В этом климате нет времен года, нет сезонных вешек. Но иногда с севера приходит ветер, и через несколько часов все затягивает туманом. Дома и одежда пропитываются сыростью, а в воздухе носится запах плесени. Уже через пару дней такая погода начинает действовать на нервы, а через неделю обнаруживаешь, что ты пьян и бросаешься на стены. Кажется, что за эту неделю сырость проникает в мозг и оседает там, но никакими дозами алкоголя ее не вытравить. А наркотики я никогда не воспринимал как выход. Да и не достать их в этом городе.
Здесь пьют. Этим все сказано. Просто до хрена всего сказано. В городе Самерсене с народонаселением в семь с половиной тысяч человек пьют все: хлеборобы, рыбаки, придурковатый викарий. Викарий – даже больше остальных. Наверное, потому что умнее... Здесь пустая жизнь. Пустая и мало чем отличающаяся от скотской. Единственное, что держит меня в этом забытом Богом болоте, – одиночество и относительная недоступность для тех людей, с которыми я провел большую часть жизни. Вернее, для всего одного человека. Женщины, которую я боюсь больше самой смерти, женщины, которая стала для меня олицетворением худшего.
А одиночество... Что ж, я не самый общительный человек и не люблю, когда лезут в мою жизнь. А здесь все: и рыбаки, и хлеборобы, и викарий – одиноки, в какие бы группы и группировки не сводило их ежевечернее пьянство: глубокое, в ноль, до потери мировосприятия. Здесь пьют, чтобы еще глубже уйти в себя. Чтобы отгородиться рвотными судорогами и жесточайшим похмельем от унылой жизни двуногого скота. Уйти в искусственную пустоту от пустоты абсолютной. А наркотики – всегда попытка выйти за грань, только какие здесь к черту грани...
Я сбежал в Самерсен три года назад... И за эти три года ничего не изменилось. Ничего. Но я почти привык.
Единственное, с чем мне так и не удалось смириться, – так это с туманами, пригоняемыми северным ветром со стороны гор. Однако на сей раз я намерен уйти раньше, чем начнется ветер. Сбежать. Надолго. Возможно, навсегда. Знаете, мне хватило этих трех лет, по-настоящему хватило.
На прикроватной тумбочке телеграмма. Я смотрю на нее и, черт побери, я рад ее видеть. Такая допотопная вещь во времена World Wide Web. Три года я боялся ее получить, а теперь думаю, что она – мой билет из этой жизни, в которую я, кажется, начал прорастать.
Лопасти вентилятора с тупой настойчивостью молотят воздух под потолком. Занавески на окне вяло шевелятся... Стол, печатная машинка, сотни две исписанных страниц, никому кроме меня не нужных. Панцирная кровать, стул, тумбочка. Окно с видом на опостылевший пейзаж: убегающие к горизонту холмы, поросшие жесткой, как свиная щетина, травой. Через неделю их лицезрения теряешь всякий контакт со временем, и факт бессмысленного существования донимает тебя уже только по привычке. А если и шелохнется что-то в глубине души, то это легко заглушить алкоголем.
Это замкнутый круг. Постоянное пьянство жителей Самерсена превращает жизнь в бесконечно унылую череду дней, сбежать от которой здесь можно только в алкоголизм. Я тоже пью. Не так много, как остальные, но все-таки пью. Еще спасают привезенные из убогого городского магазинчика книги. И моя рукопись, которая никогда не будет опубликована, потому что, если честно, в ней я подставляю многих людей. (Но Полковник сказал мне: «Кто-то же должен об этом написать!») Если в не книги и рукопись, я пил бы, как все. Глядя на викария, я понимал, что такой момент рано или поздно наступит. И наступил бы, не получи я телеграмму...
Беда в том, что уже через пару месяцев пребывания в таких местах, как Самерсен, уехать очень сложно. Да, вы ненавидите их. Но все равно в них врастаете. Они пропитывают вас – точно так же, как туман пропитывает одежду. И становится страшно что-то менять...
Дверь открывается без стука, и в комнату неуверенной походкой входит викарий. На пороге он застывает и упирается раскалиброванным взглядом в собранный рюкзак на кровати, лежащий рядом дробовик и связку ключей.
– Макс... Ты уезжаешь?
Я молча закидываю рюкзак за спину, в левую руку беру помповик, в правую – ключи. В рюкзаке – рукопись. Викарий не сводит взгляда с теперь уже пустой кровати. Белье и матрас скатаны в рулон, под голой сеткой – прямоугольник пыли.
– Последишь за моей берлогой, приятель? – спрашиваю я уже из коридора...
Часть первая
ROAD MOVIE
1. Большое кольцо
– Куда прешь, твою мать! Убери свое корыто с дороги!
Несколько лет назад, до того, как мне пришлось осесть в Самерсене, я точно так же материл деревенских водил, вечно путающихся под колесами на оживленных трассах. Теперь я и сам плохо ориентируюсь на Большом кольце. Поэтому не реагирую на окрики. Задевает только одно. Моя машина не корыто. Потому что настоящий ЗИС-110 1951 года выпуска, который я перебрал по винтику своими руками, – это машина, которой можно, более того, нужно гордиться... Хотя, возможно, с высоты какого-нибудь тракера-дальнобойщика или тяжело груженного лесовоза любая машина, не превышающая в холке диаметр их колеса, кажется корытом. И все же я оставляю за собой право оспаривать данную точку зрения.
Этот ЗИС – все, что у меня осталось от прошлой жизни. Вернее, все, что мне оставили... Потому что три года назад ни этого ЗИСа, ни меня уже не должно было быть. Но писать об этом сейчас мне не хочется. Всему свое время.
И все же, как ни крути, выехать после трех лет езды по сельским дорогам на Большое кольцо – не так легко, как кажется на первый взгляд. И тем утром мне довелось испытать это на собственной шкуре.
Я не успел вовремя перестроиться в правый ряд и начал спешно притормаживать ближе к повороту. Тогда-то на меня и обрушился оглушительный вопль раненого слона. Ехавший следом грузовик «Scout» явно не ожидал таких нелепых (действительно нелепых) маневров со стороны летящего на бреющем «корыта». Он выдавил из своих тормозов все, что мог, но инерция огромного, забитого контейнерами прицепа повела его юзом. Гигантское чудовище с колесами в два моих роста летело на мой антикварный ЗИС, и тяжело груженный прицеп начало заносить влево (я увидел, как затормозил и, кажется, успел от него увернуться какой-то потрепанный «форд»). Вцепившись в руль побелевшими пальцами и вдавив педаль газа едва ли не в асфальт, я заставил ЗИС втереться между визжащим тормозами «фольксвагеном» и дряхлой «ладой» с тонированными стеклами.
В зеркало заднего вида я заметил, как из остановившегося грузовика вылетел водитель в брезентовом комбезе. Он что-то орал и махал руками, но я решил не реагировать. Тем более что был занят – вытирал с лица капли ледяного пота.
Я не испугался водителя грузовика. Жизнь в Самерсене превратила меня в пилота «корыта» и отчасти сказалась на моих умственных способностях. Но драки в Самерсене так же обыденны, как и само пьянство. Хлеборобы против рыбаков, тиффози одного клуба против хулз другого, белые против цветных, христиане против мусульман, кто угодно против кого угодно. Особенно по пятницам, когда одного алкогольного дурмана уже недостаточно, чтобы снять напряжение минувшей рабочей недели.
Так вот, я очень старался держать себя в форме. Каждую пятницу выходил из дома, шел в «Эй, не спать», потягивал пиво и ждал. А потом присоединялся к толпе. К хлеборобам, рыбакам, тиффози, христианам, мусульманам, белым или желтым, – к кому угодно. Я не мог позволить себе потерять форму, потому что верил – рано или поздно я получу телеграмму...
Так что дело было не в возможном спарринге с брезентовым водителем грузовика. Просто в тот самый момент, в ту самую секунду, когда «Scout» издал вопль раненного слона, меня накрыло яркое воспоминание. Ровно три года назад огромный лесовоз точно так же летел на мою машину... Только тогда это не было случайностью или следствием моей растерянности на дороге, а лесовоз – не тормозил.
Короче говоря, я ушел с Большого кольца, нашел ближайшую парковку и остановился. Время поджимало, но ехать дальше в таком состоянии не стоило. Одна сигарета, решил я, вдавливая прикуриватель...
Три года назад я очень любил две трассы: «1969» и Большое кольцо. Стремительное движение, круглосуточный непокой, постоянная необходимость маневрировать, особенно в будни, когда все куда-то торопятся, – хорошая разрядка, лучше любой пьяной драки в Самерсене. Нужно постоянно быть начеку, ведь в зажатом меж бетонных плит ущелье скоростного шоссе какой-нибудь стальной диплодок, типа лесовоза или рефрижератора, так и норовит подмять твою машину, втереть ее в асфальт, разложить на составные части. А когда устаешь от напряжения – сворачиваешь в любой радиал и находишь парковку. Обычно, остановившись, я доставал с заднего сиденья ноутбук. После бешеной гонки на выживание легко писалось о другой территории, где смерть была привычна, как пища, и ничем не напоминала игру. Там вообще играми не пахнет.
Краткая географическая справка (исключительно по просьбе Полковника). Земля, разумеется, плоская. Она покоится на спинах трех слонов, которые, в свою очередь, попирают ногами Великую Черепаху. Астрономы детально изучили видимую часть панциря Черепахи, однако головы никто никогда не видел. Есть мнение, что Черепаха давным-давно сдохла, и по океану плывет только непотопляемый панцирь. Лично я видел его только на фотографиях в Интернете. А вот бивни слонов с нанесенным на них точечным рисунком созвездий однажды лицезрел собственными глазами, что называется, непосредственно. Для этого пришлось раскошелиться на экскурсию по Международному космическому комплексу и заглянуть в святая святых: в зрачок исполинского телескопа МКК-3000.
